– Мне плевать, хоть Терминатор! – глухо проговорил старый уголовник. – Спас девку – спасибо, век не забуду, но если выяснится, что он ее… – Тихого аж передернуло от приступа злобы и отвращения. – Даже если узнаю, что по обоюдному согласию, все равно удавлю его, кобеля! Вот этими самыми руками кастрирую, а потом удавлю, Паша!

– О чем это вы говорите, Олег Степаныч? – нахмурился бывший опер. – Даже чисто логически не до того им было. Ну, сами посудите. До Красного Села их Верзила с Лобастым сопровождали, а здесь, в лесополосе, уже мы пошумели… Через час я забрал Алену. К тому же она сама говорила, что пырнула Леху заточкой. Нет, не может такого быть, уверяю вас, – твердо закончил Клычков. – Не в центре же города, ей-богу, они уединились! Чушь, туфта.

– Заточка… – мечтательно оскалился старик, прищурив глаза. – Вот тебе, Паша, и родная кровь, будь она неладна, проявилась! Во всей своей красе!

– Ловко, куда уж там, серьезное дело! – без толики ерничества согласился Бульдог. Взглянул на часы. С момента выстрела прошло двенадцать минут.

– Только знаю я их бабскую натуру, насмотрелся! – покачал головой Тихий, нервно теребя бороду.

Сегодня же вызову Аленке лепилу и заставлю проверить!..

– Степаныч, – после затянувшегося молчания покачал головой Клычков. – Конечно, вы – мой босс и вправе поступать так, как считаете нужным… Только… зря вы так с дочерью. Особенно теперь, когда Алена вновь обрела способность разговаривать. И, если положить руку на сердце, большего унижения, чем принудительная проверка у гинеколога, просто трудно представить. Боюсь, если вы так поступите, шеф… В ее возрасте психика очень восприимчива. Полоснет по венам бритвой – поздно будет.

– Вот же блядь! – размахнувшись, Тихий что есть силы врезал старческим, в синих прожилках под полупрозрачной кожей, слабосильным кулаком по столу. Чашка с остатками кофе звонко подпрыгнула на блюдце и перевернулась. Пепельница сползла на край стола и угрожающе зависла. Пал Палыч в последнее мгновение успел поймать ее и двинуть обратно. – Неужели ты считаешь меня идиотом?! Да просто… устал я, Пашенька, за те часы, что заложницей ее считал! Изнервничался… Вот и выпускаю пар! Неужто я, дурень старый, уже ничего не догоняю?!

– Я этого не говорил, Степаныч, – спокойно ответил Бульдог. – Вы – уважаемый и дальновидный человек, перед мудростью которого я искренне преклоняюсь. Просто…

– Да замолчи ты! Не выводи меня из себя! – оскалился Тихий. – Я ее даже пальцем не трону… Но, как отец, я хочу знать, трахал он ее, бычара позорный, или у Аленки хватило ума послать его к лешему!

– Если вас интересует мое мнение, – дерзко вставил начальник гвардии, – то самое лучшее – это просто деликатно спросить. Я уверен, что Алена не станет врать. Не тот случай.

– Да спрашивал я вчера, – нехотя признался Белов. – Обиделась, понимаешь, на отца… Дверью комнаты перед носом хлопнула!

На сей раз Бульдог предпочел промолчать. Он уже не сомневался, что обычно скорый на всякого рода сумасбродные поступки Тихий не станет делать глупость, по своим масштабам не идущую ни в какое сравнение с навязанной много лет назад жене и дочери круглосуточной опекой.

Главврач клинической больницы Соломон Эрастович Иванов сидел в своем просторном кабинете и тупо разглядывал лежавшую перед ним серебристо-матовую капсулу с тонкой иглой.

Напротив Соломона Эрастовича, на кушетке, сидел бледный, перепуганый, трясущийся мужчина, в котором с трудом можно было узнать бандитского авторитета Мальцева. Рядом с ним стояли с удрученными рожами телохранители. Все молча смотрели на врача.

– Итак, господа, пришло время подвести предварительные итоги, – начал пузатый доктор, осторожно сдвинув с карточки больного капсулу.

– О предназначении данного предмета, как я понимаю, вы все догадываетесь… Гм… Тогда перейдем к главному, – главврач вдруг ощутил, как взопрела под тонким халатом спина, – а именно – к препарату, введенному в вас, Александр Петрович.

– Ты че резину тянешь, лепила?! – не выдержав чудовищного напряжения, рявкнул Мальцев, взмахнув руками. Отлетевшая от окурка искра, описав дугу, упала на покрывавший пол кабинета дорогой импортный палас. Все присутствующие, за исключением самого авторитета, тупо воззрились на место ее падения, где незамедлительно начал плавиться ворс. – Говори прямо, сука, меня замочили, да?! Это яд?! Правду, падла!

– Нельзя сказать однозначно – как можно суше произнес сутулый горбоносый толстяк. Несмотря на сковавший его страх, краем глаза главврач все же поглядывал на испорченное на самом видном месте турецкое покрытие. – Из тех четырнадцати анализов, которые мы сделали, результаты получены только по двум. Остальных, даже учитывая всю срочность момента и необходимость постановки диагноза на ранней стадии заболевания, нужно ждать еще часов пять. Два последних – на СПИД и клещевой энцефалит – будут готовы только завтра к утру. Самое раннее – сегодня ночью, – поправился Иванов. – На данный же момент я с уверенностью и всей ответственностью могу констатировать, что в капсуле не было быстродействующего яда, вроде цианистого калия или курарина. Иначе смерть, – главврач опасливо покосился на бандюгу, – наступила бы мгновенно…

– Ну, спасибо, отец родной, утешил! – помощник депутата сорвался на громкий истерический крик, напоминавший карканье. – И это все?! Мне лежать и ждать, когда придут все твои гребаные заключения?! А как же боль? Ее тоже ждать?!

– Что – боль? – не сразу врубился в тему Соломон Эрастович и кончиком пальца поправил на носу очки в тонкой золотой оправе.

– Я ее не чувствую! – воскликнул Мальцев. – Когда последний раз всаживали иглу, я вообще ее не почувствовал, словно рука омертвела! Но она же шевелится! Дайте сюда что-нибудь острое, быстро! – крикнул потерявший самообладание авторитет.

Телохранители растерялись. Один из них осторожно, словно это была живая гадюка, извлек из недр своей одежды небольшой выкидной нож. Усатый врач, сделав от окна шаг вперед, словно на перекличке, торопливо вложил в протянутую прыгающую ладонь ужасного пациента запечатанный одноразовый шприц и тут же отступил назад, укрывшись за спиной более габаритного лопоухого коллеги и грузной, дородной врачихи, заведующей лабораторией.

– Вот, глядите! – Без малейшего испуга обозрев нож, но решив даже перед лицом пугающей неизвестности не наносить себе серьезных увечий, Александр Петрович сорвал со шприца упаковку, оголил иглу и, оскалив пасть не хуже тигра, принялся сначала осторожно, а потом все активнее и активнее тыкать иглой сначала в одно, затем в другое бедро.

– Вы видите?! Я – как манекен! Я ничего не чувствую! – орал он, орудуя иглой. – Хотя могу координировать все свои движения и даже… у меня столько силы, будто я Арнольд Шварценеггер!

Отшвырнув в сторону бесполезный шприц, бандит медленно поднялся на ноги, подошел к офисному шкафу со стеклянными дверцами и вдруг, размахнувшись, ударил по нему кулаком. Женщина-врач невольно вскрикнула. Со звоном посыпались осколки стекла. Медленно обернувшись, Мальцев продемонстрировал всем рассеченный во многих местах, изрезанный острыми краями осколков кулак.

– Не похоже на шутку или предупреждение, слышь, носатый! Башка кружится, кровь бегает по венам как сумасшедшая… Скажи, сколько твои эскулапы сделали анализов на особо опасные для жизни болезни?

– Все, – отводя глаза, признался главврач. – Некоторые, правда, можно вылечить. Остальные – такие, как СПИД… медицина, увы, бессильна.

– От СПИДа нервные окончания не атрофируются, – хмыкнул Мальцев. – Да не ссы ты, не урою. На хер ты мне сдался, такой красивый. Уедешь в Израиль живым и здоровым. Возьмешь в руки оружие и – ать-два! – пойдешь мочить арабов! Черт, что за дупель… хочется бить рожи и ругаться матом.

– Я… я, кажется, теперь… – промямлил главврач, – понимаю. В капсуле, можно утверждать с большой долей уверенности, был сильный психотропный стимулятор! Нечувствительность к боли, безразличие – это первые симптомы! А если так, то…