До одури танцевала Тамара Ткаченко, до неприличия лезла на Сашку Регина Лазарева.

Миша Марков рассказывал еще подробности посадки «Сибирякова» на камушки.

— Если бы чуть растерялся — было бы как с «Малыгиным». Бердников шляпа, он у меня был помом.

Ругал Бадигина: «Ну это вооще случайный человек в Арктике»

Говорил, что собирается писать продолжение «Дома трудолюбия». Я похвалил книгу и посоветовал дать жизнь, но без походов «Сибирякова» и «Челюскина».

— Нет, только не о них.

Поговорили о том, что исчезает романтика Арктики:

— Да.

31 декабря у нас была напечатана рецензия Анны Караваевой на книгу В.Швейщер «Сталин в туруханской ссылке». Там есть фразы «…автор воспоминаний рассказывает, что в маленькой сибирской избушке была написана вторя часть книги „Марксизм и национальный вопрос“, которая была впоследствии выкрадена и, к сожалению, до сих пор не найдена…» и «…на столе лежала книга Розы Люксембург, которую Иосиф Виссарионович читал и переводил на русский…»

В связи с этим на летучке 31 декабря выступил Константинов, который рассказал:

— Вчера дежурный член редколлегии т. Ярославский позвонил по поводу рецензии товарищу Сталину и спросил, верно ли упоминание о второй части книги «Марксизм». Т. Сталин подтвердил: «Да, такая работа была действительно мною написана. Я ее послал из Курайки, но она в дороге была утеряна и действительно до сих пор не найдена».

— Интересна и ссылка на книгу Р.Люксембург. Мы знали, что т. Сталин читает на грузинском, греческом, латинском, сейчас подтверждается, что он уже тогда владел немецким.

Сегодня вечером в редакцию пришел Александр Корнейчук, весь в улыбке, с папкой, где лежала рукопись его новой пьесы комедии «В степях Украины» (из жизни колхозного села). Развернув папку, он достал из нее другую, с тесемками, развязал их, достал листок и подал нам.

Эстеркин, Трегуб, я взяли, читаем. Обалдели! Листок плотной глянцевитой бумаги, вырванной из блокнота (размером на 1/3 меньше тетрадной страницы), исписан с одной стороны и на треть другой синим карандашом, косым почерком.

В нем значилось (привожу почти текстуально, вряд ли совру):

«Многоуважаемый Александр Евдокимович!

Прочел Вашу „В степях Украины“. Штука получилась художественно-ценная, веселая-развеселая. Даже слишком веселая. Боюсь, что за разгулом веселья читатель (зритель) может не увидеть содержания.

Между прочим, я внес две поправки на 68 странице. Это для большей ясности.

Привет!

И. Сталин. 28.12.40.»

Вот так штука!

— Давайте 68 страницу.

Вставки — дважды по одной фразе — тоже карандашом, но черным. У автора было (по памяти пишу): «…все сейчас с гектара вноси..», Сталин зачеркнул «с гектара» и сделал «…все сейчас вноси с гектара, независимо от роста поголовья…» (что-то в этом духе). И рядом, где говориться «…ишь, как им из Кремля видно…» он добавил: «…разводи сколько хошь, чего угодно, дополнительно платить не надо…»

— А еще что?

— Ничего, только запятые расставил.

Письмо понесли стенографировать, затем решили взять у него одну сцену и опубликовать (так же, как «отличный сценарий» Байдукова). Сел я с Корнейчуком в комнате Эстеркина.

— Почему вы ее послали в Кремль?

— Видите ли, я впервые написал комедию. Сначала начал работать над пьесой о деревенском интеллигенте. Драма. Написал и положил в стол — не то. Решил написать и больших процессах, идущих в деревне. Посмотрел и удивился: самые сложные вещи они решают внешне весело. И тут я решил написать комедию. Написал. Идет она уже на Украине. Зритель доволен, критика хорошо встретила. Перевел ее сам на русский (впервые, раньше меня другие переводили), привез. Встретили холодно. Читаю в комитете по делам искусств. Вдовиченко (начальник управления по делам театра) чего-то пишет. Три листа исписал. А потом говорит: «вот эту реплику надо выкинуть, вот эту, вот эту…» Я подсчитал: 40 штук! Да так от пьесы ничего не останется. Подумал, подумал, запаковал в конверт, написал адрес и отправил почтой. А через 15 дней получил ответ. вызывает меня тут Никита Сергеевич Хрущев и говорит так спокойно, холодно: «Товарищ Сталин прочел Вашу пьесу. Вот тут вам письмо..» У меня руки заходили. Он смеется: «Хорошее, хорошее!»

— А раньше вы встречались?

— Один раз. В 1935 году. Он тогда мне сказал, что пьеса «Платон Кречет» удачна, понравилась, но что кое-что там недоделано, хвалил он также….

Хотя тогда еще не видел, а только смотрел. А Молотов мне сказал, что там же на спектакле «Платон Кречет» они решили повысить ставки врачам. Вот какое дело сделала пьеса! Понравился ему, как мне после говорили, и «Богдан Хмельницкий».

Ругательски ругал Корнейчук «Литературку» и беспринципные споры в Союзе писателей: «Абстрактности у них много».

Между прочим, в последнем номере журнала «Театр» помещен страшный разнос «В степях Украины». Вот попали ребята «пальцем в жопу»!

Звонила мне сегодня академик Л.С.Штерн. Она прислала ответ на новогоднюю анкету в 8 страниц!! Я передал его отделу науки — целый подвалище! Объяснил ей.

— А вы читали?

— Читал.

— Ваше мнение?

— Хорошо.

— А вас не смущает одно положение?

— Какое?

— Я там провожу такую мысль, что исключения не подтверждают, а опровергают правило. Раз исключение — значит правило не все учитывает, не все предусматривает. Закон и правило — это одно и то же.

— Это меня не пугает. Мы за смелые мысли.

— Очень благодарна за поддержку.

8 января

13 января исполняется 23 лет со дня смерти русского авиатора Уточкина. Нужна статья. По сему поводу позвонил я Водопьянову.

— Михаил, ты занимался отцами русской авиации. Напишешь?

— Нет. П двум причинам: послезавтра уезжаю, во-вторых не хочу о нем писать. Я считаю его стяжателем, тщеславным человеком. Для науки он ничего не дал. Не то, что Нестеров.

— Но Нестеров же работал позже. А для практики?

— Для практики тоже мало, хотя дал. Нет, не буду. Вот сценарий тоже делают. Я не согласен.

— Когда вернешься?

— В конце января на новой машине. Вот, покажу тебе штуку. Хороша! Думаю, потом слетать на ней, полетик сделать.

— Механика тебе не надо?

— Я тебя и так всегда возьму. Я на опыте видел, как ты работаешь!

— Ну, доброго тебе пути!

Позвонил Коккинаки.

— Приезжай, потреплемся, — предложил он.

— Нет, не могу.

— Ну, как хочешь.

Несколько дней назад — вечером 5-го января у меня сидел народ: именины Валерки. Часиков в 11 я позвонил ему.

— Приезжай!

— Не могу. Завтра рано лететь, а у меня только горло прошло, боюсь застудить опять. Потом отца сегодня похоронил.

— Где он умер?

— Да в Новороссийске. Старый уже был: 80 лет.

— Дай Бог нам дожить!

— Едешь туда?

— Не могу. Дела зажали. Послал братьев, велел мать сюда тащить.

Сегодня я вспомнил, что он должен был летать.

— Летал 6-го?

— Летал. Три минуты!

— И что?

— Да ничего. Живой! Но это не обязательно должно было быть. Взлетаю (между прочим, в первый раз на этой машине с бомбами), а у меня заварушка. Боком, боком, но взлетел. И вот на 15 метрах сдох мотор. Все аж ахнули, когда взлетел А тут еще такая штука.

— Садиться?

— Сразу? Тогда и сам бы был готов. Верное дело. А от машины не нашли бы и винтика. Держу ее, заразу. А сам думаю: вот-вот на лес сяду. Протянул. Ну, думаю, тогда на провода высокого напряжения. Протянул. Ну, на дамбу, значит. Вот так и летел три минуты. Сделал круг (не то, чтобы круг, а так — вроде того, что твой Валерка кругом называет) и сел. Сел, как попало.

— А машина?

— А что ей сделается: цела. Сегодня летал.

— Что сейчас делаешь?

— В карты с девчатами играю.

Поговорил с ним об Уточкине.

— А ты стукнись к нашим Мафусаилам — Микулину и Поликарпову.

Позвонил. Их нет.

Позвонил Алексееву.

— Нет, я всего 17 лет в авиации. Его не застал.

Рассказал ему о разговоре с Водопьяновым.