— У нас система шлюзов, чтобы энергию зря не расходовать. Ведь за бортом пятьсот атмосфер. Это пятикилометровая глубина на Земле.
Наконец в глубине зала открылась дверь, и вошел андроид. За ним семенил кибер с креслом.
Андроид подошел, но садиться не стал, и Беккер, подумав, тоже встал. Вайтуленис пробормотал:
— Ну, я пошел, Альфа… — и удалился.
Беккер почувствовал неловкость — вновь прибывший стоял, разглядывая его, и не говорил ни слова.
«Свихнулись они тут все, что ли?..» — подумал Беккер и желчно сказал:
— Энергию экономите, а кресла — нет, чтобы в зале поставить, киберов таскать туда-сюда заставляете!
Андроид сказал:
— Ну, здравствуй, Беккер…
Беккер медленно опустился обратно в кресло — это был голос Боучека.
— Да-да, Беккер, ты не ошибся, это я… — подтвердил андроид, тоже садясь.
Поскольку Беккер все еще молчал, андроид добавил:
— Ты не обижайся, что тебя здесь пока держат. Ребята там не успели все приготовить к твоему приезду. Вайтуленис вызвался задержать тебя. Ты не представляешь, как мы тут живем, — как какие-нибудь охотники в тайге лет этак триста назад…
От привычных звуков его голоса Беккер пришел в себя.
— Но как? Как ты здесь оказался? И когда? Боучек засмеялся:
— Да пока ты был в командировке на Бартате. Ты не представляешь, какого мне труда стоило сюда попасть! Такую старую развалину, как я, никто не хотел выпускать в космос. А как… как я сменил обличье… Это было еще труднее, чем попасть сюда. Мозг отказывался переписать меня на фантом. Задурили вы ему голову всевозможными этическими нормами!
— Но почему? Почему ты сделал это? Боучек посерьезнел:
— Ну, во-первых, не я один. Таких, как я, здесь уже десятка два. А ты что думаешь — отправили вы Мозг в ссылку, и проблема решена?
— Ну уж в ссылку… — слабо возразил Беккер.
Фактически так оно и было. Правда, идею Мозг предложил сам, но Совету она сразу пришлась по вкусу. Человечество осваивало планеты в десятках светолет от Солнечной системы, а здесь, под боком, оставалась нетронутой Венера. И не только потому, что техника не позволяла, — нет, просто нужды не было. Дать планета могла очень мало, а затрат на освоение требовала много..
При давлениях в сотни атмосфер и температурах в сотни градусов работать не могут даже автоматы. Потребовалась разработка специальных охладителей и теплообменников, и все равно колонизация Венеры не состоялась бы, не придумай Вайтуленис с Мозгом «тепловой насос». Беккер не настолько хорошо знал математику, чтобы полностью уяснить принцип его действия. Он понял только, что действовать эта штука может лишь при больших, в сотни мегаватт, мощностях. Практически весь избыток наружного тепла отсасывается со Станции, превращается в пучок излучения и выстреливается в небо. Станцию не зря поставили на экваторе — в зените над ней висит стационарный спутник, получающий и утилизирующий энергию. Так что со Станции идет непрерывный поток энергии. Вот только здесь ее использовать нельзя, наоборот, чтобы от нее избавиться, приходится затрачивать какие-то киловатты или сотни киловатт. Ну и, конечно, обычные затраты на обеспечение жизнеспособности…
Беккер знал, что эта Станция лишь первая ласточка. Если ее эксплуатация будет успешной, Венеру опояшет цепь таких «насосов», изливающих даровую энергию. А как ни велика энерговооруженность человечества, но от энергии отказываться не след. Тем более что «ожерелье» Венеры способно с лихвой перекрыть энергозатраты не только Земли, но и всей Солнечной системы.
Но это пока оставалось делом будущего, и не очень близкого. А решающим аргументом все же оказалась возможность убрать Мозг от Земли. Это знали все. Потому и смутился Беккер. Только Боучек оставался спокоен.
— Нет, конечно, — пожав плечами и поудобнее усевшись, подтвердил он. — Не в ссылку. Какая здесь ссылка — здесь вовсю идет работа. Это вы там угрызениями совести мучаетесь. Комплекс вины у вас! А нам здесь прежде всего интересно. Ведь у нас целая планета, которую нужно колонизовать. А Станция? Такой коллектив поискать!
«Да, — подумал Беккер, — такой коллектив, действительно, поискать! Двести девятнадцать гениев во всех областях человеческой деятельности! Впрочем, Боучек сказал, что уже не двести девятнадцать, а больше…»
— Иржи, — тихо сказал Беккер, — все же, почему ты это сделал?
— Я никому не говорил, — после паузы ответил Боучек, — но мне оставалось прожить полгода-год. А здесь я живу заново. Понимаешь? Для меня, для всех нас это вторая попытка. И это, пожалуй, самое главное из того, что сделал Стабульский. Человечество этого еще не осознало. Оно не уяснило сути тех перемен, которые принесло в мир появление Мозга. Но эти перемены есть, и люди рано или поздно увидят, что мир переменился. Отныне всякий будет знать, что, когда на исходе долгая жизнь, еще не все потеряно. Ты можешь воспользоваться своим правом на вторую попытку и прожить еще одну жизнь, не менее насыщенную, не менее интересную, не менее нужную людям. Впрочем, это лишь от тебя самого зависит, какой она будет, эта новая жизнь… Точно так же, как от тебя зависело, какой получилась та, прежняя, подошедшая к концу…
Боучек встал и протянул руку Беккеру:
— А теперь пойдем. Пора, уже все готово.
Беккер остался сидеть, снизу разглядывая Боучека — то существо… нет, механизм? — который он уже начал было воспринимать как Иржи Боучека. Боучек вопросительно посмотрел на Беккера, склонив слегка набок свое невыразительное силипластовое лицо андроида. Это был настолько боучековский жест, что у Беккера что-то дрогнуло внутри, и он беззвучно, одними губами сказал:
— Иржи, а ты не задумывался, за что нам… э-э-э… ниспослано это испытание?
— Ты хотел сказать: кем ниспослано?
— Нет, — покачал головой Беккер. — Я спросил именно так, как хотел спросить. Кем — подразумевается само собой. Если ниспослано. Я спросил, за что…
Рука Боучека, которую он так и держал протянутой к Беккеру, упала.
— Угу… Значит, такой ты выбираешь угол обзора. Точку зрения. Так я тебе официально заявляю, что я принял свое решение добровольно, полностью отдавая себе в нем отчет, в здравом уме и твердой памяти. И ни о каком принуждении речи даже быть не может…
— Да погоди ты! — досадливо махнул рукой Беккер. — Обидчивый ты какой стал! Понимаешь, вероятность того, что нас, в смысле человечество, мягко подтолкнули к открытию потаенных возможностей биопластики, не очень велика, порядка пятидесяти трех процентов. Это с учетом всех, в том числе косвенных, факторов, вроде неожиданного уединения, на которое обрек себя Стабульский. То есть пятьдесят на пятьдесят: то ли это опять проявились «чужие», то ли нет. И такая низкая вероятность получилась только потому, что неясен мотив, которым эти гипотетические «чужие» руководствовались.
— Понимаю… Ты подразумеваешь, что странность в данном случае не в самом открытии Стабульского, не в том, как я и еще кое-кто его использовали, а в той неожиданности, с которой оно произошло… И если бы мы могли четко назвать мотив, которым руководствовались «чужие», то их присутствие в данном конкретном случае было бы доказанным. Разумеется, общегуманитарные мотивы, вроде желания облагодетельствовать человечество, принимать во внимание не будем…
— Эти, как ты называешь, общегуманитарные мотивы повышают вероятность всего на четыре процента. Так что попытайся предложить что-нибудь другое.
Боучек задумчиво смотрел сверху на сидящего Беккера. Медленно он произнес:
— Беккер, я знаю тебя больше полувека. Выкладывай! Я не поверю, что у тебя нет готовой гипотезы. И ты хочешь ее обсудить.
Беккер не сдержал довольный смешок:
— Изволь. Ты не пытался конкретизировать, в чем выразился основной, так сказать, эффект открытия Стабульского? Нет? Да в общем испуге! Мы здесь в полный рост продемонстрировали свою ксенофобию! Ведь мы столкнулись даже не с чужой жизнью, а с Нашей же, только модифицированной, и то с испугу выслали Мозг, а заодно и всех вас куда подальше. А представляешь, если бы тут действительно оказались «чужие»: вообще без аннигиляторов не обошлось бы! Звездные войны! Так что мотив-то вот он: тест на ксенофобию. И похоже, что мы его не выдержали! Или, если хочешь, налицо попытка постепенной адаптации человечества к присутствию нечеловеческого разума. В общем-то это почти одно и то же. Две стороны одной медали.
