– Где у вас ватники? – спросил товарищ Поллак.

– Дома, – ответил рабочий, одергивая старый, потертый пиджачишко. – На работу таскать сойдет и этот, а ватник жалко, слишком хорош.

– Вы что, рехнулись? Для чего, по-вашему, выдают на зиму стеганую спецодежду? Ваше же здоровье берегут. Завтра приду проверю. Кто будет без ватника, тому он, значит, не нужен, и на следующую зиму ему не дадут.

Зима отступала медленно и изрядно нам надоела. Я мерзла наравне со всеми, по-настоящему тепло было только дома.

Мама получила письмо от бабушки из Ченстохова. Два дня она носила его с собой, не говоря ни слова. Наконец, не выдержала:

– Стефан говорил тебе, что на пасху мы поженимся? Это вопрос решенный. Жить будем у него. А что делать с этой квартирой? Может быть, продать?

– Ну, знаешь, мама! Если ты не будешь здесь жить, ко мне переедет пани Дзюня. Она мне обещала. Как так можно? Ведь это моя квартира.

– Я полагала, ты будешь жить с нами, хотя, впрочем, Стефан сразу сказал, что ты не захочешь. Ну раз так, то все в порядке.

Дня через два, вернувшись вечером домой, я увидела в передней большую плетеную корзину и несколько чемоданов. Что это значит? Неужели кто-нибудь приехал? Пока я раздевалась, открылась дверь кухни, и оттуда выплыла бабушка Войтковская собственной персоной.

– Бабушка, ты? Я понятия не имела, что ты собираешься к нам.

– Да, я приехала. Причем насовсем.

Мы вошли в кухню. Я налила себе супу, взяла ложку и начала есть. Почему мама так поступает? Никогда ничего не скажет прямо, вечно какие-то выверты. Я была ошарашена, но решила ни о чем не спрашивать.

– Молчишь?! Больно горда стала, – прошипела бабушка. – Чересчур в себе уверена.

– Я взрослая, совершеннолетняя, сама зарабатываю себе на жизнь. Почему мне не быть уверенной в себе? – спокойно и внятно произнесла я.

– Я здесь наведу порядок! Мама выходит замуж, пусть. А ты что, думаешь, это можно назвать домом? Тут у вас хуже, чем в гостинице! Каждый приходит, когда ему вздумается. Порядка никакого. Какая-то пани Дзюня роется в комодах и гардеробах. На что это похоже?

– Если я правильно поняла, бабушка, ты хочешь жить у меня?

Бабушка онемела.

– В таком случае, давай внесем ясность. У меня другие порядки. Тут никому не разрешается устраивать скандалы. Скандалить тебе придется ездить в Кальварию или в Ченстохов. А здесь эти методы не действуют. Пожалуйста, ты можешь спокойно жить у меня, если согласишься выполнять следующие элементарные условия: во-первых, обходиться без крика. Во-вторых, без Михала; я не намерена ни работать на него, ни терпеть его присутствие. В-третьих, с нами будет жить пани Дзюня. Вот и все. Если это тебя устраивает, оставайся.

Я вышла из кухни. Вскоре услышала, что вернулась мама. Бабушка с минуту говорила с ней вполголоса, но затем, по обыкновению, перешла на крик.

– Эта дрянная девчонка ставит мне условия! Вот до чего дошло. Это твоя вина. Женщина в твоем возрасте должна не за мужиками бегать, а смотреть за ребенком. Она взрослее, чем Михася и Виктория. Дожила я, нечего оказать – внучка мне мораль читает.

Я переждала ссору, не заходя в кухню. Когда там замолчали, я поднялась к пани Дзюне.

– Вы знаете, приехала бабушка и хочет остаться жить у меня. Я им сказала, что сразу после маминой свадьбы вы переедете ко мне. Ладно? Вы же мне обещали!

– Конечно, перееду. На Покутницкой улице живет в трущобе, можно сказать, в развалинах, женщина с двумя детьми. Скажу ей, пусть вселяется в мою квартиру. Но как быть с бабушкой?

– Я ей поставила условия. Согласится – ладно, а нет – пусть делает, что хочет.

– Знаешь, пока я тут сидела и шила, мне подумалось, что, может быть, твоя бабушка вовсе и неплохой человек. Просто у нее была тяжелая жизнь, одолевали труды, заботы, никаких радостей, никакой настоящей поддержки она не видела, вот и озлобилась.

– Возможно. Но никому, кроме вас, это бы не пришло в голову.

Когда я вернулась от пани Дзюни, в квартире царила полнейшая тишина.

Мама, по обыкновению, ушла. Бабка спала.

Встав утром, я с удивлением обнаружила, что завтрак готов, а бабушка, одетая, хлопочет у плиты. Я принялась за еду. Бабушка молча наблюдала за мной, а затем заговорила, ни к кому не обращаясь:

– Все, что у меня было, я отдала детям, сама осталась ни с чем. – Она заплакала. – Трех дочерей вырастила, а теперь ни одной не нужна. Вот как бывает, когда всем жертвуешь ради детей.

Мне стало ужасно не по себе. Старая женщина стояла передо мной и плакала. Забыв вдруг, что она никогда не любила меня, что видела во мне одни лишь недостатки, я неожиданно для самой себя сказала:

– Не плачь, бабушка. Моего заработка нам с тобой вполне хватит. Только пусть дома будут мир и спокойствие.

После завтрака мы с ней дружно занялись распаковыванием чемоданов.

В первых числах марта к нам пришли в гости Баранские. Пан Баранский, всегда такой бодрый и веселый, на этот раз был явно не в своей тарелке.

– Сердце пошаливает, – объяснил он бабушке. – Во всем виноват этот проклятый Ченстохов. Жили там в теснотище, нервничали без конца, оно и сказывается. Кто знал, могли ведь сюда приехать на четыре года раньше и сберечь здоровье.

– В оккупацию я тоже привыкла к тесноте. Да и потом было не лучше, но я даже не подозревала, что нервы расшатались из-за этого. Только теперь я вздохнула по-настоящему, – сказала бабушка.

Пани Дзюня, вскипятившая тем временем чай, то и дело заглядывала в комнату, не зная, подавать на стол или нет.

– Пани Дзюня, чай уже готов, наверное, – разрешила я ее сомнения. – Пойдемте принесем, и посидите, пожалуйста, с нами. Знакомьтесь, это родители Збышека.

– Очень приятно. С вашим сыном мы давно знакомы. Очень милый молодой человек, я люблю беседовать с ним, – пани Дзюня приветливо улыбнулась, сразу же завоевав расположение Баранских.

За эти годы пани Дзюня сильно изменилась. Ничто в ней не напоминало ту измученную, несчастную женщину, что пришла к нам поздним вечером 1946 года. Она была скромно, но опрятно одета, с неизменным белым воротничком, подкрашенными волосами. Румянец у нее был, как у юной девушки, и веселые, добрые глаза.

– Вы знаете, – обратилась пани Баранская к маме, – вчера у нас были гости. Пришла бывшая сотрудница моего мужа и привела с собой какую-то пожилую даму. Збышек случайно был дома. И вот я гляжу, он встречает эту даму, как старую знакомую, и остается с нами. Что случилось? – думаю. Обычно стоит кому-нибудь появиться, он моментально исчезает, а тут сидит как пришитый. Беседуем о том, о сем: что все дорожает, что трудно достать синий отрез на пальто…

– Ты все говоришь и говоришь, а в чем дело – непонятно, – перебил жену Баранский. – Я вам сейчас сам все растолкую. Фамилия этой дамы Булицкая. Она мать какого-то инженера или преподавателя института, который увлечен Катажиной. И вот мать пришла разузнать, что это за Катажина. Ясно? Спрашивала, какое у нее образование, играет ли она на рояле, знает ли языки. Я вмешался в разговор и сказал, что если б мой сын – в общем, хороший парень, только все никак не женится, – если б мой сын понравился Катажине, я бы на руках понес его к алтарю. Збышек попытался вмешаться, но я на него прикрикнул, а Булицкой сказал, что если Катажина согласна выйти за ее сына, то пусть она скорее бежит заказывать благодарственный молебен.

– Что вы говорите? – У мамы на щеках выступили красные пятна. – Я знакома с паном Булицким, он был здесь однажды со Збышеком. Такой элегантный, воспитанный. Я не думала, что у него серьезные намерения.

Моего мнения никто не спрашивал. Мама была уверена, что от такого блестящего жениха ни одна девушка не откажется. Только пани Дзюня, которая знала мое отношение к Булицкому, понимающе взглянула на меня.

Через три дня забежал Збышек. Поздоровавшись с бабушкой, он спросил: