– Что-нибудь случилось? – удивленно спросила официантка.

– Мне нужен светловолосый гражданин в сапогах. О, вот он! Там, у окна. Простите, – я отстранила официантку и побежала к окну.

Мы быстро составили план действий. Муж отправился встречать жену, я же зашла к директору, а оттуда в комнату своего подопечного. Там в большой спешке укладывала вещи не первой молодости крашеная блондинка. Как ни странно, она не казалась расстроенной и стремилась лишь как можно скорее убраться из комнаты. Не надеясь на нее, я сама проверила, не забыла ли она чего-нибудь из своих вещей. Но нет, блондинка оказалась аккуратной.

В комнату заглянул директор.

– Объясните еще раз, в чем дело? Вы столько наговорили, что я совсем запутался.

– Дело в семейном счастье. К этому гражданину приехала жена. И вы должны позаботиться о том, чтобы она ничего не узнала.

– Ясно. Я тоже был молод когда-то. Она ничего не узнает, не беспокойтесь. Но скажите, почему в вас столько сочувствия к неверному мужу?

– Не к мужу, а к его жене. Она его очень любит. И мне жаль ее.

Первая половина отпуска тянулась долго, зато вторая пролетела как одно мгновенье. К концу смены всех охватило какое-то нервное возбуждение. Многие с нетерпением высматривали почтальона, ибо без денежного перевода из дома не могли выехать.

Блондин в сапогах, проявляя необычайную нежность, водил свою законную супругу по берутовицким стежкам-дорожкам.

Вечером тридцатого декабря я снова очутилась во Вроцлаве. На улицах царили праздничная суета и оживление.

Дома я застала маму. Непричесанная, в старом, поношенном халате она казалась воплощением горя и отчаяния.

– Как, ты разве не в Кальварии?

– Я и не была там, провела рождество во Вроцлаве. Ведь как раз накануне моего отъезда случилось это несчастье. Я в тот день ушла из ателье пораньше, Стефан остался, чтобы забрать меха – наш сторож болел в последнее время – и запереть помещение. – Мама замолчала, словно задумавшись. – Он долго не приходил и, наконец, появился белый как полотно. Сел здесь, вот на этот стул, и ему сделалось дурно. Должно быть, у него сердце больное.

Я внимательно слушала, мысленно подгоняя маму, которая никак не могла добраться до сути.

– Сразу же после моего ухода, – продолжала мама, – в ателье вошли двое. Один попросил показать ему шапку, выставленную в витрине. Стефан нагнулся, чтобы достать ее, и тогда у него за спиной сказали: «Закройте витрину и руки вверх». Потом поставили его лицом к стене. У них было оружие. И вынесли все. Все меха, шкуры, деньги. Даже пальто Стефана взяли. Погрузили в машину и уехали. Один сосед все видел, но он решил, что Стефан сам увозит на праздники товар из ателье. Милиция приехала мигом. Все сфотографировали. Но разве их найдешь? А мы разорены! – убивалась мама. – Ты знаешь, мы ведь на пасху решили обвенчаться. А теперь все пропало. У нас была масса чужих мехов. Был закупленный, еще не оплаченный товар. Все наши наличные деньги. Заказчикам мы теперь должны около трехсот тысяч злотых. В старых деньгах, разумеется, – к новой валюте я так, должно быть, и не привыкну никогда. А уж о деньгах за товар я и не говорю.

– Стефан их видел? Что говорят в милиции?

– Видел только в первый момент. Потом стоял лицом к стене. Ну как же мне не везет! Только начала жизнь налаживаться. Ты вышла в люди. И вдруг такая история.

Я понимала, что брак со Стефаном – единственная мамина надежда. Она принадлежала к женщинам, нуждающимся в постоянной поддержке. Самостоятельностью никогда не отличалась.

Уже лежа в постели, я продолжала думать о том, как бы им помочь. И удивлялась: почему им, собственно, не пожениться, невзирая на то, что случилось? Ведь у супругов все должно быть общее: и радость и горе. Им просто нужно пожениться.

Я прикидывала в уме, сколько можно выручить от продажи всего, что у меня есть. И внезапно вспомнила про браслет. Ведь Юзек говорил, что он стоит больших денег. Среди своих забот и неприятностей я совершенно о нем забыла. А теперь от волнения не могла уснуть. Если окажется, что Юзек прав, мама и Стефан будут спасены.

Назавтра я отпросилась с работы и зашла в ближайший ювелирный магазин. Мой браслет произвел впечатление. Ювелир так же, как Юзек, долго рассматривал его, а затем спросил:

– Вы хотите его купить или продать?

– Продать.

– Теперь у людей нет денег. Всего месяц прошел после денежной реформы. Вам придется продать браслет ниже стоимости. Прекрасные бриллианты. Редко случается видеть такие.

– Вы не можете сказать мне, хотя бы приблизительно, сколько это стоит? Если можно, в пересчете на старые деньги.

– Не меньше, чем полмиллиона. Это как минимум. В новой валюте цены еще не установлены. Видите, у меня все полки пустые.

– Спасибо, еще только один вопрос. Нельзя ли продать эти бриллианты по одному? Как вы думаете, может быть, это будет проще и выгоднее?

– Прекрасная мысль. На отдельные камни я могу вам найти покупателей хоть сейчас.

В Свиднице и даже во Вроцлаве я часто надевала браслет, но теперь испугалась, что потеряю, и спрятала его.

Вечером я сказала маме в присутствии Стефана, что могу одолжить им нужную сумму. Они стали подсчитывать, сколько им нужно.

– Я совершенно обалдеваю от этого пересчета на новые деньги. Сто тысяч – это теперь сколько: три тысячи или одна? – нервничала мама.

Меня поразило, что ни мама, ни Стефан не спросили, откуда у меня деньги. Почему? От неожиданности или, наоборот, потому что ждали такого предложения с моей стороны? Но ведь мама часто одалживала мне деньги перед получкой, знала, что у меня нет сбережений. Единственное разумное предположение: они не спрашивают потому, что их ничто и никто не интересует, кроме них самих, – я отвергала как обидное и несправедливое.

Ювелир быстро распродал мои бриллианты и вручил мне деньги. Я решила не говорить своим, откуда они взялись.

Пятнадцатого января мама со Стефаном снова открыли ателье. Они не надеялись получить обратно похищенный товар и, судя по всему, были правы.

Стефан дважды пересчитал деньги и дал мне векселя с указанным сроком возврата долга.

– Так надо, Катажина. Это большая сумма, и тебе нужны какие-нибудь гарантии.

Теперь уже ничто не мешало их браку. Но мама почему-то не возвращалась к этой теме.

Время шло теперь медленнее и спокойнее. Вечера, свободные от партийных поручений, часто нечем было заполнить, и я скучала. Была масленица, и мама где-то развлекалась.

У нас на работе тоже готовили бал. Я помогала в подготовке как могла. По вечерам мы с пани Дзюней делали маски. Потом я участвовала в оформлении зала. Там я ближе познакомилась с организаторами вечера, и мы договорились держаться вместе. Тем не менее, когда наступила суббота и пришло время собираться, я струсила.

– Как хотите, пани Дзюня, не могу. Как я пойду туда одна? Войду в зал, а дальше что? Новый год я провела дома и ничего, не умерла. Сегодня тоже обойдусь. Знаете что? Поищу-ка я у мамы в буфете, может быть, найдется бутылочка вина. Вот мы с вами и разопьем ее, устроим себе маленький праздник вдвоем.

– Не знаю, что тебе и сказать. Сейчас другое время. Раньше девушки ходили на бал если не с обоими родителями, то уж, во всяком случае, с матерью. А теперь?

– Я чувствую, что, если даже выйду из дому, все равно вернусь с полдороги. Когда женщина идет одна, к ней обязательно кто-нибудь пристанет, а я этого как раз и боюсь.

Я сняла платье, повесила его в шкаф, завела радиолу и разлила вино по рюмкам.

В дверь позвонили. Я взглянула на часы: восемь вечера. Кто бы это мог быть? Дверь я открывала с любопытством и некоторым испугом.

– Катажина дома? – спросила высоченная толстая женщина и вдруг воскликнула: – Ах ты, разрази тебя гром! Да это же ты!

И тут я узнала ее. Это была Вися из Свебодзиц.

И вот мы уже сидим втроем за бутылкой вина, а Вися все не перестает удивляться тому, как я изменилась.