В коридорах к вечеру стало оживленно. Сухогруз «Академик Лисицын» не был рассчитан на такое количество пассажиров. Пришлось взять сто двадцать человек с Паэпете, четвертой планеты звезды Ван-Страатена. Там вспыхнула эпидемия, поэтому экспедицию пришлось эвакуировать — с недовольством, шумом и скандалами. С вещами было проще всего, а вот под жилье пришлось приспосабливать трюм. Счастье еще, что в экспедиции почти не было женщин, Им уступили свои каюты члены экипажа. Вера тоже порывалась было отдать каюту, но ее и слушать не захотели: гостью выселять нельзя.

Она и в самом деле чувствовала себя не то пассажиркой, не то гостьей — одним словом, отпускница. С этим отпуском глупо как-то, по-дурацки получилось. Она летела на Таловую транзитом через Бартат. На Бартате к ее грузовозу придрался технический контроль, и корабль раньше времени ушел на профилактику. В порту уже околачивалось несколько экипажей, ожидавших перекомплектации, так что были все шансы застрять тут надолго. К счастью, Вере подошел срок отправляться на переподготовку, так что она со спокойной совестью взяла причитающийся ей отпуск и вылетела на Землю. Команда «Лисицына» приняла ее хорошо. Сказалось и традиционное флотское гостеприимство, и то, что она была чуть ли не единственной на космофлоте женщиной-пилотом, да еще первого класса. Радисток было сколько угодно, были штурманы, механики и программистки, а вот космонавигаторов не было. Вдобавок она была хороша собой, знала это, принимала как объективную реальность и не видела в том никакой своей заслуги. Конечно, у экипажа появилась возможность проявить всю свою галантность, и нельзя сказать, чтобы это было Вере неприятно. Она принимала знаки внимания как должное, и никто не подозревал, что она не полетела сразу в Центр переподготовки, а воспользовалась правом на отпуск еще и потому, что надеялась увидеть на Земле Беккера.

Раньше все было просто: извечный любовный треугольник. Беккер любит жену, жена любит Беккера, Вера тоже любит Беккера. Им троим все было известно друг о друге; радоваться тут было нечему и изменить ничего невозможно, ведь сердцу не прикажешь. Вера ни на Что не претендовала и не надеялась, разве только втайне от самой себя. Она бывала у Беккеров всякий раз, как оказывалась на Земле, и если сам он об эту пору случался в командировке, тихо радовалась этому. Они мирно болтали с женой Беккера Людмилой, потом Людмила кормила Веру — она жалела ее за кочевую жизнь, — поила чаем с вареньем из самых неожиданных вещей: одуванчиков, розовых лепестков, огурцов…

Все поломалось лет пятнадцать назад, когда Людмила нелепо, трагически погибла. Помимо обычных для такой житейской ситуации горечи и сострадания, Веру придавило и уже не отпускало чувство вины. Она словно слышала чей-то чужой, злой и ехидный голос: «Что, дождалась?» Она глушила в себе это чувство, понимала, что оно глупо, но поделать с собой ничего не могла. Это было тем более страшно, что Беккера она любила по-прежнему, изо всех сил старалась поддерживать прежние отношения и надеялась, что Беккер не замечает, что с ней происходит. И лишь в последние несколько месяцев Вера почувствовала, что все наконец-то осталось в прошлом…

Вера едва успевала отвечать на приветствия. Эвакуированные привнесли с собой атмосферу небольшого провинциального городка, где все коротко знают друг друга и церемонно раскланиваются при встречах с немногими чужаками. Вера почувствовала себя таким чужаком. Немного очумев, она огляделась и шмыгнула в дверь с табличкой «Не входить!». В служебном коридоре оказалось тихо, и Вера возликовала. Свернув на ближайшем пересечении направо, она буквально наткнулась на механика.

Механик стоял, широко расставив ноги, закинув за спину руки, и с интересом наблюдал за энергетиком Паголевым, копавшимся в установке искусственной гравитации. Паголеву мешали два ремонтных робота. По временам Паголев шипел на них сквозь зубы, роботы отскакивали, но тут же снова придвигалирь и совали манипуляторы в разноцветный ковер проводов, видневшийся в люке. Квадратная крышка люка валялась рядом.

Паголев запустил в дыру обе руки. Пол под ногами дрогнул. Вера ощутила тошнотную потерю веса, на мгновение ей показалось, что пол и стена поменялись местами. Затем все стало как прежде, лишь крышка люка, мягко ткнувшись Вере в ноги, подтвердила, что морская качка ей не почудилась.

Паголев снова тихонько ругнулся, снова качнуло, и Вера невольно протянула руку к плечу надежно и неколебимо стоявшего механика. Она не успела за него ухватиться — тот быстро обернулся и сам поддержал ее под локоть. Лишь потом он дружелюбно и снисходительно улыбнулся Вере.

— Регулируете? — ненужно и оттого беспомощно спросила она.

Механик молча кивнул и, не выпуская локтя Веры, прошел с ней дальше по коридору. Здесь изменения гравитации почти не чувствовались. Механик глянул назад, сокрушенно покачал головой — оба робота, оживленно толкаясь, лезли помогать — и виновато развел перед Верой руками. Чувствовалось, что он рад ей — и оттого, что появилась возможность оторваться ненадолго от каждодневной технической рутины, и оттого, что после нашествия беженцев с Паэпете все члены экипажа радовались встрече друг с другом, а Веру все считали своей.

— Это что у тебя, опять узелок на память? — спросил механик, глядя на Веру сверху вниз. Он разглядел крестик на руке.

Успевшая напрочь забыть о нем, Вера обрадовалась:

— А ведь я тебя искала! — и она подняла руку повыше. — Сверчок у меня в каюте завелся, за обшивкой.

— Какой сверчок? — не поверил механик.

— Ну такой… Ти-и-рр-р! Ти-и-рр-р!

Вера очень похоже изобразила давешнее свиристение, и механик засмеялся.

— А ты ничего не перепутала? Может, это по интеркому писк идет?

— Да нет же! — чуть обиделась Вера. — За обшивкой. И вчера пищало, я просто не хотела вчера тебя беспокоить…

Вчера она просто забыла спросить. Оттого, что чуть солгала, в голосе просквозила неуверенность, и механик, тут же уловив ее, недоверчиво прищурился:

— Не знаю, не знаю… Нечему за обшивкой пищать. И скрипеть. Никаких там движущихся частей нет… А может, ты меня того… разыграть решила?

Он смотрел на Веру насмешливо. Вера выпрямилась, откинула голову и отчеканила:

— Посторонний звук за обшивкой каюты был, и я вас как механика корабля ставлю об этом в известность. Извещаю официально. Это во-первых. Во-вторых — не нужно меня учить, что там есть, чего нет. Для этого нужно прежде самому корабль знать!

— Ну, милая! — задохнулся механик. — Это я-то корабль не знаю?

— Да, не знаете! Рефрижераторную установку в трюме кто отключал, когда пассажиров размещали? Вы? Так вот — вы не разобрались и отключили заодно целую секцию автоматического управления климатизеров и гравиторов. А теперь второй день ни в чем не повинные гравиторы насилуете. Вы даже не знаете, что рефрижераторы отключают с центрального поста, тогда не будет произвольного сброса!

Механик, машинально ставший по стойке «смирно», совсем другим тоном спросил:

— Что же ты… вы сразу не сказали?

— А разве надо было? — неприятно удивилась Вера. — Зачем? Ведь вы же корабль знаете, как никто!

Не могла же она признаться, что только что сообразила насчет гравиторов. Вера еще раз окинула механика взглядом, повернулась и ушла.

Члены экипажа, и Вера с ними, обедали в последнюю очередь. Успевшая пожалеть о своей выходке Вера проскользнула на место и уткнулась в тарелку. Некоторое время она ела молча, стараясь не прислушиваться к разговорам в кают-компании. В общем гуле голосов какой-то ненавязчивой интимностью выделился обращенный к ней вопрос. Вера подняла вопросительный взгляд. Сидевший напротив Вадим, тоже пассажир, понял, что она не расслышала, и повторил вполголоса:

— Что случилось? Я могу чем-нибудь помочь?

Вера молча помотала головой — какая тут помощь и в чем! Хорош же, должно быть, у нее вид, если жалость вызывает. Да, главное, хоть бы причина была, а то одни сплошные настроения…