Разговорились, накричались. Виктор Полторацкий, оказывается, писал смехотворную стихотворную пьесу о житье в этой хате. Туда немедля вошел мой приезд, рассказ в встрече Нового года в Москве и проч.
Ребята только вернулись из-под Дубно, за которое идут бои. Рассказывают, что там весьма пошаливают отряды, так называемой, «Украинской Народной армии». Некоторые из них насчитывают по 700-1000 человек, получают оружие от немцев, от нейтралов и еще кое у кого. Но артиллерии нет. Районы и села законспирированы, имеют тайные склады, огромные землянки. Бьют беспощадно поляков. Встреч с регулярными частями КА избегают и действуют уже в тылу, когда фронт уходит вперед (такова директива). Носят названия: бендеровцы, бульбовцы, григорьевцы и др. — по атаманам.
В 2 ч. ночи пошли в свою хату., где живет Макаренко (его не застали, уехал ремонтировать машину). Предупредили нас, что там холодно, клопы и вши. Идем по сугробам, вдруг:
— Хват!
Оглядываемся, подходим: корр. ТАССа майор Григорий Ошаровский, с которым Левка был в 1941 г. на Южфронте. Узнал по голосу. Ночевали на досках в его хате. Немцы построили рекламно и торжественно крестьянину Андрею Антоновичу Семенюку, погорельцу, новую отличную хату (паблисити!).
Но и холодно в ней! Навьючили на себя все и все же мерзли.
Вчера днем пошли в 7-ой отдел. У меня было письмо от лектора ВУ Белфронта Людмилы Зак к инструктору Ватеру. Спрашиваю. Убит 4 дня назад. Это была его первая поездка здесь на фронт. Забрасывал людей в район окружения, попал под огонь автомата.
Газетчики тут все те же: ТАСС — Крылов, Марковский и добавили Ошаровского, «Кр. Звезда» — Олендер, Капустянский, «Известия» — Полтарацкий, Кригер, Трошкин, «КП»- Тарас Карельштейн, Радио — Островский, Информбюро Навозов, Шабанов (Макаренко острит «Навозну кучу разрывая, петух нашел шабанова зерно»).
От нас тут Макаренко, Первомайский, Брагин, Устинов, Ростков.
Деревня — полная чаша, у всех коровы, поросята, свиньи, куры. Много сахару. Всюду гонят самогон — хороший, горит.
Вечером долго говорили с Марковским. Старый газетчик, был редактором районных газет, «За индустриализацию» и др. Рассказал мне, что его отца — коммуниста немцы расстреляли, как мать пишет — «по заявке нижних жильцов».
И он, и Ошаровский резонно ставят вопрос о нашей пропаганде. Она, как и раньше, ориентирована на тыл и дается методами 1941 года, а сейчас — 1944, половина тиража идет в освобожденные районы, они перемешиваются с тыловыми людьми. Это обязательно надо учесть!
Много говорили о том, как сами пишем. Ошаровский привел слова знаменитого на юге командира дивизии генерал-майора Аршинцева:
— Как бы мне попасть на участок, где корреспонденты бывают. Вот где хорошо воевать!
Ночью где-то рядом бомбили.
25 февраля.
Утром 23 февраля выехали домой. Ночевали в 143-м ДКУ 96 ВАД. Встретили нас отлично. Был праздничный вечер, зело выпили. С ходу проехали Киев. Зашли на базар — полный торг. Левка совсем ошалел от удивления.
Часиков в 10 вечера вчера въехали в свой пункт. Сразу заехали в АХО за аттестатами. Там узнали, что начато наступления и взят Рогачев. Сразу заехали к корр. Информбюро кап. Попейко, информировались, и написали корреспонденции. Пока писали — немыслимо палили зенитки, рыскали прожектора. Немцы!
В 12:30 отправили в Москву, поехали домой, поели, а то весь день голодали, и уснули.
Я сильно простужен. Как бы не слег! Вот уж не время для болезни.
Был у Зак.
— Ну, привезли мне ответ?
Я сказал, что Ватер убит. Молчит и плачет. Показала карточку — хороший парень, латыш. Судя по надписи на обороте — любил ее («Вернись! Юрий»).
— Я была так несправедлива к нему…
Вот уж по-женски!
В хате холодно, знобит.
Получил пачку писем. Абрам пишет, что сделали третью прививку. Результатов пока нет.
Коробов уезжает в Москву. Остаюсь один.
26 февраля.
Вчера до глубокой ночи сидели у нас Николай Стор и Непомнящий. Рассказывали всякие истории, но такие, какие могли поразить даже газетчиков. Лев рассказал о чуме в Москве. В том, что у меня записано еще в довоенном дневнике надо исправить две вещи: саратовский профессор остановился не в «Москве», а в «Национале», и привезли его не в Боткинскую больницу, а в Клиническую — на углу Петровки и бульвара.
Стор рассказал о первом дне войны. В этот день, в воскресенье, он как раз дежурил в «Последних известиях по радио». Пришел в 6:30 утра, начал спешно готовить 7-ми часовой выпуск. Работы невпроворот, каждая минута в обрез. Еще на лестнице уборщица сказала, что все телефоны звонят, но он махнул рукой — некогда.
Примерно в 6:45 она опять приходит.
— Там опять звонят, ругаются, что не идете.
— Скажите, никого нет.
Ушла, вернулась.
— Ругаются. Велят обязательно позвать.
— Тьфу! А какой телефон звонит?
— Горбатый, который на замочке.
Вертушка! Подошел.
— Кто?
Доложился.
— Где пропадаете?! Сейчас с Вами будут говорить.
— Кто?
— Услышите.
Через полминуты новый голос.
— Кто?
Доложился.
— С вами говорит Щербаков. Вот, что нужно сделать. В 12 часов будет выступать по радио т. Молотов. Надо все подготовить к его выступлению и записать всеми способами его речь. Вызовите всех, кого найдете нужным. Передайте Стукову (председатель Радиокомитета), чтобы он позвонил мне. Остальных работников найдете? Они, вероятно, на дачах, воскресенье? Сумеете все сделать?
— Да. А в связи с чем будет выступление?
— Началась война с Германией. Только вы об этом широко не распространяйте.
Стор вызвал и растолкал спящего шофера и послал его за Стуковым («да что я сейчас поеду, вот в 10 часов поеду за ТАССом, тогда уж по пути»), а сам сел лихорадочно заканчивать выпуск. Минуты остались!
Бенц! Вылетает из будки стенографистка:
— Вас требует немедленно Синявский.
Вадим Синявский был послан в Киев для передачи хода какого-то крупного футбольного матча, назначенного на воскресенье. До него ли было Стору!
— Скажите, не могу.
Ушла, вернулась.
— Он ругается матом, требует — во что б это ни стало.
Подошел, обложил:
— Вадим, ты не знаешь, что творится!
— Да нет, не то, не футбол! Ты не знаешь сам, что творится! Я не могу сказать прямо, даю по буквам: Борис, Ольга, Матвей, Борис, Иван, Лидия, Иван. И тех же я увижу при командировке в Луцк, Одессу…
Ух! Времени нет, выпуск полетел. Стор приказал повторить 6-ти часовой, только сообразил выкинуть из него сводку Германского Информбюро, передал стенографистке приказ всем корреспондентам сидеть, не отлучаясь, у репродукторов хотя бы сутки, вызвал по телефону нескольких человек., послал за остальными. В чем дело не сказал никому, предложил все готовить. Машина завертелась. Шофер Стукова поднять не мог. Стор поехал сам, еле достучался. Тот как услышал в чем дело, так ошалел. (Позже он был комиссаром полка и был убит).
Вскоре приехали чекисты и заняли все выходы и коридоры. За три минуты до назначенного срока приехал т. Молотов. Он сел за стол, раскрыл папку и начал читать приготовленную речь.
За полминуты до срока он встал и прошел в студию к микрофону. Стор подошел и налил нарзана в стакан.
— Уберите все лишнее! — резко сказал Молотов.
Левитан объявил его выступление. Молотов говорил очень волнуясь, нервно. Но записали все хорошо.
Это было последнее выступление руководителей партии из студии. т. Сталин 3 июля выступал из Кремля. «Объявлять» его туда поехал Левитан. Он рассказывал потом, что т. Сталин так волновался, что Левитан ушел в соседнюю комнату.
Весь день лежал дома, грипповал. К вечеру заехал майор Николай Васильевич Меркушев, бывший работник «Правды», ныне — замполит 54-го гвардейского Бахмачского ордена Суворова минометного полка. И потащил к себе. Они все время дрались в болотах у Мозыря, а сейчас выведены на отдых. Познакомились там с командиром полка — подполковником Аркадием Тимофеевичем Шаповаловым. Очень плотно пообедали, с тортом даже, с огромным удовольствием послушал радио. Разговор был интересным. Шаповалов рассказывал о первых днях применения «Катюш». Это было в августе 1941 г., под Смоленском, в 19-ой армии Конева. Всего две батареи. Личный состав строжайше отбирался комиссией ЦК. Район действия был оцеплен чекистами, не подпускали даже генералов. А теперь таких полков — сотни. Оба — большие патриоты своего оружия.
