…Шрам уже порядком утомился от раздачи мармелада. Но надо доделать. Он протянул очередной пакет. Его цепко ухватили за пятерню. Безумный взгляд из черных впадин глазниц шарил по Шрамову лицу.

— У тебя есть родня? Ты сирота? — надежду на «да» выплевывали вместе со слюной обветренные губы.

— Не вступаем! — заученно рявкнул от входа дубак.

Шрам выдрал руку из захвата. Палата идиотов! Один пердит не переставая и хохочет, другой за жизнь неслабые вопросы задает. Шрам принял у Боксера следующий пакет, повернулся, наклонился, чтобы водрузить поверх одеяла больного, который, похоже, находился в невесомой отключке.

Синее с белым отлетело в сторону, открывая полосатое. Пижаму.

Выпад в переломах черных и розовых полос, в белизне открывшейся кожи, переходящей в серое и тусклое, похожее на рыбу. В нож.

Подбросивший себя на пружинах кровати, вскочивший на ноги больной всадил клинок Шраму в живот.

«Рембо — прямой, простодушный брат. Он не умеет притворяться. Его тяжелое лезвие увлекает за собой на штурм более легкую рукоять. Он торпедой врезается, пропарывая преграды, мчит до упора.

А теперь провернуть, надавив на рукоять, чтобы лезвие описало внутри круг, невосстановимо разрезая внутренности».

Они стояли глаза в глаза, убийца и убиваемый. Оказывается, одинакового роста. Но у больного глаза карие, над черной бровью бьется жилка нервного тика, зрачки маленькие, как шляпки обойных гвоздей.

Боксер заледенел, так и не выпрямившись, с пакетом в руках и открытым ртом. Дубак, не отрывая взгляда от ЧП, судорожно всовывал клешню в петлю резиновой дубинки. Лепила, беседовавший до того с больным у окна, оборачивался, почувствовав за спиной неладное.

Шрам опустил глаза вниз.

Больной опустил глаза, в которых разрастались, набухали зрачки, туда же вниз.

Первым успел Шрам. («А я еще колебался, вкладывать книги или не вкладывать», — пролетело в голове). Шрам дернул в сторону пакет с подарком, в котором застрял клинок. А раз застрял — значит, в книгах, больше не в чем.

Ладонь больного не удержала рукоять, нож вырвало из нее. Шрам колыхнулся назад на два шага по проходу между кроватями. Как он догнал зарядить пакет под разящий металл? Выходит, раньше извилин, среагировали руки.

Сергей, как мясо с шампура, рукой стянул с клинка пакет. Отбросил распанаханный полиэтилен, рассыпая звонкие конфетки-бараночки. Шрам видел, что хрен с бугра правой вытащил из кармана пижамной куртки ножны и вызволяет из них новый клинок.

… «Рокки — брат игривый. Притворщик и затейник. Он — толстый коротышка, но ловок, как тот пузан-китаеза из сериала „Китайский городовой“. Клинок насажен на рукоять из оленьего рога. Лезвие напоминает формой леденец. Повернув в профиль, видишь, какие у него мощные, кувшинно изогнутые бока. Гарда прямая, с длинными поперечинами.

А как Рокки сбалансирован! Раскрываешь ладонь, в которой лежит рукоять — не шелохнется. Наклоняешь ладонь — не двинется. Разворачиваешь ладонь ребром к земле — держится наверху, как канатоходец со своим шестом.

Я люблю Рокки больше Рембо, вот почему я пустил первым все-таки Рембо. Кого больше любишь, того не отпускаешь от себя»…

Дубак выскочил в коридор с поросячьим визгом:

— Сюда! Витька! Сюда!

Сдав еще на шаг, Сергей перемаячил из прохода на свободный пятачок в центре палаты, шаркнув ногой по коробочному боку. Он сжимал рукоять отвоеванного ножа. Как всегда сжимал финки, заточки, «розочки». Лезвием вверх.

… «Взял прямым хватом. Зафиксировал в кисти. Они все знают только силовую фиксацию в прямом и обратном хвате. Для них нож — нарост на руке, как рог у носорога, и не больше. Разве будет вам верой и правдой служить клинок, к которому относятся пренебрежительно, как к прислуге, а не как к другу или брату. Сейчас я покажу вам, что может нож, что умеет мой Рокки»…

— Прекратите! Сейчас же прекратите! — это завопил лекарь.

Игрок пятился к двери.

— Убью, бля-и-н! — Боксер сцапал коробку с подарочными пакетами, воздел над башкой, швырнул, а после, оттолкнувшись руками от железных трубок, перескочил через кроватную спинку и оказался перед мокрушником.

… «Не убивать ненужных. Они не абхазы, не чечены, от них мне свободы не перепадет и славы тоже. Я — воин, не убийца»…

Волчком крутанувшись на месте, взлетевшей босой пяткой, пришедшейся в широкую грудь, «больной» усадил Боксера на собственную постель. И, когда Боксер вдавился задом в кроватные пружины, «больной» еще раз вертанулся и провел классический «ногой в голову с разворота».

Шрам не успел. Произошло все в два вздоха, и вот Боксер уже убран с пути, а «больной» выскочил на пятачок и замер напротив Шрама. Не сразу бросился в атаку. Решил, козляра, попонтоваться…

«Батоно Тенгиз заставлял меня жить с ножом. То есть днями не выпускать его из рук. Вернее, один не выпускать из правой, другой — из левой руки. Я ел, держа в руках ложку и нож. Я работал в его саду — копал, собирал, поливал — и из моих пальцев не должны были выскользнуть рукояти. Я плавал с ножами в море… В море, что плескалось в десяти минутах от моего дома, море, по которому я скучаю, к которому я хочу…»

…Надумал понтоваться. Типа оцени какой я крутой. А ведь крутой.

Разные умельцы вертеть финку в пальцах встречались на зоне, но подобной атасности Шраму еще видеть не доводилось.

Перо мотыльком порхало вокруг клешни «болезного», создавая серый металлический шар, закрывающий кисть. Рука взлетала вверх-вниз, уходила влево-вправо, не прерывая вращение финкаря. На такое бы в цирке любоваться, а не перед носом.

Но вот нож замер в ладони на паузу в удар пульса и вновь пустился в пляс.

Ясно, что этот жонглер может сотворить с пикой, что угодно — метнуть, посечь, всадить, внезапно поменять ударную руку.

Будет ли он менять пятерню? Судя по всему владеть одинаково классно должен обеими, но судя по жонглированию этот нож ему привычен в правой. Если собирается убивать с одного удара, то пойдет с привычной руки. Будем считать, что я прав и следить стану только за правой. Иначе и так кранты. Авось, угадаю…

Мокрушник перешел невидимую черту, проведенную для себя Шрамом.

Вряд ли бы кто успел сосчитать до трех за то время, что заняла стычка. Просто люди ринулись друг к другу, словно со школы не виделись, вроде бы попытались обнять друг друга и вот один уже падает.

Шрам и сам толком не понял, что же вышло. Ничего кроме правого плеча в пижамных полосах Сергей не видел. Типа как в рулетку — все фишки на один номер. Проиграл — так все, выиграл — так до херищи. Едва заметил, что плечо пошло вперед, развернулся боком, уклоняясь от удара справа, и выкинул финкарь снизу вверх.

Кажется, он банально угадал, и недруг просто нарвался. Пика вошла легко, без сопротивления. Заточка лезвия, должно быть, отменная. А может, следует записать, что год зоны равен двадцати годам тренировок?

Поскольку его перо сидело в боку у мокрушника, об пол стукнул, понял Шрам, нож из руки мнимого больного. Тогда Сергей отпустил рукоять, на которую давила тяжесть. Мокрушник упал, накрыв собой один нож, другой нож по рукоять ушел в его внутренний мир.

Шрам присел на корточки возле захлебывающегося кровянкой лихача.

— Кто тебя послал?

Сквозь кровавую пену мокрушник вытолкнул нечто непонятное:

— Брат.

— Дайте я посмотрю, — оттолкнул Шрама подбежавший доктор, склонился над «больным».

Шрам встал и только сейчас заметил, что у него распорот рубашечный рукав на левом предплечье. Раздвинул порез руками — царапина. Достал все-таки циркач…

В палату ворвались дубаки (Шрамов конвоир и двое помощничков) и вместе с ними Китай.

— Нож на землю, руки за голову!

Шрам послушно заложил лапки за башню. Но сказал:

— Тут прибежали санитары и зафиксировали нас.

— Мертв. — Услышала палата диагноз доктора. — Ко мне его только сегодня привезли. Я его еще даже не осматривал.

— Теперь осмотрите, — пошутил дубак…

Опять смешивались клубы табачного дыма от «Кэмела» и «Союз-Аполлона».