— Чем же думаете в городе промышлять?

— Известное дело, чем бог пошлёт…

— Воровать, значит?

— Зачем воровать? Мы этим не занимаемся. Где дадут…

Офицер со смехом перебил Телёнка:

— Где и сами возьмём!

— Бывает… Не с голоду же подыхать…

— Всё ясно! Блохин, накормите пацанов, дайте им буханку хлеба и отпустите на все четыре стороны, — обратился поручик к солдату с нашивками.

— Приказано отправить их в штаб и сдать контрразведке, — ответил тот.

— Выполняйте мой приказ! Они и без того достаточно намытарились. Нашему полковнику везде шпионы да лазутчики мерещатся. По-моему, он не доверяет даже собственной жене. — Офицер встал. — Поешьте и поскорее убирайтесь, иначе нарвётесь на неприятности…

Я ликовал в душе — не ждал, что так легко отделаемся!

И вот мы снова шли полем. Я всё думал, как бы уйти от Телёнка, не вызывая подозрений. Он оказался догадливее, чем я предполагал.

— Когда ты попросил у офицера ботинки, я хотел дать тебе по морде, — вдруг заговорил он.

— За что?

— Думал, продажный ты, сболтнёшь лишнее…

— Что же, по-твоему, я мог сболтнуть? У меня ведь секретов никаких нет!

— Ладно, это не моё дело… Как мы решим: пойдёшь со мной или останешься?

— Не знаю…

— Хочешь, иди своей дорогой. Я братве скажу, что тебя задержали.

— Пожалуй, так будет лучше…

— Ну, будь здоров! Желаю тебе хорошей фортуны…

— Спасибо, Миша! Ты настоящий парень, мы с тобой ещё встретимся!

— Может, и встретимся. — Телёнок достал из сумки буханку, отломил большой кусок, протянул мне и, не сказав больше ни слова и не оглядываясь, зашагал к своими.

Мне стало жаль его. Парню снова предстояло скитаться по белу свету в поисках куска хлеба. Что-то ждёт его? Скажи я ему слово, и он с готовностью пошёл бы к нам, — я в этом был почти убеждён. Но в данных обстоятельствах «почти» было мало. В тот день я колебался, но потом на опыте убедился, что поступил правильно. Разведчику нельзя давать волю чувствам, иначе он погубит себя и провалит дело. Враги ведь тоже не простачки!

Долго размышлять было некогда: нужно было спрятаться и дождаться ночи. Недолго думая, забрался в стог сена, замаскировался и вскоре заснул. Проснулся от страшного зуда — блохи! Высунул голову и ахнул: на небе уже мерцали звёзды.

Вылез из своего тайника и пошёл к Верблюжьей горе. Примерно через час был на месте. Залёг между скал, затаился.

Время тянулось нестерпимо медленно, и, чтобы хоть чем-нибудь занять себя, я стал спрягать сложные французские глаголы. Вспомнил маму, наш чистенький домик, свою кровать за ширмой, этажерку с книгами. Сейчас всё это казалось далёким сном…

Небо затянуло облаками, поднялся ветер, луна скрылась. Это хорошо, — в темноте нам легче будет добраться до своих.

Наконец раздался троекратный крик совы и еле уловимый шорох. От радости у меня сильнее забилось сердце. Наши!..

— Ванюша, ты здесь? — От неожиданности я вздрогнул. Рядом со мной лежал разведчик, парень с длинным чубом.

— Здесь! Я давно вас дожидаюсь.

— Пошли!..

На этот раз их было двое.

Минут сорок, может быть час, мы ползли никем не замеченные. В ту войну не было осветительных ракет, а о мощных прожекторах и понятия не имели. Добрались до «ничейной» земли и вздохнули, — отсюда до наших окопов рукой подать, метров пятьдесят, не больше. Вдруг выглянула луна, стало светло как днём. Произошло это так неожиданно, что мы инстинктивно прижались к земле, замерли. Положение наше осложнялось ещё тем, что кругом не было ни кустов, ни ям — всё как на ладони. Наблюдатели белых, если, конечно, они не спали, легко заметили бы нас.

Ветер гнал облака на запад. Небо совсем очистилось, и луна, словно нам назло, залила ярким безжизненным светом всю долину. Время шло. Оставаться дольше на этой ничем не прикрытой местности становилось опасным.

Старший подал сигнал двигаться. Но не успели мы проползти и десяти метров, как застрекотали пулемёты. Пули со свистом ложились совсем близко. Мы снова замерли.

Заговорили и наши пулемёты. Завязалась перестрелка.

— Попробуем короткими перебежками, — громко сказал старший. — Федя, пошли!

Разведчик, лежавший метрах в пяти от меня, не отозвался. Старший подполз ко мне.

— В чём дело, почему не побежали? Я показал на Фёдора.

— Федя, а Федя?

Никакого ответа. Старший сказал:

— Придётся тебе одному… Я Фёдора подберу, — видать, ранило его. Как смолкнет пулемёт, пробеги метров пять и ложись. Смотри во время стрельбы не двигайся!..

Как я перебежал это короткое расстояние, показавшееся мне бесконечным, не знаю. Помню только, что, свалившись в первый попавшийся окоп, долго не мог выговорить ни слова. Через несколько минут спрыгнул в окоп и старшина. Лицо и руки его были в крови. Он нёс на себе Фёдора.

— Что, Вася, зацепило? — спросил пожилой боец, и я наконец узнал, как зовут моего чубатого спутника.

— Нет, ничего. Фёдора, кажись, убило!..

Пожилой боец расстегнул Фёдору гимнастёрку, послушал сердце и сказал:

— Готов…

Присутствующие красноармейцы обнажили головы. Вася сидел на дне окопа, жадно затягивался табачным дымом. Потом, как бы отвечая на свои мысли, вслух произнёс:

— Ничего, гады! Вы у меня за Федю ещё получите. — Он поднялся. — Пошли в штаб.

В штабе нас ждали. Комиссар вышел навстречу. Выслушав доклад разведчика, он поблагодарил его за успешное выполнение задания, сказал, что похоронят Фёдора завтра с воинскими почестями, и, отпустив Васю, повёл меня в комнату. Там сидели командир полка и Овсянников.

— Рассказывай о своих приключениях! — Овсянников хлопнул меня по плечу.

Я передал все подробности встречи с беспризорниками, рассказал, как мы были задержаны с Мишей Телёнком.

Потом попросил лист бумаги, карандаш, сел за стол и сперва нарисовал «ничью» землю, отделяющую наши позиции от белых, начертил три ряда окопов, соединённых между собой ходами сообщений, кружками обвёл места примерной стоянки кавалерийских частей, нарисовал склад и позиции артиллеристов, рассказал, как они замаскированы, и под конец добавил, что под скалой стоят три броневика.

— Какие ещё броневики? — командир полка так заинтересовался моим сообщением, что даже привстал и нагнулся над моим рисунком.

Я объяснил и сказал:

— По-моему, белые к чему-то готовятся. Они всё время подвозят к передовым боеприпасы. Подводы возвращаются оттуда порожняком.

Мои собеседники переглянулись, но промолчали.

Мне задавали бесчисленные вопросы, даже о внешности задержавшего нас полковника спросили. Я отвечал как мог. По оживлённым, улыбающимся лицам комиссара, командира и Овсянникова я понял, что они остались довольны.

— Молодец, Иван! Ты сообразительный парень. Запомни мои слова — быть тебе разведчиком, — сказал Овсянников.

А комиссар расстегнул ремень и протянул мне наган с кобурой.

— Спасибо, ты хорошо выполнил задание! Дарю тебе револьвер. Носи его с честью! — Комиссар нагнулся и неожиданно поцеловал меня. — Иди переоденься и хорошенько отдохни. Скажешь политруку, что я даю тебе отпуск на три дня.

Я был так рад подарку, что забыл поблагодарить комиссара. Схватив наган, побежал в соседний дом, где оставил своё обмундирование, переоделся и пошёл к себе в часть.

По ночам к расположению нашего полка подтягивали артиллерию с других участков фронта, подвозили боеприпасы. Пушек было не так много, но по тем временам и три-четыре батареи считались грозной силой.

На третьи сутки после моего возвращения, на рассвете, артиллеристы открыли ураганный огонь по окопам белых. Когда огонь перенесли вглубь, чтобы подавить тылы, поднялась пехота. С криком «Смерть белым гадам!» мы выскочили из окопов, бросились вперёд. Белые, основательно потрёпанные артиллерийским налётом, не выдержали натиска и дрогнули.

Пробегая вдоль цепи, я увидел около пулемёта Костю Волчка и помахал ему винтовкой. Костя что-то крикнул в ответ, но из-за шума я не расслышал. Мы заняли первые ряды окопов, взяли пленных и готовились к новому броску, как вдруг показались казаки. Крутя шашками над головой, подбадривая себя дикими криками, они скакали прямо на нас. Наше командование предвидело этот манёвр и заранее подготовилось к нему, разместив на предполагаемых местах атаки кавалерию и пулемёты.