— Ну, ребята, тут у вас и служба! — с завистью проговорил Вадим.

— Да положено дежурить, — не стал оправдываться Дик. — Я вообще-то монтажник. Выздоравливаю после травмы руки…

— Георг! Георг! Завтрак стынет! — Марта сердито повернулась и ушла в дом, оставив дверь открытой.

Имманен встал, отряхнул колени и пошел к крыльцу. Конечно, перебираться из коттеджа в центральную часть города Марта не хочет, да он и сам против этого. Когда он приспособил для ухода за участком кибера, она тоже запротестовала: что соседи скажут? Ни у кого киберы в земле не возятся! То, что она сама не знает даже, как поливать растения, тоже неудивительно, но почему ее так раздражает, когда муж работает в саду? Ведь само ничего не сделается. Нет, все-таки женщины странные существа!

В доме пахло яичницей с беконом и кофе. Имманен переоделся, тщательно вымыл руки и вошел в столовую как раз в тот момент, когда Марта, не оборачиваясь, закинула голову и, напружинив горло, опять воззвала:

— Гео-орг!

Подумать только, и этот голос казался когда-то ему грудным! Сейчас он не назвал бы его иначе, чем утробным. Грудной, утробный — формально разница невелика, но как все же меняется смысл… Марта уверена, что голос у нее грудной, это еще в девичестве сказал ей кто-то из кавалеров. С тех пор она не забывает об этом и не упускает случая продемонстрировать. Напыживается, обрисовывая второй подбородок, и квакает так, что в горле булькает: «Гэ-эо-орг…» Да и вообще — то и дело у нее вырываются какие-то кокетливые ужимочки, которые уместны были для белокурого воздушного существа, но если теперь под тобой пластик гнется и флайер с места приходится трогать на форсаже…

— Па, ты чего не садишься? — белобрысый, конопатый и пакостный Георг Имманен-младший, законный отпрыск четы Имманен, вмешался как раз вовремя. Видимо, ему тоже не нравились вопли грудным голосом.

Марта, набравшая было полную грудь воздуха, осторожно и протяжно выдохнула и обернулась. Георг, машинально приглаживая хохолок на макушке, прошел к столу.

— Ты сегодня какой флайер берешь? — спросила Марта, наливая ему кофе, и тут же шлепнула сына по руке: — Джорджи, не таскай сладкое!

— Голубой. — Он не поднял головы от тарелки. Сейчас, когда он не смотрел на Марту и когда она не старалась ничего изобразить, голос у нее был совсем таким, как раньше, давным-давно. Георгу вдруг стало не по себе. Избегая смотреть на Марту, он быстро допил кофе и встал. В дверях его чуть не сбил с ног сын. Ранец он держал в руке. Пока Георг спускался с крыльца, Джорджи уже и след простыл.

С утра он успел обслужить семь вызовов. Обычно этого количества хватало на день, но он спешил, работал как заведенный, да и поломки были пустяковые. Один стеллер он все же сделать не смог и забрал его с собой, оставив взамен новый.

Солнце перевалило за полдень, когда Имманен выбрался за город и погнал флайер низко над землей. Придерживая одной рукой штурвал, другой он снял блок-универсал и включил его.

— Да? — послышался грудной голос Марты, но Имманен ничего не почувствовал.

Стараясь говорить равнодушно, он поинтересовался:

— Ты уже дома?

— Только что вошла. А ты скоро?

— У меня еще два вызова. А потом я к Карцеву заеду.

— Только не задерживайся до ночи. К нам сегодня собирались Таня с Рудольфом зайти.

Он выключил блок-универсал, сунул его в ящичек на приборной панели и увеличил скорость.

Местность изменилась, пошли холмы, овраги — бэдленд. Он летел все так же низко и не снижал скорости, вписываясь во все неровности местности.

На панели мигнула лампочка автомата безопасности, и он сбавил быстроту полета, не дожидаясь, пока автомат вмешается. Впрочем, он был уже почти на месте. Ну да, обогнуть вон тот скалистый холм, и все…

Георг с ходу посадил флайер рядом с серебристым узким орнитоптером, и, спеша до дрожи, но сдерживая себя, выбрался наружу. Откуда-то слева доносился из зарослей шум воды. Георг, волнуясь, пошел на звук. Кусты разбежались, открыв ровную, заросшую травой площадку. Ее обрезал ручей. Противоположный берег его зарос сплошной стеной переплетенных лианами деревьев. Георг знал, что это буйство зелени только снаружи, с опушки — сплошной каскад листьев и цветов. В лесу, под сводами таких привлекательных отсюда деревьев, мрачно, серо и сыро. Колонны стволов, перевитые веревками лиан, сюрреалистические немые руки высохших ветвей, и только где-то далеко-далеко вверху — просвечивающая живая зелень листвы.

Ручей был не широк, но, по-видимому, глубок. Волны шли по нему не мелкой пустой рябью, но сильными сплошными гребнями. Они несли белую грязноватую пену из круглого, как котел, омута. Вода в нем кипела, ходила кругами — широкой и неподвижной стеклянной стеной вливался в омут невысокий, в половину человеческого роста, водопад. За каменным барьером, через который, разглаживаясь, перегибалась вода, низко просматривался зеркальный плес. Было тихо, лишь висели в воздухе гул и запах реки.

Юлия стояла здесь, рядом, стоило только шагнуть вперед. Раскрытый этюдник она повернула так, что холст оставался в тени. Она стояла неподвижно, опустив руки, и Георг не видел, куда она смотрит. Он коротко шагнул, потом еще раз и остановился. Шелест травы под ногами скрадывался непрестанным всхлипывающим бормотанием потока. Юлия не могла слышать его приближения, но стоило ему, затаив дыхание, замереть за ее спиной, как она порывисто обернулась. Настороженность, тревога, облегчение мелькнули в глазах и ушли, оставив радость и неуверенность. Неуверенную радость…

— Юлька… — сказал он, глядя прямо ей в глаза. — Юлька…

Он положил руки на худенькие плечи. Юлия вздрогнула. Георг чуть сжал пальцы, остро и сладко ощущая притягивающую податливость плоти. Повинуясь чуть слышному движению его, Юлия качнулась вперед и неловко, не переступив с ноги на ногу, не сгибаясь, как неживая, ткнулась лицом ему в плечо. Он вдохнул запах ее волос, слегка прижал к себе. От этой почти неприметной ласки словно что-то вдруг сломалось в Юлии, прорвалось крупной нервной дрожью, прерывистым длинным вдохом сквозь зубы. Она судорожно схватилась за его руку, прошептала чуть слышно: «Нет, не-ет…»

Прошла минута. Дольше стоять так было невозможно, положение становилось нелепым. Он легонько отстранил ее. Она попыталась улыбнуться, губы вздрагивали, и улыбка не получилась.

— Пойдем, малыш… — Он бережно обнял ее за плечи и повел к машинам. Он чувствовал, что сейчас нужно посидеть, помолчать, дать ей прийти в себя, и лучше всего укрыться в замкнутом уютном пространстве — как в детстве, когда на ночь перед сном делают себе «домик» из одеяла.

У машин он на секунду замешкался, потом решительно повернул к своему флайеру. Она устроилась в кресле рядом, все так же не глядя на него. Он притемнил колпак, но все равно ощущение незащищенности не проходило. Казалось, что за ними следят откуда-то внимательные недобрые глаза. Не раздумывая, он тронул флайер и, сдав его назад на несколько метров, загнал в разросшиеся вокруг полянки кусты. Теперь только лобовая часть колпака выглядывала из зелени, а все остальное было плотно укрыто сомкнувшимися ветвями.

— Ох как хорошо, — слабо сказала Юлия. — Я бы не догадалась так…

— Не знаю откуда, но у меня все время такое ощущение, что за мной наблюдают…

Юлия быстро глянула на него, но промолчала. По-своему истолковав ее взгляд, Георг пояснил:

— Нет, не за нами с тобой следят. Не наблюдают, а просто ощущение… взгляда в спину, что ли…

— А сейчас еще и чувство вины прибавилось. — Она не спрашивала, а констатировала факт.

В их слабо освещенной зеленоватым отраженным светом пещерке было прохладно. Георг достал термос, налил в пластиковые одноразовые чашечки кофе. Юлия взяла чашку обеими руками, отхлебнула, откинулась в кресле, блаженно жмурясь. Она умела радоваться простым вещам.

— Как покойно… — протянула она полушепотом. — Мне давно не было так хорошо…