Обстановка на стройке напоминала преддверие ада. Мы каждый день писали суточные отчеты. Каждый день приезжал инспектор по надзору. Каждый день нужно было заново искать рабочую силу.

Раз в неделю появлялась очередная большая комиссия. Начальник снабжения прибегал теперь сам, без вызова.

Паркетчики не хотели настилать линолеум, а других специалистов не было. Калькуляция оплаты за настил одного квадратного метра получилась настолько соблазнительной, что я сказала плотникам:

– Половина перекрытий у вас уже готова. Вторую половину можно делать медленнее. Самое главное теперь – тот дом, который мы должны сдать. Разделитесь на две группы. Одна пусть продолжает делать перекрытия, а другая будет настилать линолеум. Это совсем нетрудно. Нужен только хороший метр и острый нож.

Плотники согласились и прекрасно справились. Паркетчики ушли обиженные.

Мендрас следил за тем, чтобы мы в потоке отчетов и графиков всегда хоть немного перевыполняли план.

– Нам необходим резерв времени. Вдруг в один прекрасный день рабочие устроят пьянку, что тогда? Выпить они любят, но и за стройку душой болеют. Вы знаете, один каменщик из другой организации предлагал пол-литра бригадиру наших каменщиков, чтобы тот его взял к себе. Наша стройка прославилась. Правда, никому не верится, что с женщиной вообще можно работать… Но многие хотят попробовать.

– Пан Мендрас, разве они не знают, что у нас тут сущий ад? У меня порой голова кругом идет.

– Зато заработки большие. Самые большие в тресте. Это их соблазняет. Вы же недаром здесь просиживаете столько времени. Мы следим, чтоб ни у кого даже гроша не пропало. И они это знают. Вот почему… Тока нет! – крикнул он внезапно. – Именно сегодня, черт возьми! Все время был, а тут за четыре дня до сдачи дома на тебе!

Мы принялись трезвонить во все инстанции, но тока по-прежнему не было.

Я позвонила – впервые – управляющему трестом.

– Товарищ управляющий, у нас нет тока. Вроде бы пустяк, но для нас это подлинная катастрофа. Я звонила, обещали дать ток завтра или послезавтра. Вы понимаете, что это значит для нашей стройки?

– Ладно. Попробую принять меры. Держитесь, Дубинская!

Инспектор по надзору удивился: как это я осмелилась побеспокоить управляющего?

– Он приезжает сюда каждую неделю. Я ни разу ни о чем его не просила, но теперь мне не до условностей, сил нет больше.

Полчаса спустя зажглась контрольная лампочка рядом с подъемником. Аварию ликвидировали.

Я так привыкла без конца подсчитывать, замерять, сверять, что даже дома, вставая с постели, принимая ванну, одеваясь, постоянно думала о делах стройки. До сдачи объекта оставалось два дня.

Пришли будущие жильцы. Они робко заглядывали в вымытые окна, тихо переговаривались. В дом никто не входил.

Двадцать девятого мы решили работать до последнего. Первыми, часов в восемь вечера, ушли штукатуры. Потом водопроводчики. Наконец остались только маляры и уборщицы.

Уже рассветало, когда все было готово. Я боялась лечь, чтобы не проспать, и занялась составлением актов приемки электрической и газовой проводок, проверки дымоходов.

Приемка прошла благополучно. Кончили к середине дня. Представителю «Архимеда» вручили ключи от квартир. Список недоделок был краток и касался внешних отделочных работ.

В тот день я решила больше ничем не заниматься. Когда я уходила домой, в дом уже въезжали жильцы.

На состоявшемся в этот же день торжественном первомайском вечере меня назвали в числе лучших начальников строек, вручили диплом и денежную премию. Я с огромным удовлетворением наблюдала, как наши люди, работавшие в последнее время не щадя живота, один за другим подходили к столу президиума. Многие из них получили дипломы и премии, а четверо – звание ударников.

Бабушкин характер смягчился. Она уже не ворчала и не ругала все и вся, как бывало прежде. То, что я в срок закончила стройку, она приняла, как нечто само собой разумеющееся.

Пани Дзюня устроилась на работу. Рядом с домом, на швейной фабрике.

– Во-первых, это очень близко. Бабушка дома, значит, хозяйничать есть кому. Поработаю до пенсии, может, удастся даже скопить немного деньжат.

Пан Пенкальский выполнил обещание и принес мне список документов, нужных для поступления в вечернее инженерное училище.

– Я подхожу по всем статьям. Диплом техника у меня есть, строительная практика тоже. Честное слово – подам заявление!

– Правильно. Я знал, что вы так сделаете. Потому и пришел.

Бабушка одобрила мое решение.

– Очень хорошо! Где сказано, что девушка не может быть инженером? Учись, лучше занятия и не придумаешь!

Я приготовила нужные документы, заверила копии у нотариуса и пошла в отдел кадров за направлением.

– Увы, ничего не выйдет. Вы опоздали, наш лимит исчерпан.

– Лимит? О чем вы говорите? Ведь я хочу всего-навсего поступить учиться.

– Я дал уже десять направлений, больше не могу. Если все начальники строек пойдут учиться, то кто же будет работать?

– А можно узнать, чье это распоряжение?

– Начальника отдела кадров.

Я обратилась к главному инженеру, но тот отказался помочь мне под тем предлогом, что отдел кадров подчиняется только управляющему. Но именно туда мне обращаться не хотелось.

Я написала заявление в партбюро. Хочу, мол, учиться, а отдел кадров не дает мне направления.

На третий день я получила направление. С порядковым номером «одиннадцать».

Документы поданы, кости брошены. Опять предстояло начать всю «карусель» сначала. Вступительные экзамены, а потом в течение трех с лишним лет – ни одного свободного вечера, ни одного выходного дня. Но ничего. В этом тоже есть своя прелесть.

Мама переехала к Стефану. Случайно или умышленно – она забрала свои вещи, когда ни меня, ни бабушки не было дома.

Когда я вернулась с работы, бабушка уже поджидала меня.

– Я нарочно ничего не убирала. Посмотри, как твоя милая мамочка уехала от нас. Словно из гостиницы.

Действительно. Шкафы распахнуты, нет кое-какой мебели. Ковер из маминой комнаты тоже исчез. Светлые прямоугольники на стене напоминают о висевших там картинах.

– После приезда она была здесь всего один раз. Я ей при случае скажу, как это называется, – возмущалась бабушка. – Встретила пани Дзюню и попросила прийти помочь ей. Ты же знаешь Дзюню – она, конечно, пошла, наработалась как вол, а мама твоя говорит: «Спасибо. У них вам все равно нечего делать, приходите ко мне постоянно».

– Неужели мама хочет, чтобы пани Дзюня работала у нее даром?

– Это на нее похоже. Ей кажется, что весь мир должен быть к ее услугам. Она всегда думала только о себе. Я потребовала, чтобы она давала мне по пятьсот злотых в месяц. Детей ей кормить не надо, не обеднеет. Говорят, ты дала ей денег на пай в ателье. Тем более эти пятьсот злотых с нее причитаются.

– Бабушка, зачем тебе это нужно? Оставь.

– Нет уж, извини. В твои дела я не вмешиваюсь, но тут позволь мне действовать так, как я хочу, иначе у меня от злости печенка лопнет.

Мы теперь постоянно не досчитывались разных мелочей, и всякий раз оказывалось, что их увезла мама. Ничего не поделаешь.

Я снова начала заниматься. Три раза в неделю ездила после работы к пану Пенкальскому. Вступительные экзамены начинались в первых числах августа. Оставалось неполных два месяца.

Пан Пенкальский ждал меня всегда в своей комнате, похожей на монашескую келью. Дорога туда вела через огромный, невероятно запущенный сад, сплошь заросший крапивой.

Мы садились за стол, на котором уже заранее были приготовлены нужные задачники и учебники, и принимались за работу. Начали мы с аналитической геометрии.

– Возможно, ее и спрашивать не будут, но лучше быть готовой. Потом, на первом курсе, вам все равно придется ее изучать, так что ваши знания пригодятся.

– Если я сдам и поступлю.

– Вы несомненно сдадите и несомненно поступите. Хотите пари?