– Ты и я, навсегда. И ты – моя жена, – эхом отозвался Леха, совершенно искренне, с пьянящим наслаждением. Без труда нащупав влажную ложбинку, он уперся руками в неудобные, жесткие нары и начал медленно, почти незаметно, входить в трепещущую под ним, закусившую нижнюю губу девушку, чувствуя, как все сильнее и глубже вонзаются в его спину длинные розовые ноготки.

– Боже, как сладко! – шептали ему в ухо горячие губы. – Любимый мой…

Чувствуя, как едва продвинувшийся вглубь фаллос уперся в теснину, Реаниматор на секунду остановился, дал Алене возможность несколько раз глубоко вздохнуть, накрыл ее рот истовым поцелуем и, в тот же миг быстрым толчком бедер вошел в глубь ее расступившегося, полыхавшего жаждой тела. Алена охнула, застыла, напряглась всем телом, широко открыв глаза. Не сдержав переполнивших ее ощущений, дикой кошкой полоснула ноготками от лопаток до поясницы, оставляя на Лехиной спине кровоточащие царапины. Полуобморочный тихий стон Алены потонул в его животном, вместившем в себя радость и боль рыке.

Вот и произошло… Теперь они муж и жена. Навсегда. По крайней мере, для живущего в ожидании своего последнего конвоя Лехи Гольцова.

Лаская гибкое тело Алены, изгибающееся, инстинктивно пытающееся отстраниться, выскользнуть из-под него при каждой отзывающейся легкой болью фрикции, пребывающий в блаженной нирване Реаниматор очень быстро достиг пика, а крепко стиснувшие его поясницу именно в этот момент ноги любимой не позволили ему выйти…

Минуты две-три они лежали почти неподвижно, с невероятно счастливыми лицами. Потом Леха, в глазах которого снова появились грусть и опустошение, поцеловал Алену, осторожно встал, поднял с пола камеры робу и принялся облачаться в черную грубую одежду, которую ему суждено носить до конца дней.

Алена, поняв, какие чувства бушуют сейчас в душе любимого, молчала. Надев трусики и натянув платье от Жана Поля Готье, она присела на краешек нар возле застывшего Лехи и крепко прижалась к нему.

– О чем ты сейчас думаешь? – прошептала одними губами, завороженно глядя на лежащий в центре крохотной камеры окурок сигареты.

– О смерти, – даже не пытаясь обнять Алену, мрачно произнес впавший в прострацию смертник. – Как было бы хорошо, если бы меня прямо сейчас повели на расстрел. Ты даже представить себе не можешь, какая мука – знать, что ничего этого уже никогда не повторится.

– Не говори так… – ласково гладя колючий, щекочущий ее ладонь затылок Лехи и сдерживая вновь подступающие к самым глазам, предательски опускающие вниз уголки губ слезы, жалобно попросила Алена. – Пожалуйста! Мне страшно.

– Ладно, не буду, – выговорил он бесцветно.

– Мне было так хорошо с тобой, – призналась Алена, чуть помолчав.

– Мне тоже, – не стал лукавить Леха.

– Скажи… ты жалеешь о том, что спас меня? – спросила Алена.

– Нет, – качнул головой Реаниматор. – Видно, такая у меня судьба – гнить заживо…

– Перестань, умоляю! – всхлипнула Алена, обхватив его обеими руками. – Неужели нет ни единого шанса? Я ведь очень богатая, не забывай…

– Ни единого, – жестко констатировал Реаниматор.

– А вот и нет! – Похоже, Алена всерьез думала над темой его освобождения. – Я читала в «Криминальном курьере», что были случаи, когда человека выкупали, спасая от смертной казни! Там даже цифру называли – пять миллионов долларов!..

– Ты серьезно? – Леха повернулся и посмотрел в зеленые глаза дочери Тихого. Усмехнулся покачал головой. – Какая же ты еще наивная, Господи. Анекдот слышала? На сарае тоже слово из трех букв написано, а в нем, оказывается, дрова лежат…

– Ты мне не веришь? – обиженно спросила Алена. – Статья, во-от такая, аж на три полосы!

– Верю, – пожал плечами Реаниматор. – Только… если серьезно… Сказки это, туфта, забава для толпы. Поверь мне, я последние семь лет не в яслях сторожем работал, кое-что знаю… С Каменного еще никто и никогда не возвращался. Даже мертвым. Там даже кладбище специальное есть. Ни крестов, ни фамилий. Только деревянная табличка – номер такой-то… Я уже умер, навсегда, как ты понять не можешь!

– Знать бы еще, кому именно нужно дать на лапу, с кем лучше начинать разговор, – не сдавалась Алена, пропустив слова Реаниматора мимо ушей.

– В таком случае лучше начинать сразу с президента, – с сарказмом усмехнулся Леха. – Или с писателя Анатолия Приставкина, который у него в штате помилованиями убийц занимается. Отмаксаешь сколько попросят… Достанут дело из архива, подчистят, а потом поднимут хай и отправят на дополнительное расследование. Глядишь, и получится. Если, конечно, ФСБ раньше не остановит…

Леха медленно провел ладонями по лицу. В голосе Алены было столько решимости во что бы то ни стало добиться поставленной цели и выкупить его буквально с того света, что он вдруг почувствовал, что мало-помалу начинает проникаться этой бредовой, но такой пленительной идеей. Кажется, у медиков это называется паранойей? Стремление во что бы то ни стало достигнуть поставленной, заведомо невыполнимой цели… Ярчайшие клинические примеры этой болезни давали вожди мирового пролетариата. И где они сейчас, вкупе со своими красивыми с виду, благородными идеями?! В заднице.

Дверь камеры с лязгом открылась, и на пороге возник Томанцев. Выглядел он, прямо скажем, не блестяще. Майор знал, что этим любящим друг друга людям прямо сейчас суждено расстаться навеки. А ему, невероятно рискующему сейчас не только своими погонами, но и свободой, ему, отнюдь не безвозмездно согласившемуся устроить встречу напористой девчонки с осужденным смертником, выпала незавидная роль паромщика Харона, перевозящего души умерших на другой берег Стикса.

– Время. – Майор постучал пальцем по циферблату своего «лонжина». – Мне очень жаль…

– Я что-нибудь придумаю, Лешенька! – воскликнула Алена, поднявшись с нар и сверху вниз взглянув на как-то странно напрягшегося Реаниматора. С ним явно что-то происходило. – Ты веришь, что у меня получится, любимый?! Может, не сразу. Ведь на все надо время, не так ли?!

– Я верю, – стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, сказал Реаниматор. Он в последний раз посмотрел на самое близкое ему в той, оставшейся в прошлом, жизни человеческое существо и закончил: – Я верю, что ты сделаешь все возможное… И не слишком огорчайся, если узнаешь, что ничего изменить нельзя. Прощай, Алена.

– Можно! Можно!

– Девушка, – снова посмотрев на часы, уже с металлом в голосе заговорил Томанцев. – Не отвечайте черной неблагодарностью на доброе дело.

– Что ты сделаешь, если я окажусь права?!

Майор и смертник понимающе переглянулись. Томанцев, за спиной которого выросли сразу двое вооруженных автоматами угрюмых контролеров в камуфляже, цокнул языком, ткнул себе в грудь пальцем и многозначительно провел ребром ладони по шее.

– Считаю до пяти, потом – не обижайтесь! Раз…

– Так что ты сделаешь?! – настойчиво требовала ответа Алена, пожирая Леху горящими глазами.

– Два…

– Если ты найдешь вариант, как вытащить меня с Каменного, я… – со снисходительной усмешкой нехотя начал Реаниматор. «Какой бред я несу?! О чем вообще мы говорим?! Клиника!»

– Три!

– …я женюсь на тебе, малыш, и у нас будет пятеро замечательных детишек.

– Меня это вполне устраивает, Лешенька! – осветилось улыбкой лицо Алены. – Только если обманешь – держись! До скорого свидания, любимый!

– Ага, – кивнул Реаниматор.

Алена в последний раз посмотрела на Леху таким лукавым взглядом заговорщицы, от которого у повидавшего всякое бригадира по спине пробежали мурашки. Ну и девчонка!..

Развернувшись, цокая каблучками по бетону и грациозно виляя стянутыми эластичной тканью узкими бедрами, дочь крестного отца с видом победительницы вышла из камеры и скрылась за поворотом ярко освещенного коридора блока смертников. Один из контролеров, заметно расслабившись и опустив АКСУ, направился следом за Аленой по эхом отражавшей стук каблучков галерее.

– Дурдом, – усмехнулся Томанцев.

– Как знать, – на удивление себе самому, вполне серьезно парировал бывший бандит, а ныне – пожизненно заключенный Алексей Гольцов.