— Кто? — заинтересовался Валя.

— Иванов.

— Какой, «Цыган»?

Он расхохотался и рассказал Байдуку:

— Ты знаешь, что это за птица. В гражданскую войну его послали бомбить белых. Он налетел на фабричный поселок, где был штаб. Сбросил бомбу, она попала в трубу, разворошила все к черту. Обломками было кругом все поковеркано. Так он, сукин сын, до сих пор уверяет, что целился именно в дыру трубы! Нет, не надо этого специалиста.

27 января 1939 года

Долгая мучительная работа над книгой Кокки подошла к концу. Я закончил диктовку, машинистки перепечатку. Позавчера я отвез ее Володе. Он читал две ночи и сегодня правил.

Поправок было немного.

— Понравилось. Читаю и снова все переживаю.

Его страшно заинтересовали перспективы и предложения издательств. Он был чрезвычайно польщен популярностью еще не вышедшей книги.

— Хорошо, очень кстати, если она выйдет в Америке. Когда открывается выставка в Нью-Йорке?

— 30 апреля.

— Так. Значит можно вылетать 30-го же.

— Ты же пишешь 30 часов?

— Меньше.

— А штурмана подобрал?

— Гордиенко.

— Как?

— Так себе. Ему кажется, что много знает.

Он попросил меня изменить формулировку о реальности трансарктической связи, сделать так, что на ней настаивают полярники.

— Я считаю более реальным западный вариант. Иначе не разрешали бы. Елси бы я считал, что проще и практичнее лететь через полюс, то так бы и полетел.

Разговор зашел о «Седове». Я сказал, что собираюсь лететь. Он заинтересовался маршрутом, количеством кораблей.

— Сколько от Москвы?

— 3 200-3 500.

— Только то! А сколько туда надо доставить народа?

— 15. И обратно 15. Немного груза.

— Гм. берусь сегодня вылететь из Москвы на моей машине. Мальчиков посажу в зад. Вечером там сяду на прямую. Утром следующего дня буду здесь. Вот и вся экспедиция. И со своим бензином.

30 января

Сегодня я дежурил по отделу. По редакции дежурил Ушеренко. Ночью я зашел к нему: он разговаривал со Сталиным. Оказывается, Сталин обратил внимание на две телеграммы в Тассовском бюллетене и попросил их дать в газете. Дело было около 2 часов ночи. Хозяин говорил, очевидно, с дачи, комплекта у него под рукой не было. Яша искал — не то, искал — позвонил опять — не то. Наконец, нашел — то!

— А кавычки в заголовке оставить?

— Нет, можно без кавычек, — ответил Сталин.

Дали на видном месте на 5-й полосе, открыв полосу этим материалом. Звучит!

Звонил мне Шевелев.

— Ну ты летишь или нет? Оставлять тебе место или отдать другой газете? Претендентов много. Решай скорее! Место — одно на всех!

Ночью говорил с Ровинским и Ушеренко. Молчат.

11 февраля

Некоторые разговоры происшедшие за последние дни:

1) Звонит Водопьянов:

— Ты летишь?

— Собираюсь. На твоей машине.

— Что ж, машина хорошая.

— А как дальний вариант?

— Это с о. Рудольфа.

И сегодня в ГУСМП (гл. упр. сев. мор. пути)

— Миша, когда летите?

— Не летите — ты ведь тоже идешь! — а летим.

2) С Юмашевым:

— Как дела?

— Готовимся. Раньше всех грек подойдет.

— Меня возьмете?

— Только на стабилизаторе есть место.

3) С Байдуком:

— Слышал, что на «Седова» собираешься. Хорошее дело.

— Думаю. Вы же не возьмете?

— Нет. Тут еще теснее. На старой еще можно было подумать. А тут впритирку.

— Про наш дальний вариант знаешь?

— Слышал. Что ж, правильно. Какое там расстояние?

- ~3 500.

— По-моему, больше.

— Нет. Считай — 32 градуса.

— Да, верно. А запас?

— На 27 часов.

— Ну тогда хватит и запас есть. Без запаса лететь нельзя. Мало ли что понадобится: обойти чего-нибудь, обогнуть фронт.

— Ну, там выберем. Оттуда виднее.

— Еще бы, выше — лучше видно. А когда ты мне свои книги дашь?

— Лежат.

— То-то. И я заканчиваю книгу о Вальке. Могу дать отрывок Узнай. Больше писать ничего не могу. Некогда. Завтра к тебе с аэродрома заеду.

(не заехал)

4) С Федоровым:

— Я считаю, лететь незачем. Идут нормально. Все в порядке. Люди здоровы. Изменения по сравнению с «Фрамом» (корабль Амудсена — С.Р) уже ясны по первой половине пути. С остальной справятся.

5) Ночью у Ровинского:

— Лететь нам не к чему. Надо просто заполучить человека и все.

Обидно!

6) Вчера был Шейнин. Мы напечатали два его судебных очерка: «Дорожный случай» и «Унылое дело».

— Вдруг Вышинского вызвали к Молотову. В.М. спрашивает: «Вот т. Сталин интересуется: тут в „Правде“ были напечатаны рассказы про замечательную работу следователей. Почему вы их не отмечаете?»

Вышинский ответил: «Мы их премировали месячным окладом». — «Да нет, не то, надо представить к орденам» — «Слушаюсь».

Вышинский замешкался: на следующий день у Молотова напомнили. Замечательно!

12 февраля

Несколько воспоминаний о Чкалове.

1) Пришел я прошлым летом к нему на дачу. Вечер. Валерий сидит на террасе. За столом — Менделевич с женой. Валерий обрадовался:

— Вот, знакомьтесь: Это Лева Бронтман. Летал на Северный полюс. Журналист, с редким характером. Остальные все переметнулись к новым героям. А вот он, да еще Левка Хват держаться, не забывают старых друзей. Садись, Лева! Пиво будешь пить? Лелик, дай стакан!

— Что ты Лазаря Константиновича Левой зовешь? — вмешалась Ольга Эразмовна.

— Для меня он Лева.

2) За неделю до отлета на Полюс я ехал вместе с Валерием в машине домой. Он внимательно слушал мой рассказ, расспрашивал о машинах. Затем сказал:

— Жалко мне тебя. Разобьешься, погибнешь.

— Почему?

— Да сесть там нельзя. Уверен. Я ж эти машины знаю. Думаешь — только на истребителях летал? Чкалов на всем летал. Я тебе больше скажу: в Забайкалье (? Л.Б.) я на этих машинах пикировал. У всех глаза на прическу полезли, когда увидели (он засмеялся). А сесть там негде. Разобьетесь. Я знаю, на чем надо лететь.

— На чем?

— На «ТБ-3» надо планеролеты на буксире тащить. Больше, можно со всем барахлом. Они там отцепятся и сядут легко. А так — гроб.

— Брось, Валя! Я еще с тобой полетаю.

Он рассмеялся, обнял меня:

— Ну, счастливо. Ни пуха, ни пера!

По возвращению из экспедиции я ему напомнил об этом разговоре. Он смутился:

— Я ж шутил тогда.

3) Во вторую годовщину полета по Сталинскому маршруту я послал ему приветственную телеграмму. Он был очень растроган:

— Только ты, да Левка вспомнили. Вот спасибо, ребята!

— Валя, пошли телеграмму Фетинье Андреевне.

— Пошли сам, я замотаюсь. Вот обрадуется старушка. Ты знаешь, она нам в Америку поздравление прислала.

4) В 1937 году летом я встречал на границе Чкаловскую тройку, возвращающуюся их Америки. Вечером с начальником заставы выехали на пограничный разъезд Колосово. Вышли на перрон. Тихо. В 40 шагах — арка, граница. Пограничники по привычке разговаривают тихо, огонек папиросы прикрывают горстью.

Вот далеко послышались шумы поезда. Через несколько минут он уже подкати к платформе. В ярко освещенном окне видны ребята. Чкалов, перегнувшись, рассматривает темный перрон. И вдруг — закричал:

— Бронтман, черт! — это были его первые слова.

Бросились в вагон, расцеловались с ним, с Байдуком, с Беляковым поздоровались. Через несколько минут были в Минске. Митинг, встречи. За Минском Валерий утащил меня в свое купе и начал расспрашивать о Москве, о редакции, о приятелях. Интересовался подробностями нашей экспедиции.

5) Накануне октябрьской годовщины 1938 я позвонил ему домой по поводу какой-то статьи. Он разговаривал очень сурово:

— Ты что такой мрачный?

— А ну вас к черту. Вам Чкалов нужен только как автор. А так — он пустышка. Даже заходить перестали.

— Да ты дома совсем не бываешь!

— Для друзей я всегда дома. И хотя сам сейчас не пью, а водку и коньяк держу. Погоди, понадобится вам еще Чкалов.