Мы не двигались.

— В чём дело?

— Товарищ председатель!.. Товарищ Васин!.. Не можем мы выполнить ваш приказ, — смущённо пробормотал Акимов, сразу утратив всю свою весёлость.

— Как это не можете?

— Да ведь мы всю свою одежду сожгли в топке, — объяснил я.

— Ничего не знаю и знать не хочу! Сумели взять чужое, сумейте и возвратить.

И всё-таки он сжалился над нами — велел дежурному позвать завхоза.

— Выдайте этим орлам по паре белья, гимнастёрки, брюки и, какие найдутся, сапоги, — приказал он завхозу.

Часа не прошло, как мы переоделись и всё взятое отнесли обратно в магазин. У меня словно гора с плеч свалилась: снова человеком стал себя чувствовать!..

А ещё через несколько дней нас отозвали в часть, которая готовилась к выступлению.

Выступили на рассвете. Бойцы хорошо отдохнули, почистились, привели себя в порядок и шагали весело. У нас появились горные пушки и новые «максимки». Обозы пополнились санитарными повозками, палатками. Полк наш выглядел внушительно.

На пригорке Акимов повернулся и, в последний раз взглянув на окутанный утренним туманом город, вздохнул.

— Что, расставаться жалко? — пошутил я.

— Пропади он пропадом!.. Нигде я таких бед не терпел, как в этом проклятущем городе!.. — Он махнул рукой, отвернулся.

На этот раз наш путь оказался ещё труднее. Скалистые горы, леса, ручьи, узкие, труднопроходимые дороги. Подталкивая пушки и повозки, мы медленно поднимались всё выше. На пятые сутки догнали нашу дивизию и заняли отведённый для нас участок фронта. Белые, умело используя рельеф местности, надёжно закрепились. Казалось, нет на свете такой силы, которая могла бы выбить их с неприступных позиций. Наши попытки смять противника, отбросить назад прямой атакой успехом не увенчались. Пулемётным огнём и винтовочными залпами он преграждал нам путь, прижимал к земле.

Командование решило совершить обходный манёвр. Нашему и четвёртому батальонам приказали углубиться в тыл противника и внезапно атаковать его.

Разведчики нашли в горах незащищённые тропинки. Совершив за ночь двадцатикилометровый марш, мы вышли к утру на условленное место, но внезапная атака сорвалась: часовые белых подняли. тревогу. Бой завязался раньше намеченного времени. Положение осложнялось ещё тем, что четвёртый батальон застрял где-то в горах. Вместо того чтобы самим атаковать, мы вынуждены были обороняться. Наша рота несла большие потери: убили политрука, Акимова тяжело ранили.

К двенадцати часам подошёл четвёртый батальон. В небо взвились три красные ракеты — сигнал к атаке. Противник, зажатый в тиски с двух сторон, на этот раз не выдержал и начал медленно отступать. К вечеру его позиции оказались в наших руках. Путь на Закавказье был открыт.

Санитары устроили для тяжелораненых носилки из брезента, похожие на детские люльки, — их отправляли в тыл. Я разыскал Акимова, подошёл к нему. За ночь лицо шахтёра осунулось, глаза потухли, он тяжело дышал. Держа его руку и шагая рядом, я старался успокоить его:

— Не унывай, Аким Нестерович! Поправишься — вернёшься к нам. Мы ещё повоюем!..

— Нет, Ваня… Был конь, да изъездился. Я, кажись, отвоевался… Боюсь, как бы не повезли в тот город, где мы с тобой отличились. — Утомившись, он закрыл глаза, замолчал.

Я сунул ему под подушку две банки сгущённого молока, найденные в окопах белых, пачку махорки и отошёл в сторону.

На душе было скверно, хоть плачь. Нет ничего тяжелее, чем прощание на фронте с раненым другом…

Возвращаясь, встретил Шурочку. Свежая, раскрасневшаяся от утреннего холода, она покрикивала на санитаров, торопила их.

— Копошатся, как старые бабы! Пошевеливайтесь…

Увидев меня, Шурочка всплеснула руками:

— Ваня, и ты здесь!.. Уж не ранило ли тебя опять? — Она подошла, обеспокоенно, ласково заглянула в глаза.

— Нет, друга провожал…

— Ты меня забыл совсем!

— Времени нет, Шурочка. Бои всё…

— Вот и плохо, что бои! Сегодня жив, а завтра… Видишь, сколько народу покалечило, — она указала на палатки, около которых лежали раненые. — Ты, миленький, приходи! Вином угощу, шоколадом, — разведчики столько натаскали — жуть!

— Спасибо, приду!..

Через несколько дней со мной случилось то, чего я никак не ожидал.

Во время привала, когда бойцы, пообедав, отдыхали в защищённой от ветра лощине, к ним подъехали комиссар и начальник политотдела. Слезли с коней, подсели к нам. Завязалась обычная в таких случаях беседа. Красноармейцы интересовались положением на других фронтах, спрашивали, скоро ли конец войне, как насчёт мировой революции. Комиссар отвечал, а потом сказал:

— Нужно, товарищи, подумать о политруке. Ваш погиб в бою за рабоче-крестьянское дело, как настоящий большевик. Хороший был товарищ, скромный. Но его не воскресишь…

— Да, мёртвых не воскресишь, — сказал пожилой коммунист Семёнов, назначенный командиром нашего отделения вместо Акимова.

— Кого выберем политруком? Какие есть на этот счёт соображения? — комиссар ждал ответа бойцов.

— Силина, — раздались голоса.

Я не верил своим ушам. Но поднялся Семёнов и сказал:

— Правильно! Иван подходящий парень, не подкачает. Грамотный, политически подкованный и в бою не подведёт.

— Что ж, я с вами согласен, — поддержал Семёнова комиссар. — Товарищ Силин хоть и молодой и в партии недавно, но успел на деле показать, чего он стоит. Будем надеяться, со временем из него получится хороший политработник. Есть другие кандидатуры?

— Нет, — ответили бойцы. — Силина давай!

— Будем голосовать. Кто за то, чтобы члена Российской Коммунистической партии большевиков Ивана Силина избрать политруком второй роты, прошу..

Я вскочил на ноги, стал отказываться:

— Подумайте, товарищи, какой из меня политрук?! Лучше выберем другого, вон сколько хороших партийцев!..

Бойцы засмеялись. Раздались голоса:

— Хватит, всё ясно!.. Голосовать, голосовать!..

— Итак, самоотвод Силина не принимается. Кто «за», прошу поднять руки!..

Я никак не мог опомниться. Неужели я на самом деле — политрук целой роты? От страха и волнения меня даже в жар бросило.

— Поздравляю тебя, товарищ Силин! — Начальник политотдела пожал мне руку. — Вечерком зайдёшь ко мне, потолкуем…

Хлопот и забот у меня стало так много, что трудно и перечислить. Следи, чтобы кашевары вовремя приготовили обед и ужин. Заботься о сапогах и портянках, чтобы на марше никто не натёр ноги и не отстал. Ругайся с начпродом, думай о ночлеге и топливе. Организуй политбеседы во всех отделениях, снабжай политбойцов и агитаторов свежими газетами, литературой. Кончился день, наступила ночь, бойцы поели и спят себе спокойно, а ты проверяй посты, занимайся кучей всяких дел: напоены ли, накормлены ли кони, получены ли боеприпасы, как с фуражом. Обеспечь, чтобы утром, к подъёму, были хлеб и кипяток. Поздно ночью с командиром уточняешь по карте маршрут роты на завтра. Пишешь политдонесение. Отмечаешь в дневнике дела на завтра…

Единственным утешением было то, что политруку полагался конь. Что греха таить, я гордился этой привилегией. Приятно молодому парню проезжать по деревне или городу верхом на коне во главе колонны, рядом с командиром, и ловить на себе восторженные взгляды детворы, парней и в особенности девушек!..

С моим другом Костей Волчком встречался я редко. На марше или во время отдыха увидимся, перекинемся несколькими словами и разойдёмся. После собрания, на котором меня выбрали политруком, он сам пришёл ко мне, и мы проговорили до самого рассвета.

— Молодец ты, Иван! Здорово, что тебя избрали политруком! — сказал он.

— Хлопот много, — пожаловался я.

— Ничего, зато на коне ездишь! Везёт тебе. Комиссар наган подарил, а теперь — конь. Ещё немного, глядишь, комиссаром станешь!.. А меня назначили командиром пулемётного расчёта. Кончится война, поеду в военную школу. Давай вместе махнём!

— Нет, я военным быть не хочу… Вот консерваторию окончить — это дело. Или университет. И писать статьи, как комиссар. Умная башка! Скажу тебе по секрету — я по музыке скучаю. Лежу по ночам и в уме всё играю… Костя, ты письма из дому получаешь?