Остаток вечера представляется мне четырехчасовой лекцией по социологии. Устав отвечать на вопросы о своем здоровье, я удаляюсь в сад, где Чарли играет с детьми на «и». Она показывает им, где мы зарыли рыбку. Я наконец вспомнил их имена: Гарри, Перри и Дженни.

Гарри еще совсем малыш и выглядит, как миниатюрный человечек Мишлен в своем дутом комбинезоне и шерстяной шапочке. Я подбрасываю его в воздух, и он хихикает. Другие дети хватают меня за руки, как если бы я был чудовищем. Я замечаю, как Джулиана смотрит на меня через французское окно. Я знаю, о чем она думает.

После ланча мы переходим в гостиную и все делают комплименты елке и фруктовому пирогу моей матери.

– Давайте поиграем в «Кто я?», – говорит Чарли с набитым ртом. Она не обращает внимания на общий стон, достает ручки и бумагу и одновременно торопливо объясняет правила: – Вы должны задумать кого-то известного. Не обязательно настоящего. Может, героя мультиков или актера. Это может быть даже Лесси…

– Пропала моя идея.

Она бросает на меня сердитый взгляд:

– Не позволяйте никому видеть, что вы написали. Потом надо приклеить бумажку кому-нибудь на лоб. И все должны догадаться, кто мы.

Игра оборачивается сплошным криком. Будущий личный врач Господа не может понять, почему все так хохочут над именем у него на лбу: «Ворчун из „Белоснежки“».

Мне уже начинает все это нравиться, когда звонят в дверь и Чарли решает ее открыть. Люси и Патриция принимаются мыть чашки и тарелки.

– Вы не похожи на полицейского, – говорит Чарли.

– Я следователь.

– А у вас есть значок?

– Ты хочешь его увидеть?

– Наверное, следует.

Руиз тянется к внутреннему карману своей куртки, когда я выручаю его.

– Мы научили ее осторожности, – извиняюсь я.

– Это очень мудро. – Он улыбается Чарли и молодеет на пятнадцать лет. На какой-то миг мне кажется, что он взъерошит ей волосы, но теперь люди так делают нечасто.

Руиз бросает взгляд в зал поверх моей головы и извиняется за то, что потревожил нас.

– Я могу для вас что-нибудь сделать?

– Да, – мямлит он, а затем похлопывает себя по карману, словно написал записку, чтобы не забыть.

– Не хотите ли войти?

– Если можно.

Я веду его в кабинет и предлагаю снять пальто. Заметки, касающиеся случая Кэтрин, лежат на столе там, где я их оставил.

– Делаете домашнее задание?

– Я хотел убедиться, что ничего не забыл.

– И не забыли?

– Нет.

– Может, позволите судить мне?

– Не в этот раз. – Я закрываю блокноты и отодвигаю их.

Обойдя вокруг стола, он оглядывает книжные шкафы, изучая фотографии и сувенирный кальян из Сирии.

– Где он был?

– Простите?

– Вы сказали, что убийца начал не с Кэтрин; так где же он был?

– Практиковался.

– На ком?

– Не знаю.

Руиз уже у окна, осматривает сад. Он поднимает плечи, и накрахмаленный воротник рубашки упирается ему в уши. Я хочу спросить, что он узнал о Бобби, но он прерывает меня:

– Он будет убивать еще?

Я не хочу отвечать. Гипотетические рассуждения рискованны. Он чувствует мои колебания и не собирается меня отпускать. Я должен хоть что-то сказать:

– В настоящий момент он все еще думает о Кэтрин и о том, как она умерла. Когда эти воспоминания начнут стираться, он может начать искать новые ощущения, чтобы питать свои фантазии.

– Почему вы так уверены?

– Его действия произвольны и свободны. Он не потерял контроль и не был ослеплен гневом или желанием. Он был спокоен, рассудителен, почти в восторге от своего плана.

– А где же эти предыдущие жертвы? Почему мы их не нашли?

– Возможно, вы не установили связь.

Руиз недовольно передергивает плечами. Ему неприятно думать, что он упустил нечто важное. В то же время инспектор не станет подвергать опасности расследование из-за своей непомерной гордости. Он хочет понять.

– Вы ищете разгадку в его методе, но понять его можно только путем сравнения преступлений. Найдите другие жертвы, и, возможно, вы установите почерк.

Руиз скрипит зубами, словно хочет стереть их. Что я еще могу сказать ему?

– Он знает местность. Погребение Кэтрин потребовало времени. Он знал, что на ту часть канала не выходят окна домов. И он знал, в какое время ночи набережная пуста.

– Значит, он живет неподалеку.

– Или жил.

Руиз проверяет, как эти факты согласуются с его теорией, оценивая их значимость. Кто-то идет вниз по лестнице. Спускается бачок. Раздается сердитый крик ребенка.

– Но зачем он выбрал такое людное место? Он мог бы спрятать ее у черта на куличках.

– Он не прятал ее. Он позволил вам обнаружить Кэтрин.

– Зачем?

– Может, он гордится тем, что совершил. Или же устроил вам предварительный просмотр.

Руиз кривится:

– Не понимаю, как вы можете работать? Как можете ходить по улице, зная, что такие извращенцы на свободе? Как можете жить у них в головах? – Он скрещивает руки, засовывая кисти рук под мышки. – Хотя, может, вам нравится эта дрянь?

– Что вы хотите сказать?

– Догадайтесь сами. Это для вас игра, вы играете в следователя? Показываете мне карту одного пациента, а другую прячете. Звоните и задаете вопросы. Вас это забавляет?

– Я… я не просил, чтобы меня в это втягивали.

Он доволен моей злостью. В тишине слышен смех снизу.

– Думаю, вам лучше уйти.

Он смотрит на меня с удовлетворением и чувством превосходства, потом берет пальто и спускается вниз. Я так вымотан, что чувствую, как из меня уходит энергия.

У входной двери Руиз поправляет воротник пиджака и смотрит на меня.

– Это охота, профессор, в ней есть лисы и собаки, а также те, кто мешает охоте. Кем являетесь вы?

– Я не поклонник лисьей охоты.

– Правда? И лиса тоже.

Когда все гости уходят, Джулиана посылает меня наверх принять ванну. Через какое-то время она скользит в кровать рядом со мной. Поворачивается и укладывается, прижимаясь своим телом к моему. Ее волосы пахнут яблоками с корицей.

– Я устал, – шепчу я.

– Это был длинный день.

– Я не это хочу сказать. Я думаю, нам надо кое-что изменить.

– Что, например?

– Просто изменить.

– Ты думаешь, это разумно?

– Мы могли бы поехать в отпуск. Например, в Калифорнию. Мы часто говорим об этом.

– А как же твоя работа? А школа Чарли?

– Она еще маленькая. Она больше узнает за полгода путешествий, чем за шесть месяцев пребывания в школе.

Джулиана поворачивается и подпирает голову рукой, чтобы взглянуть на меня.

– Чем это вызвано?

– Ничем.

– Когда все это началось, ты сказал, что не хочешь перемен.

– Знаю.

– А потом ты перестал со мной разговаривать. Ты не посвящал меня в то, что с тобой происходит, и теперь выдаешь такое!

– Извини. Я просто устал.

– Нет, не просто. Расскажи мне.

– Не могу избавиться от шальной мысли, что должен жить полнее. Читаешь о людях, чья жизнь – сплошь происшествия и приключения, и думаешь: «Ух ты! Мне надо что-то сделать». Вот почему я подумал о том, чтобы уехать.

– Пока еще есть время?

– Да.

– Так, значит, это из-за Паркинсона?

– Нет… Не могу объяснить… Забудь.

– Я не хочу забывать. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Но у нас нет денег, особенно из-за выплат за дом и ремонта. Ты сам так сказал. Может, летом нам удастся съездить в Корнуолл…

– Да. Ты права. Корнуолл – это здорово. – Как бы я ни старался изобразить энтузиазм, я знаю, что у меня не получается. Джулиана обнимает меня за талию и придвигается ближе. Я чувствую ее теплое дыхание на своей шее.

– Если нам повезет, я к тому времени смогу забеременеть, – шепчет она, – и мы не захотим уезжать слишком далеко.

У меня болит голова и пересохло в горле. Может быть, это похмелье. Может, грипп. Если верить газетам, половина страны стала жертвой какого-то экзотического вируса из Пекина или Боготы – одного из тех мест, откуда никто не уезжает, не прихватив с собой какой-нибудь ядовитой заразы.