– Несколько месяцев. Их дом разбомбило. И за это время он успел так въесться мне в печенки, что я порой готова была отравить его. Серьезно. Он, видите ли, следил, чтобы мальчишки мне голову не вскружили. Потому что все сейчас испорчены, а я дитя малое, беззащитное… Однажды собралась я с одним мальчиком на прогулку, а вырваться из дому мне было не так-то легко: бабка моя и слушать бы меня не стала. Я попросила Збышека выйти вместе со мной. А он наотрез отказался: совесть ему, видите ли, не позволяет обманывать старших. Представляешь? И вдобавок заявил, будто я еще молода на свидания ходить. Придет время, он, мол, сам мне назначит свидание. Я ужасно разозлилась. И решила, хотя бы назло Збышеку, на свидание пойти. И пошла. Скучно было чертовски. На обратном пути я зашла к подруге и просидела у нее до комендантского часа. Мне на все было наплевать. Домой я вернулась только в начале одиннадцатого.

– Ну и что? Был скандал?

– Еще какой! Я сохраняла спокойствие. Бабка кричала, ругалась, чуть не избила меня. Я подождала, пока она успокоится, и говорю сладким таким голоском: «Я думала, вы за мою жизнь боитесь, а вы, оказывается, невинность мою оберегаете. А кому нужна эта невинность? Сейчас, во время войны, когда кругом гибнет столько людей? И если хотите знать, я уже давно невинность потеряла».

– Збышек был при этом?

– Само собой. Бабка так и села. Потом все пыталась заставить меня сказать правду. Но я уперлась, и ни в какую. Збышек несколько дней делал вид, что не замечает меня, а при встрече я ему показывала язык и про себя смеялась. Так ему и надо. Тоже мне опекун нашелся. Не знаю, может, я была немного влюблена в него тогда. Но ты берегись, Люцина! Он ужасный волокита! Каждую неделю у него была другая девушка. Он всегда говорил, что раз уж так всем девушкам нравится, пусть никто не будет в обиде.

Люцину интересовало все, что касалось Збышека. Она уже знала, что мать у него женщина нервная, вечно чего-то боится, а отец на редкость симпатичный.

Девушки, заметив перемены в Люцине, в один голос заявили, что она просто-напросто влюбилась в Збышека.

– А меня это ничуть не удивляет. Была бы я моложе, я б вам показала… Збышек – парень что надо! Он и мне по душе пришелся, – заявила пани Дзюня.

– Я тоже должна начать работать, – сказала мама однажды утром, перед самым моим уходом из дому. – Нужно что-то решить.

– Я очень спешу. Не люблю опаздывать. Поговорим, когда вернусь.

После обеда мы с ней отправились «в город», то есть на улицу Сталина, к сапожнику. На обратном пути зашли в «Рому» поесть мороженого. Там у входа сидел мамин новый знакомый, пан Избицкий.

Мы подсели к нему. Не могу сказать, чтобы это меня обрадовало – я обожала мороженое, а при нем было неловко много есть. Зато мама сияла. Пан Избицкий проводил нас домой и, получив приглашение зайти, не заставил себя упрашивать.

– Этот пан Избицкий так рассматривал нашу квартиру, словно приценивался, – сказала я пани Дзюне.

– Я вижу, он тебе не понравился. Только чего ты от него хочешь? Человек он солидный, серьезный. Дело свое знает. Как раз то, что нужно твоей матери.

– Я слышала, как он уговаривал маму с ним работать. Когда я вошла в комнату, оба замолчали. Мне кажется, они во Вроцлаве не первый раз видятся, и сегодняшняя встреча вовсе не случайна. Уж очень часто мама поглядывала на часы перед тем, как зайти в кафе.

Перед ужином мама как бы мимоходом обронила:

– Пан Избицкий предложил мне работу у себя в мастерской. Я ведь всю оккупацию проработала у скорняка и кое-что в этом деле смыслю. А пану Избицкому нужен доверенный человек, потому что ему часто приходится отлучаться. Я стану его компаньоном, но так как своего капитала в дело не вношу, то получать буду двадцать пять процентов дохода.

С этого вечера маму не покидало взволнованно-приподнятое состояние духа. На работу она одевалась так, словно по меньшей мере шла в театр, зачастила к парикмахеру и вообще стала заботиться о своей внешности, как никогда прежде.

– Мама нашла себе нового кумира. Дай бог, чтобы на этот раз ей повезло. Боюсь, как бы ему все это быстро не наскучило. Ведет она себя с ним так же, как, бывало, с бабкой, – поделилась я с пани Дзюней. – Вечно одно и то же: «Да, пан Стефан, вам лучше знать, пан Стефан, безусловно, пан Стефан!» А Стефан этот так и растет в ее глазах, даже подумать страшно, чем это может кончиться!

– Когда твоя мама приехала, я все собиралась ее спросить, не хочет ли она помириться с твоим отцом, – призналась мне пани Дзюня. – И хорошо сделала, что не спросила. Интересно, к чему приведет эта их совместная работа?

– Хоть бы все обошлось. А с отцом они никогда на помирятся. У мамы нет фантазии.

Было около часу дня. Жара стояла такая, что плавился асфальт на тротуарах. Я глядела на гору бумажек с приходами и расходами, в которых нужно было разобраться, и думала, что ни у кого на свете нет такой однообразной, отупляющей работы, как у меня. Тоска. Смертная тоска. Мне казалось, что картотеки надо мной издеваются. Порой они нарочно от меня прятались. Однако удавалось им это крайне редко. Я была начеку.

– С ума можно сойти от такой работы! – воскликнула я, обращаясь к заведующему, и тут же об этом пожалела.

– Ничего не поделаешь, терпение и труд все перетрут, – едко изрёк он в ответ.

– Согласна. Терпение и труд, но не отупляющая работа. Это не по мне, я больше не могу. Если так пойдет и дальше, мне придется подыскать другую работу. Уж лучше писать на машинке, хоть какое-то разнообразие.

Мой выпад не прошел бесследно. Кого-то из сотрудников повышали в должности, кого-то переводили на другую работу, а я в наказание застряла на прежнем месте.

– Твой начальник любит, чтобы его превозносили да в ножки кланялись, – втолковывала мне пани Мира. – А тому, кто вроде тебя роптать осмеливается, он найдет случай отплатить. Я своими ушами слышала, как он говорил, будто ты зазналась.

К годовщине создания Польского комитета Национального Освобождения я одна во всем отделе не получила премии. Мне было очень неприятно, но я смолчала.

– Значит, не заслужила, – сказала я сослуживцам, когда они завели разговор на эту тему.

– Вот видишь? Я говорила тебе! А ведь все знают, что ты сидишь на месте, как пришитая, личными делами в рабочее время не занимаешься и вообще тянешь лямку за троих, – сказала пани Мира.

– Все правильно. Но это не работа. Это липа! С меня хватит, сыта по горло!

Возможность переменить работу подвернулась спустя несколько дней. Один из сотрудников интендантства, инженер, которого я знала только в лицо, организовал какой-то отдел на новом строительном предприятии. Меня он отыскал, должно быть, благодаря пани Мире, и одной из первых предложил перейти туда.

Я не стала задавать никаких вопросов. Не поинтересовалась, ни сколько буду получать, ни что буду делать. Об одном я только спросила: неужели снова придется заниматься картотекой?

– Можете не беспокоиться, панна Катажина. Я слыхал, что вы отлично ведете картотеки, но, если они вам надоели, обещаю подыскать другую работу.

– Чудесно! Я согласна. Могу писать на машинке. Могу работать по снабжению. Я все буду делать, лишь бы не сидеть над картотеками.

– Исключено! Я не согласен! – разбушевался заведующий. – Кто же будет вести картотеки? Ведь это мозг интендантства! Когда еще новый человек войдет в курс дела! Да на это троих придется сажать. Выбей эту идею с переходом из головы.

– Дело ваше, – спокойно ответила я. – Я вас давно просила. Не могу больше. Мне уже кажется, что не только сотрудники, но и картотеки надо мной смеются. Эта работа для тех, кто любит сиднем сидеть на месте. Кончится тем, что я аккуратно сложу все карточки в кучу и подожгу. Вот увидите!

– Опомнись, милая! Ты понимаешь, что говоришь? Благодаря картотеке нам известно, что есть на складах. Ты вела ее правильно. Без ошибок. Работник ты хороший. Что ж, ничего не поделаешь. Уходи, если тебе так уж опротивела наша работа. А у этого инженера губа не дура, ты ему пригодишься.