Я протянул Волчку руку:
— Спасибо…
— Трусы подлые — втроём на одного! — пробормотал он, смущённый моей благодарностью.
Умывшись у колонки, я направился домой. Дома снял бархатную куртку, развязал проклятый бант и, швырнув всё это на пол, крикнул сквозь слёзы:
— Не буду больше носить этот шутовской наряд!
Мама встревоженно смотрела на меня.
— Что случилось?
— Все смеются, дразнят! Артистом называют…
— Ты бы, Груня, и в самом деле одевала его попроще, — мягко сказал отец.
После обеда, когда мама мыла на кухне посуду, он подсел ко мне, обнял за плечи, спросил:
— Ну, выкладывай, что произошло?
Я рассказал о драке и о том, как Костя Волчок выручил меня.
Отец слушал внимательно, потом усмехнулся:
— А ты без драки хотел прожить? Так не бывает, — одни тебя бьют, других ты бьёшь… Жаль только, что нашему брату достаётся больше, — так уж пока устроен мир… А Костя твой, видать, хороший парень, ты отплати ему тем же. Без хороших друзей трудно жить на свете!..
С того дня и началась наша дружба с Костей.
…Вот так мы и жили, пока не грянула война четырнадцатого года.
Я помню этот день. Помню, как шумел город, словно в праздник. Всюду вывешивали трёхцветные флаги. Толпы людей ходили по улицам, несли знамёна, иконы, пели «Боже, царя храни». На площадях до поздней ночи гремели духовые оркестры.
Отец пришёл домой взволнованный. Сел за стол и, подперев голову руками, долго о чём-то думал. Мама молча наблюдала за ним, потом спросила:
— Не понимаю, Егор, почему ты так волнуешься? Ты служишь на железной дороге и мобилизации не подлежишь…
Отец сердито посмотрел на неё.
— Глупости говоришь!.. Разве дело во мне одном? Сколько народу погибнет, сколько детей осиротеет! Ты подумала об этом? И во имя чего? Ну нет, на этот раз не выйдет. — Он стукнул кулаком по столу. — Кашу-то они заварят, а кто будет расхлёбывать, неизвестно!..
— Опять слова, слова…
— Ничего, дай срок, и наши слова превратятся в дело, да ещё какое!
— Не в первый раз я это слышу… Помнишь, о чём мечтали мы с тобой в Петербурге? И что получилось? Боже ты мой!.. Сколько людей погибло! И всё, всё осталось по-прежнему…
— Если рассуждать по-твоему, остаётся одно — завернуться в тулуп и залезть на печку! Тогда действительно ничего не изменится!..
Первый раз в жизни я был свидетелем ссоры между родителями. Забившись в угол, я сидел тихо, не шевелясь. О чём говорил отец, я не понимал, но был твёрдо убеждён, что в чём-то очень важном он прав…
Как и предсказала мама, отца в армию не взяли. Его отправили куда-то на запад перевозить войска и боеприпасы.
Оттуда он не вернулся…
Словно чёрная тень легла на нашу жизнь, на наш дом.
Получив известие о гибели отца, мама целую неделю плакала, таясь от меня. Она стала ещё печальней, ещё ласковее со мной. А я… О своих переживаниях рассказывать не стану. Я любил отца всем сердцем. При одной мысли, что не стало моего папы, этого сильного, весёлого человека, я готов был кричать, биться головой об стену… С этого дня мне стали ненавистны все люди в форменной одежде — офицеры, жандармы, чиновники, пославшие моего отца на смерть.
Без отцовского заработка нам жилось нелегко. К тому же всё дорожало с каждым днём, а жалованья не прибавляли. Мама с трудом сводила концы с концами. Молоко, мясо и белый хлеб исчезли с нашего стола. О новой одежде нечего было и думать. По ночам мама штопала свои старые платья, чтобы иметь «приличный вид, подобающий учительнице», говорила она. Из отцовских вещей перекраивала мне бельё, брюки, куртки. Мечты о консерватории и университете для её единственного сына рухнули, осталась тяжёлая, каждодневная борьба за насущный хлеб, который доставался нам с превеликим трудом.
Костя Волчок никуда, разумеется, не убежал из посёлка. В начале войны он поступил в мастерские — работал смазчиком. Он ушёл от своей тётки, поселился на чердаке у одной солдатки. Волчок менялся на глазах: в нём появилась какая-то степенность. Он любил теперь сказать в разговоре: «Мы, рабочие». А однажды спросил меня:
— А ты знаешь, что означает слово «пролетарий»?
— Ну… это те же рабочие, — неуверенно ответил я.
— Вот видишь, — хоть ты школу кончаешь и много книг прочитал, а ни черта не знаешь! Пролетарии — это те, у которых нет ничего, кроме своих цепей!
— Каких ещё цепей?
— Которыми пролетариев буржуи опутали. Есть ещё такие слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Вот когда они соединятся, тогда буржуям крышка!
Я завидовал Косте и мечтал тоже поступить в железнодорожные мастерские. Но мама и слышать об этом не хотела. Она уговаривала меня не бросать школу, надеясь, что война скоро закончится и всё переменится к лучшему. Хотя, честно-то говоря, у нас не было никаких оснований ждать лучшего. Ей просто трудно было примириться с мыслью, что я стану простым рабочим…
Нужно было решить: или разрушить мамины честолюбивые мечты и пойти работать в мастерские, или потерпеть ещё год и окончить школу. Не желая её огорчать, я выбрал второй путь и начал усердно заниматься.
Детство кончилось
Под Новый год произошло событие, чуть не изменившее всю мою жизнь.
В один из зимних вечеров мы с мамой, напялив на себя всё, что могли, чтобы согреться, сидели за столом. Я готовил уроки, мама проверяла тетради. В комнате было очень холодно — печку топили редко. Мигал тусклый огонёк коптилки — лампу-«молнию» давно не зажигали, она съедала слишком много керосина.
На улице, обычно пустынной в этот час, послышался стук копыт. Я подошёл к окну. Мимо нашего дома проехал экипаж с зажжёнными фонарями — явление редкое в нашем посёлке.
Карета остановилась. Из неё выглянул человек в шляпе и о чём-то спросил проходившую мимо женщину в платке. Она указала рукой на наш дом. Карета развернулась и подкатила к нашим дверям.
— Мама, к нам кто-то приехал! В экипаже! — крикнул я, не отрываясь от окна.
Она встала, подошла ко мне. Вдруг побледнела и, схватившись рукою за грудь, опустилась на диван.
— Что с тобой, мамочка?
— Это… Это мой старший брат, — еле слышно прошептала она дрожащими губами. — Дай мне воды…
Не успел я подать ей воды, как постучали в дверь. Вошёл плотный, богато одетый господин средних лет. Он снял шляпу и, протянув к маме руки, несколько театрально воскликнул:
— Виргиния, неужели ты не узнаёшь меня?
— Гриша, дорогой! — мама бросилась к нему и, рыдая, обняла его.
— Успокойся, успокойся же! — Он бережно усадил маму на диван и, не снимая дорогого пальто, сел рядом. — С большим трудом нашли ваш дом, — улицы не освещаются, нумерации нет! Долго блуждали, — говорил он, вытирая смуглое, красивое лицо белоснежным платком. Взглянув в мою сторону, улыбнулся. — А это, должно быть, Иван! Смотрите, какой большой! Ну-с, здравствуй, давай познакомимся. Я твой дядя, дядя Гриша, — и протянул мне руку.
Мамины плечи всё ещё вздрагивали от сдерживаемых рыданий. Отпив несколько глотков воды, она спросила:
— Как вы живёте, Гриша, как мама, Сусанна?
— Все живы, здоровы! Мама ещё больше пополнела, — врачи объясняют это нарушением обмена веществ… О, у нас теперь большие дела! Взяли подряд — поставляем армии фураж… Сусанна выходит замуж.
— За кого?
— За сына Мелкумовых — Грачика. Ты ведь знала их. Помнишь, на Дворянской улице они держали большой магазин готового платья. Старик разбогател, построил новый трёхэтажный дом. Не дом — дворец! Обставил роскошно, мебель из Петербурга выписал. Грачик единственный сын, всё ему достанется. Да и сам он ловкач, большие деньги делает!..
По-видимому, ни богатство Мелкумовых, ни способности будущего мужа Сусанны, о чём с нескрываемым восхищением говорил дядя, не произвели на маму большого впечатления. Я видел, как тень досады пробежала по её лицу и она поспешила переменить тему разговора.
— Колю я, наверно, и не узнала бы…
— Ещё бы! Он адвокат, открыл собственную контору, даже бороду для солидности отпустил! Выступает в крупных процессах, мелочью не занимается. Его последнюю речь в газетах напечатали, — разве ты не читала?
