Я замолкаю. Я устал, и в горле у меня пересохло. Руиз сидит очень прямо, мрачно смотрит на меня и иногда что-то записывает. Мой голос возвышается над окружающим шумом:

– Человек не может за ночь превратиться в законченного садиста – особенно в такого изощренного. Организации типа КГБ тренируют для этого своих следователей годами. Он действовал исключительно продуманно и хладнокровно. Такие вещи возникают с опытом. Я не думаю, что это его первое преступление.

Руиз поворачивается и смотрит в окно. Он мне не верит:

– Это ерунда!

– Почему?

– Это совершенно не похоже на вашего Бобби Морана.

Он прав. Это не годится. Бобби слишком молод, чтобы быть столь изощренным садистом. Он чересчур рассеян и непоседлив. Я сомневаюсь, что у него достаточно ума и властности, чтобы подчинить себе такую женщину, как Кэтрин. Физически – да, но не психологически. Хотя, опять же, Бобби постоянно удивлял меня, и я только царапался в дверь его внутреннего мира. Он скрывал от меня детали или ронял намеки, подобно сказочным героям, отмечавшим свой путь хлебными крошками.

Сказки. Вот чем это кажется Руизу. Он встал и пробирается к бару. Люди спешат уступить ему дорогу. От него исходит энергия, побуждающая людей посторониться.

Я уже жалею обо всем. Не надо было лезть в это дело. Иногда я мечтаю отключить сознание и перестать наблюдать и анализировать. Как бы мне хотелось сосредоточиться на маленьком кусочке мира, а не смотреть на то, как люди общаются, какую одежду носят, что они кладут в свои корзинки в магазинах, какие машины водят, каких домашних животных выбирают, какие журналы читают и какие телешоу смотрят. Как бы я хотел перестать смотреть!..

Руиз вернулся с новым стаканом пива и порцией виски. Он полощет рот огненной жидкостью, словно смывает дурной вкус.

– Вы правда думаете, что ваш парень это сделал?

– Не знаю.

Он обхватывает пальцами стакан и откидывается назад.

– Вы хотите, чтобы я взглянул на него?

– Это вам решать.

Руиз вздыхает с ноткой разочарования. Он все еще не доверяет мне.

– Вы знаете, зачем Кэтрин приехала в Лондон? – спрашиваю я.

– По словам ее соседки, у нее было собеседование. Мы не обнаружили писем, наверное, она взяла их с собой.

– А как насчет телефонных разговоров?

– Ничего на домашнем номере. У нее был мобильный, но он пропал.

Он выкладывает факты безо всяких комментариев и прикрас. История, рассказанная Руизом, не противоречит тому немногому, что я узнал от Кэтрин во время наших сеансов. Ее родители развелись, когда ей было двенадцать. Она связалась с плохой компанией, нюхала порошки и принимала наркотики. В пятнадцать провела полтора месяца в частной психиатрической клинике в Западном Сассексе. Ее семья по понятным причинам держала все это в тайне. Медицинское образование, видимо, стало поворотным пунктом. Хотя у нее оставались проблемы, она смогла с ними справиться.

– Что случилось после того, как она ушла из Марсдена? – спрашиваю я.

– Она вернулась в Ливерпуль и обручилась с моряком торгового флота. Ничего из этого не вышло.

– Он под подозрением?

– Нет, он в Бахрейне.

– А другие подозреваемые?

Руиз поднимает бровь:

– Приглашаются все желающие. – Он сухо улыбается и допивает пиво. – Мне пора идти.

– А что будет дальше?

– Я заставлю своих людей раскопать все, что можно, об этом Бобби Моране. Если я смогу связать его с Кэтрин, я очень вежливо попрошу его помочь в моем расследовании.

– И вы не упомянете моего имени?

Он высокомерно смотрит на меня:

– Не волнуйтесь, профессор, ваши интересы в этом деле для меня превыше всего.

У моей матери приятное лицо с аккуратным вздернутым носом и прямые волосы, которые, сколько я ее помню, всегда были одинаково уложены в гладкую прическу с серебряными заколками. К сожалению, от отца мне досталась спутанная шевелюра. Если волосы отрастают хотя бы на дюйм длиннее, чем следует, они становятся полностью неуправляемыми и я выгляжу так, словно перенес электрошок.

Все в моей матери говорит о ее статусе жены врача: плиссированные юбки, однотонные блузки и туфли на низком каблуке. Рабыня привычки, она берет с собой сумку, даже когда выгуливает собаку.

Она может организовать званый обед на двенадцать персон быстрее, чем сварится яйцо. Она также устраивает вечеринки в саду, школьные празднества, церковные торжества, мероприятия для сбора средств, экскурсии по мостам, распродажи, соревнования по спортивной ходьбе, крестины, свадьбы и похороны. И со всеми этими способностями мама прожила жизнь, ни разу не узнав о балансе счета, не приняв ни одного решения об инвестиции и не высказав политических пристрастий на публике. Она предоставляет такие дела моему отцу.

Каждый раз, задумываясь о ее жизни, я изумляюсь этому воплощению растраченных и несбывшихся надежд. В восемнадцать она выиграла стипендию на изучение математики в университете Кардиффа. В двадцать пять написала диссертацию, после которой представители американских университетов выстроились у ее дверей. И что она сделала? Вышла замуж за моего отца и стала вести жизнь, полную условностей и компромиссов.

Мне нравится воображать, как она, словно Ширли Валентайн, убежит с греческим официантом или напишет туманную романтическую книгу. Однажды она отбросит благоразумие, корректность и самодисциплину. Она будет танцевать босиком в цветущем поле и перейдет Гималаи. Это приятные мысли. Это, безусловно, привлекательнее, чем представлять себе, как она состарится под телевизионные программы, ворчание отца и чтение его писем, адресованных редакциям различных газет.

Именно этим он сейчас и занимается: пишет письмо в газету. Останавливаясь у нас, он читает только «Гардиан», но эта «красная тряпка», как он ее называет, дает ему достаточно материала для десятка писем.

Мама с Джулианой на кухне обсуждают меню на завтра. Накануне в какой-то момент было решено устроить воскресный обед и собрать всю семью. Приезжают две мои сестры с мужьями и угрюмыми детьми. Только Ребекке удастся спастись. Она в Боснии с миссией ООН. Спасибо ей.

Мои обязанности в субботу утром теперь включают передвижение тонны водопроводного оборудования из прихожей в подвал. Затем мне надо сгрести листья, смазать качели и принести еще два мешка угля из соседнего гаража. Джулиана собирается за продуктами, а Чарли с бабушкой и дедушкой пойдут смотреть на рождественские огни на Оксфорд-стрит.

Еще одно поручение – купить елку. Неблагодарное занятие! Елки с правильными формами встречаются только в рекламных объявлениях. Если попытаться найти такую в реальной жизни, неминуемо столкнешься с разочарованием. Твое дерево окажется согнутым вправо или влево. Слишком кустистым внизу или слишком неопрятным сверху. У него обнаружатся залысины или ветки будут расти неравномерно. Даже если ты каким-то чудом обнаружишь идеальное дерево, оно не влезет в машину и, после того как ты привяжешь его к крыше и привезешь домой, ветки поломаются и сомнутся. Ты протиснешься с ним в дверь, отплевываясь от иголок и покрываясь потом, и услышишь только убийственный вопрос, эхо всех прошедших праздников: «Ты что, не мог найти ничего получше?»

Щеки Чарли порозовели от холода, на руках висят блестящие пакеты с новой одеждой и парой туфель.

– Я купила туфли на каблуках, папа! На каблуках!

– Высоких?

– Всего лишь столько. – Она разводит большой и указательный пальцы.

– А я думал, что ты сорванец, – поддразниваю я ее.

– Они не розовые, – серьезно отвечает она. – И я не купила платьев.

Будущий личный врач Господа наливает себе скотч и раздражается, так как мама болтает с Джулианой вместо того, чтобы принести ему льда. Чарли возбужденно открывает пакеты. Вдруг она замирает:

– Елка! Какая милая!

– Еще бы. Я искал ее три часа.

Я сдерживаюсь и ничего не говорю о своем друге из греческой кондитерской на Чок-Фарм-роуд, который рассказал мне о парне, поставляющем рождественские деревья «половине Лондона» из кузова трехтонного грузовика.