— Переправы высматривает, — сказал Рокоссовский. — Ночью бомбить будет. О, они отлично знают, что для них переправы.

Фотографы снимали без устали: у карты, у телефона, за столом, в группе, портрет. Я говорил с ним в паузах, и разговор был очень непринужденным.

— Стоит показать саперов? — спросил я.

— Вполне, они хорошо работают. Да сами понимаете — болота! Это не тот театр, где мы двигались раньше. Там — раздолье. Там можно было развернуться.

— Много немцев против вас?

— Очень. 37 дивизий — различных. Мы — на втором месте по всему фронту. Против 1 Украинского, кажется, 40, затем мы. Иногда, когда им очень туго, они снимают пару дивизий, но затем быстро затыкают новые.

— Есть ли среди них венгерские?

— Нет, чистые немцы.

— Говоря военным языком — «первый сорт».

Телегин засмеялся:

— Да. Они же знают, против кого стоят.

— А каков характер немецкой обороны?

Очень своеобразный, — ответил Рокоссовский. — Во болотах есть островки. Немцы укрепляют их дзотами, траншеями, иногда — минируют подступы. Сидят там с пулеметами, минометами, артиллерией. Получается — форт. Вот и возьми его!

— И эшелонировано?

— И эшелонировано, и насыщено — все рода войск. Им же легче — они в обороне, а не в наступлении.

Пробыли мы у него около часа. В заключение я попросил Телегина дать мне машину.

— Подсчитаем, посмотрим, напомним.

Сегодня я поехал по управлениям. Заехал сначала к командующему бронетанковыми силами генерал-лейтенанту Орлу. Высокий, красивый, молодой, лет 35–40. Ленточки пяти или шести орденов. Очень простая и грязноватая комната в хате, маленькая.

— Да, болота. Массированный удар здесь исключен. Мы вынуждены действовать мелкими группами. Придаем танки пехоте. Идут они вперед, потом болото, пехота занимает его, затем строит гати до сухого места, танки идут, снова возглавляют пехоту и так до нового болота. Скачками!

— Хотел бы найти экипажи, воюющие с первого дня.

— Есть такие.

— А танки?

— Вряд ли. У нас же сейчас и материальная часть совершенно иная. Я начинал войну в 16-ой армии. У нас тогда были БТ (Т-26). Их сейчас и в помине нет. Но вот сталинградские танки можете найти. Есть, скажем, танк «Папанин». Напишите о нем (5-ый гвардейский полк у Батова).

От него пошли к командующему артиллерией генерал-полковнику Казакову. Как я и ожидал, и обстановка и генерал были совершенно иными. Маленькая комната. На полу — мягкий ковер. Изящный письменный стол, настольная лампа, картины. Великолепный чернильный прибор — пушка со снарядами. Пушка сделала по всем правилам — не только рожки, но и прицельное приспособление, и откатывается даже.

— На этой пушке можно обучать журналистов артиллерийской грамотности, пошутил я.

Невысокого роста. Шесть или семь орденов. Лет 40–45. Седеющие светлые волосы. Очень интеллигентное, живое лицо, умные глаза, гладкая, культурная речь, очень простое, но с достоинством обращение. Артиллерист!

Я сказал, что хотел бы написать о действиях артиллерии в болотах.

— Очень хорошо, — ответил Казаков. — Они этого стоят. А условия совершенно необычные, всё на руках, молодцы! тут же никто никогда не воевал. В мировую войну здесь просто стояли (в Пинских болотах) наши и немецкие заставы. В гражданскую и польскую боев тут не было. В 1941 г., когда немцы наступали, они обошли эти болота с севера и от Могилева спустились вниз.

(В разговоре с Орлом я спросил, является ли новинкой действия танков в болотах?

— Нет, ответил он. — Мы изучали это в академии. Но там это преподавалось, как исключительный случай, а тут это — правило.

— Но мы сейчас рассматриваем танки, как проломное орудие, действующее на противника именно своей массой, — сказал я. — Следовательно, здесь, в болотах, танки больше напоминают танки первой мировой войны, когда они являлись в основном передвижными бронированными огневыми точками.

— Да, до известной степени это верно, — неохотно согласился Орел. Ему было обидно, что его танки так «пали», хотя и по объективным причинам).

Казаков много и хорошо говорил об артиллеристах. По всему чувствовалось, что он ярый патриот своих войск. Он вспоминал бои у Понырей (под Орлом во время июльского наступления немцев в 1943 г).

— Тогда на некоторых участках выручали только артиллеристы. В третьей гвардейской истребительной бригаде был полк, где за три дня сменилось три командира, а командиры батарей выбыли абсолютно все. Но не пропустили! А ведь пехоты за ними почти не было. Вообще потери артиллерии — большие и, что характерно, количество убитых равно числу раненых, а иногда и превышает его. Дело в том, что поражается либо снарядом, либо — если снаряд попадает в пушку — ее кусками. Но народ не колеблется, стоит. Это — результат и более высокого культурного уровня по сравнению с пехотой. В мирное время мы принимали в артиллерийские училища только окончивших среднюю школу. Даже сейчас, во время войны, мы принимаем туда с образованием не ниже семилетки и учим еще год. Да что там: на курсах, где готовим из командиров взводов командиров батарей, учим полгода. Вообще, должен сказать, культура большое дело. Возьмите нашу интеллигенцию Очень хорошо воюет. Мне никогда не приходилось слышать, чтобы бывший, скажем, служащий, дрался плохо. Прямой результат культурности общей, общего развития.

Я спросил о меткости артиллерийской стрельбы, ч частности — можно ли из ПТО попасть в люк танка.

— Это разговоры, — засмеялся он. — На войне никто не стреляет в цель. Представьте себе: вот стоят пять орудий и идет 25–30 танков. Наводчик человек, ему к тому же и жить хочется. Он не выцеливает определенную точку (это некогда, да и не реально), а старается вообще попасть в танк, остановить его — хорошо бы попасть в гусеницу, подбить другой, третий, а затем — лупить в уже подбитые, пока они не загорятся. Ведь подбить — это полдела, ибо восстановить легко и нам и немцам, а вот сожженный танк надо уже бросать.

Он продолжал:

— Вот под Сталинградом мы поработали. 10 000 орудий лупили! А пехоты было совсем мало. Мы считали, что возьмем в городе 15 000 пленных. А взяли 60 000. Идет колонна тысяч в пять — впереди 5-10 красноармейцев, и сзади человек десять. Вот и ведут. А в каких условиях сами красноармейцы жили. Помню, в одном месте захватили 400 самолетов, бойцы в них расквартировались, печки поставили, вывески повесили: «такой-то взвод».

Вспомнил он газетчиков. Очень хорошо отозвался. И погоревал об Евгении Петрове, о Ставском («Жаль, какой смелый человек погиб, он часто бывал у нас, в 16-ой армии»), о Брагине («Маша Брагин — заядлый танкист»), резко отозвался о Кармене («Приезжает сливки снимать, а черновой работы не любит»).

В заключении я спросил его:

— Что за канонада вчера была слышна?

— Это немцы бомбили рядом.

И пригласил меня завтра заехать к нему: будут командиры из частей, дадут все материалы.

Я остался очень доволен этим визитом. Бывший со мной Кнорринг заявил о своем желании поснимать артиллеристов. Казаков обещал дать ему машину и провожатого командира («только дайте план тем съемки»)

Погода начала, как будто, устанавливаться. Всю ночь со вчера на сегодня валил снег, подморозило. Метет и сейчас (вечером).

Получил письмо от Абрама — от 30 января. Пишет, что прислали двух профессоров. Сделали первое впрыскивание — достали из позвоночника 8 кубиков спинномозговой жидкости и ввели вместо нее его кровь. Письмо довольно бодрое, но, видимо, мучения очень сильные. Бедный Абрам!

Был у Наташи Боде. Бедняжка, лежит больная, никто не заходит. Вспоминали, как ездили вместе в 1942 г. под Харьковом на ЮЗФ. Рассказала, как первой снимала «тигры» у Понырей. Их был несколько подбито, но нельзя было подобраться. И она поползла снимать под огнем на нейтральную землю.

— Очень противно — во ржи, среди трупов, а жара — разлагаются. Бррр! Сняла, на обратном пути обстреляли, мины шлепались рядом. Полом долго болели колени и ноги — всё ползла.