Минуту спустя вошел второй мужчина, неся пишущую машинку. Сверху лежала пачка бумаги, которая соскользнула и рассыпалась по полу.

– Копаться ты умеешь, ничего не скажешь! Начнем мы когда-нибудь или нет? Собирай скорее эту проклятую бумагу! Магда, помоги ему, авось тебя не убудет.

Дверь за Магдой закрылась. Пишущая машинка стояла наготове. С минуту начальник молча шагал взад и вперед по комнате. Затем остановился и крикнул:

– Быстро, гражданка, отвечайте, только без всяких штучек и фокусов! Нам все это знакомо. Фамилия? Имя отца? Имя матери? Записывай скорее, черт возьми! Любовное письмо ты бы небось не так выстукивал. Записал? Поехали дальше. Чего ты уставился на нее? Девок, что ли, не видал? Год рождения? Адрес?..

Я старалась отвечать четко и быстро.

– Кем был отец вашего отца? Где родился?

– Не знаю.

Затем вопросы и ответы стали смешиваться, сливаться. Было жарко. Я отвечала, как автомат. И уже сомневалась во всем. Вопросы следовали слишком быстро один за другим, я не успевала отвечать, путалась. Мне стало нехорошо и, машинально достав сигарету, я закурила.

Когда стемнело, сделали перерыв. Я стояла в коридоре. Рядом сидел охранник. Меня это совершенно не интересовало. Кто-то проходил мимо. Я отдыхала. И поняла: здесь человека охватывает полнейшее безразличие ко всему на свете.

Меня снова ввели в ту же комнату. Но вопросов больше не задавали. Внезапно дверь отворилась, и в комнату вбежал, будто его толкнули сзади, какой-то мужчина. Я подняла на него глаза и встретила такой же, как и у меня, усталый, невидящий взгляд. Мы не были знакомы.

– Начнем! – скомандовал начальник. – Посмотрите друг на друга. Быстро! Ну, – он обратился ко мне, – кто этот человек?

– Не знаю! – Я продолжала смотреть на незнакомца. – Не знаю!

– Кто этот человек? Кто этот человек? – вопрос повторялся раз за разом.

– Не знаю! – отвечала я неизменно.

Теперь мне стали задавать вопросы, смысла которых я вообще не понимала.

Наконец прозвучало обвинение: сотрудничество с ВИНом. Я продолжала твердить: «Не знаю! Ничего не знаю!»

Нас допрашивали по очереди. Я соображала все хуже и хуже. Что-то давило на уши, мешая слушать. Вдруг я почувствовала тошнотворный запах свечей и потеряла сознание.

Очнулась я с горечью во рту. Сквозь застилающий глаза туман различила склонившиеся надо мной лица. Значит, я все еще здесь, в госбезопасности.

– На сегодня хватит. Уведите их! – начальник удалился.

Я встала сама, без посторонней помощи. Голова кружилась, запах свечей не ослабевал. У меня забрали сумку, часы, поясок от пальто, и охранники с какими-то стертыми лицами повели меня по тем же коридорам и лестницам вниз.

В темной дежурке со мной разделались быстро. При свете единственной лампочки, подвешенной к самому потолку – да еще в металлической сетке! – записали только имя, фамилию и год рождения. На книгу падала от проволоки странная, смешная тень.

Меня втолкнули в камеру. Маленькая клетушка, освещенная так же, как дежурка, но, пожалуй, еще хуже. Воздух тяжелый, пропитанный запахом плесени и мочи.

Я села на пол у двери, боясь шевельнуться.

– Эй, малышка, иди сюда, – позвал меня хриплый женский голос. – На нарах удобнее. Пальто сними, укроешься им. Здорово они тебя обработали, ты совсем как пьяная.

Я послушно поднялась и, словно автомат, пошла на голос. Кто-то невидимый, сидевший на нижних нарах, потянул меня за руку и усадил.

– Спать хочется, – пожаловалась я шепотом.

– Спи, спи… если можешь, – ответил тот же хриплый голос.

Я сидела на нарах, поджав ноги, и заново переживала весь допрос.

– Не знаю! – крикнула я вдруг с отчаянием.

– Успокойся. Не знаешь – не надо! Тут тебя никто ни о чем не спрашивает. Закурить нету?

– Пожалуйста, курите! – пошарив в кармане, я протянула сигареты и спички.

В камере зашевелились. Только теперь я поняла, что женщин несколько. Каждая взяла по полсигареты. Все закурили.

При свете зажженной спички я разглядела свою соседку по нарам, молодую еще женщину с прямыми, черными, как смоль, волосами.

– Сколько тебе лет? Ты выглядишь совсем девочкой, – спросила Черная.

– Двадцать.

– Двадцать лет! Если б ты знала, милая моя, где я была в твоем возрасте! Что и говорить, раненько начинаешь. И угораздило же нас родиться в это проклятое время, когда весь мир с ума сходит. Сволочная жизнь!

– Тише! – прошипел кто-то словно с потолка.

Все мгновенно замолчали, потушили сигареты и застыли на своих местах. Я боялась пошевелиться. У меня онемела сначала левая нога, потом правая, казалось, в тело впиваются миллионы иголок.

Из оцепенения меня вывел какой-то шум в коридоре, шаги, хлопанье дверей.

– Подъем. Половина шестого. Они считают, что с нас хватит сна. Здесь не гостиница, – объяснила Черная.

Свет стал ярче. Щелкнул замок открываемой двери. Женщины поднялись с нар и выстроились в ряд. Вошли два охранника. Один с раскрытой книгой в руках зачитывал фамилии.

– Адамовская Мария.

– Здесь.

– Барко Янина.

– Здесь.

– Дубинская Катажина.

– Здесь, – я хотела что-то добавить, но Черная до боли стиснула мне руку, заставив замолчать.

Принесли большой кувшин черного кофе и хлеб.

Я отхлебнула несколько глотков. Хлеб застревал в горле.

– Как ты думаешь, долго тебя продержат? – спросила Черная.

– Не знаю. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я вообще не знаю, в чем дело. Меня все только спрашивали и спрашивали, пока мне не сделалось дурно. Ничего не понимаю.

– Бывает. Если тебя отпустят домой, то вызовут с вещами. Тогда оставь нам сигареты.

– Возьмите сейчас… – я полезла в карман.

– Брось, мы же не свиньи. Тебе самой они еще могут понадобиться.

Дверь открывалась часто. На входившего охранника со страхом и надеждой устремлялись все взгляды.

– Дубинская, с вещами!

– Прощайте, – я поднялась. – Вот сигареты.

Мы проделали снова тот же путь, только в обратном направлении. Лестница вверх, длинные коридоры, снова лестница вверх.

«Забыла оставить им спички! – спохватилась я дорогой. – Какая досада!»

Мне вернули сумку и часы. Я расписалась в получении и прошла в секретариат. Там дежурила другая женщина, пожилая, с усталым, осунувшимся лицом.

– Прочтите и распишитесь, – сказала она негромко.

Я прочла. Это было обязательство сохранять в строгой тайне все, что я здесь видела и слышала.

Выпустили меня в другую дверь, маленькую и незаметную. Я очутилась на Луговой улице.

– Гражданка! – грозно окликнул меня часовой с автоматом и в каске, закрывавшей пол-лица. – Проходите, здесь стоять нельзя.

Я свободна. Могу идти, куда захочу. Скорее, скорее отсюда, подальше от этого здания. Но не успела я отойти, как кто-то тронул меня за руку. Рядом стояла сгорбленная женщина, по-деревенски закутанная в большую шерстяную шаль.

– Девушка, милая, послушайте, помогите! Мой сын Янек, там, в том доме…

Я вздрогнула.

– Не понимаю вас. Давайте отойдем отсюда.

Мы зашагали вместе в сторону рынка, непохожие друг на друга, но одинаково беспомощные и растерянные. Я украдкой разглядывала свою спутницу. Низенькая, пожилая. Лицо со следами многих пролитых слез и многих бессонных ночей. Подойдя к нашему дому, я взяла женщину за руку и втащила в подъезд.

Мама была дома и открыла нам дверь. Увидев меня, она встала как вкопанная.

– Вот и я. Этой женщиной нужно заняться. Я не могла ее бросить на улице. Мы обе голодны. Мне надо помыться. Знаешь, мама, где я была?

– Знаю. Сюда приходила ваша дежурная с работы. Сперва ничего не хотела говорить. Пришлось показать паспорт, чтобы убедить ее, что ты моя дочь. Тогда она сказала, что пришли из госбезопасности и тебя забрали. Мы пережили ужасную ночь, Катажина.

– Да и я, наверное, не лучшую. Пока что меня выпустили, но в чем дело – я так и не узнала. Мне устроили очную ставку с каким-то человеком, которого я в жизни не видела! Боже мой! Я едва жива. Раздевайтесь, пожалуйста. Закусим, а потом поговорим.