– Я – автостопом, – заявил Лалли-2, прижав к груди подушечку. – Меня всякий возьмет – я еще маленький.

– Мальчик с пальчик, – скривился его брат.

– Нет, пальчик за пальчик! – сказал Коттон. – Ну-ка!

Это были волшебные слова. Они с готовностью потянулись за Коттоном, вышли из полосы света на тротуар и двинулись под навес универсама.

Здесь они встали в кружок, взялись за руки, потом прижались друг к другу, начисто отделившись от внешнего мира.

Они закрыли глаза.

Они сцепились пальцами, обняли друг друга за плечи.

Закрыв глаза, сдвинув головы, они нежно терлись друг о друга лицами, касались пальцами носов и щек.

Словно слепые, они ощупывали друг друга, убеждались, что не одни на свете, и, проницая кожу, посылали один другому импульсы любви и надежды.

Так они делали всегда, когда становилось невмоготу.

– Смотрите-ка! – произнес Тефт, и они подняли головы. На той стороне улицы темнел приземистый кубик ремонтной мастерской, а рядом с ним, в тени, стоял старый белый грузовик «шевроле», забрызганный грязью, с помятыми крыльями, копия тех, что в лагере.

– Этот сойдет? – спросил Тефт у Коттона.

– Еще бы! Нам бы туда добраться, – ответил Коттон и с вызовом пристукнул кулаком о ладонь. – Поглядим, как ты с ним справишься, поглядим.

– Нормально, старик, – Тефт отдал ему винтовку. – Вы, ребята, отойдите подальше. А я мигом.

Но им хотелось присутствовать при том, как Тефт будет угонять машину. Вдобавок им нужно было вернуть былую веру в Тефта, снова испытать перед ним восхищение, а потому они спрятались за стоящий неподалеку рекламный щит, и головы их торчали из-за щита, как ботва из грядки.

Старина Тефт перешел тихую улицу с таким видом, будто он здешний шериф. Прислонясь к дверце грузовика, он убедился, что она не заперта, но ключей на месте нет. Пару раз пнул ногой по шинам. Одобрительно кивнул и, не теряя времени даром, обошел кабину и открыл капот.

Из кармана куртки он извлек провод, дюймов восемнадцать длиной, с клеммами на обоих концах. Залез с головой в мотор, одну клемму подсоединил к плюсу, другую к катушке. Захлопнул капот, открыл дверцу и сел в кабину.

В таких вот старых грузовиках кнопка стартера расположена на щитке, слева от руля. Тефт нащупал кнопку и нажал.

Тефт часто их удивлял. Худой, четырнадцатилетний, а вымахал на все шестнадцать. Сутулый такой парень, ходит себе да ухмыляется, ничем особенным не занят, а потом возьмет и выкинет какой-нибудь номер. Было в Тефте что-то сомнительное. Подозрительное. Шел он по какой-то кривой дорожке. Именно Тефт помог им избавиться от младшего вожатого, девятнадцатилетнего живчика, переростка, которого они прозвали Лимонадом - был он футбольной звездой в каком-то аризонском городишке, умел прилично ездить верхом, неплохо стрелял из мелкокалиберки и все разводил с ними тары-бары, хотел их по своему образу и подобию переделать, хотя был, в сущности, просто надутым ослом. Лимонад ненавидел их, они - его, и Тефт - пуще других. Для Тефта любая власть - тирания, и вот однажды, когда Лимонад был в городе, проводил там свободный вечерок, Тефт засунул ему в спальный мешок ящерицу. Когда Лимонад около часа ночи воротился и полез в спальник, то как полез, так и вылетел. И как взвоет - сперва от страха, а потом со злости. Включил он свет. Отобрал у ребят транзисторы. И говорит: другие вожатые вас считают эмоционально неуравновешенными, а, по-моему, вы эмоционально недоделанные. Недоделки - вот кто. Болтаются между небом и землей, места себе не находят. Только зря чужое место занимают. Никому они не нужны, неизвестно, что с ними делать. Так что вообще непонятно, зачем такие недоделки в природе существуют. А они, шестеро, самые несчастные, сопливые и плаксивые не доделки, каких только этот лагерь видел, и он, Лимонад, потому только их взял, что никто больше не соглашался, но теперь хватит, сыт по горло, пусть теперь либо будут тише воды, ниже травы, либо он их так разуравновесит, что придется санитаров вызвать и всю эту бражку отправят прямо в то самое учреждение, которое по ним давно плачет.

Пошел ты на фиг, сказал на это Тефт. Он вылез из спальника, вытащил из-под Лимонадовой койки чемоданчик и, не успел Лимонад и пальцем шевельнуть, открыл чемоданчик настежь и вывалил на пол все содержимое. Помимо одежды в чемоданчике обнаружилась бутылка виски, дюжина банок пива, блок сигарет и кипа порнографических журналов. Лимонад начал орать, что чемоданчик - его собственность, он его лично на замок запер. На это Тефт ответил, что неплохо разбирается в замках.

Так вот, Лимонад, сказал Тефт, во-первых, отдай транзисторы. После этого притворяйся нашим вожатым сколько влезет - на самом деле тебе вожатым не бывать. Если, конечно, не хочешь, чтобы я выложил начальнику, что ты за фрукт, как ты на нас пагубно влияешь и как твое присутствие угрожает нашей нравственности. А еще - что у тебя в чемоданчике. Тут Тефт улыбнулся своей кривой улыбкой. Так что теперь, киска, твое дело - отвались. Можешь в домике остаться, мы ребята не злые, живи себе, но домик этот наш, и жить мы будем на собственный лад. А ежели тебе не нравится, запихни себе этот домик в анальное отверстие.

Мотор дрогнул, завелся, чихнул и заглох, потом снова завелся и ровно заурчал. Как врач, вслушиваясь в этот звук, Тефт выжал сцепление, наугад рванул рычаг переключения скоростей и отъехал от мастерской. Он привык к автоматической коробке передач.

Тефт уже проехал квартал, когда заметил остальных – они выскочили из-за рекламного щита и бежали вслед за машиной. Он притормозил, дал задний ход и остановился посреди улицы, а когда они подбежали к грузовику, Тефт, не вылезая из кабины, поднял руку в нацистском приветствии и, ухмыляясь, проревел: «Ахтунг!»

Все пятеро были в экстазе. И сразу полезли в кабину.

– Ну, Тефт, ты даешь!

– Пусти, чего толкаешься!

– Вот это истребитель!

– Ребята, айда в Диснейленд!

– А ну заткнитесь! – рявкнул Коттон. – Разгалделись! Значит, так. Мы с Лалли-2 – в кабине. Остальные – в кузове. Потом махнемся местами. Поехали, да поживее. И без трепа.

Расселись: Коттон и Лалли-2 в кабине, Шеккер, Гуденау, Лалли-1 и бизонья голова в кузове.

– Так, внимание! – обратился Коттон к тем, кто залез в кузов. – Всем залечь на дно. Мы угнали машину, мы вооружены, и, если нас остановят, нам крышка. Сами видели: в городе патрульная машина. Так что до выезда из города лежите себе и помалкивайте.

Они легли ничком на дно кузова, а Коттон велел Лалли-2 слезть с сиденья на пол. Пусть только водителя будет видно. Лалли-2 повиновался – тогда Коттон, оставив винтовку на сиденье, тоже сполз вниз, захлопнул дверцу и сунул голову под панель.

– Тефт, – спросил он, – ты справишься?

– Придется.

– Ладно. Поезжай медленно, но смотри не переборщи. Фокус в том, чтобы проехать через город, не привлекая внимания. Грузовик как грузовик, водитель как водитель, тишь да гладь. Да, Тефт, надо же фары включить!

– Фары? Черт, чуть не забыл.

Тефт нашел тумблер и щелкнул рычажком ближнего света на щитке.

– Вы, братцы, не блещете сообразительностью, – фыркнул внизу Лалли-2, глядя из-под надвинутой на глаза шляпы. – Оба хороши.

– А что?

– Мне отсюда не видать, но готов поспорить, что Тефт забыл снять свою нацистскую фуражку.

Тефт скривился, фуражку снял и включил зажигание.

– Готов, сэр!

– Огонь! – скомандовал Коттон.

На этот раз обошлось без рывков. Тефт спросил у Коттона, как ехать – боковыми улицами или рискнуть и сразу выехать на магистраль. Поедем напрямую, решил Коттон, сэкономим время: если станем кружить переулками, это может показаться подозрительным. Машина ехала по Монтесума-стрит. По этой улице они добрались до центра и очутились на пятачке, в старые добрые времена носившем название Виски-сквер: здесь в салунах виски шло по 25 центов за две порции, пиво – по 10 центов за кружку, неудобоваримая закуска – бесплатно, вдобавок от бренчанья тапера лопались барабанные перепонки, покеристы платили за вход серебряный доллар и могли всадить пулю в лоб, не взяв за это ни гроша. Заведения назывались «Кентукки», «Веллингтон», «Дель Монте», «Паучий угол» и «Палас». В начале столетия все это пошло прахом. Теперь, когда раз в две недели наезжали в Прескотт ребята из лагеря, они шли прямиком в аптеку, усаживались на высоких табуретках перед стойкой, за которой торговали содовой, и платили бумажными деньгами – символами растленного Восточного побережья – за солодовое пиво, мороженое с орехами, молочные коктейли и двойные порции банановой шипучки.