— Олег Федорович, не надо, уберите.

Зам не реагировал. Его взгляд не отрывался от заключенного, а ладонь уже плотно обжимала рукоять извлеченного пистолета. Побелевшие скулы контрастировали с загорелым лицом. Зам нервно облизал губы. Пальцы сдвинули предохранитель.

Холмогоров рявкнул по-начальнически:

— Отставить! Идиот, твою мать, прекратить!

Не помогло. Зато во всю глотку завопил зек:

— Ствол! Мне ствол! По полу пускай! Зарежу его! Бля буду, зарежу!

Зечара заелозил спиной по стене, поворачивая заложника. Съехали и повисли на одной дужке пластмассовые очки Кораблева. Заточка прорезала кожу депутата и по его шее потек тонкий ручеек крови.

Родионов шагнул, Холмогоров шагнул… И начальник СИЗО получил от зама сильный тычок в грудь. Холмогоров отступил назад и замахал руками, чтоб удержать равновесие. А потом уже стало поздно. Все происходило на слишком маленьком пятачке.

Дуло «макарова» уже уперлось зеку в лоб, придавив затылок к стене. Локоть зама по воспитательной касался пиджачного депутатского плеча. Пистолетный металл и прямые, мышиного цвета волосы заложника Кораблева разделяли миллиметры.

— Зарежу! — губы зека были мокры от слюны. — Бросай, начальник! Мне только нажать!

— Режь. — Как «макаровым» в лоб, так зам глазами «вдавливался» в глаза заключенного. — Пуля сразу. — Родионов говорил негромко, четко, словно на разводе ставил перед офицерами задачу. — Смотреть на курок. На курок. Палец пошел. Отпускаешь нож — отпускаю палец. Если ты успеешь отпустить.

Англичанин, окончательно избавившийся от столбняка, закричал по-своему. Но не кому было переводить. Некому было даже обратить на него внимание. Надзиратели метались глазами с чудовищной сцены у стены на начальника. Но начальник СИЗО ничего им не приказывал. Что тут сделаешь? Дернешься, вспугнешь, — пальнет. Холмогоров видел — причем так, будто изображение приблизило к нему некая линза — палец зама напряжен и действительно давит на спусковой механизм. Более того, начальник СИЗО отчетливо понял, что зам не блефует. Такое сумасшествие в лице не изобразишь. Этот шиз готов идти до конца, то есть всаживать пулю. В голове Холмогорова пронеслось: «Два безумца. Кто перетянет?».

— Зарежу ведь, — в голосе зека, теперь неотрывно следившего за пальцем на курке, послышалась мольба. Потом раздался истерический всплеск: — Мне терять нечего, падла!

А головой пошевелить боялся.

— Режь. Эту гниду не жаль. Он предатель. Из-за него мы не добили духов в первую Чечню. Он и сейчас сдает наших парней, которые там подыхают. Режь его. И я тебя, дух, сразу пристрелю. — Голос зама казался выхолощенным, начисто освобожденным от эмоций. — Палец пошел. Смотреть. Отпускаешь нож — отпускаю палец. Мозги по стене. Смотреть на палец. Видишь, как пошел курок. Видишь?

Никому был неинтересен Кораблев, побледневший до простыночного цвета, трясущийся всеми старческими поджилками, балансирующий на грани потери сознания. Лишь Холмогоров вдруг отвлекся на мысль: «Как бы депутат не забился, тогда все закончится сразу и без вариантов».

— Отпускаешь ты — отпускаю я. Миллиметра два еще и все. Видишь, как идет? Все, сейчас выстрел…

С силой отброшенная алюминиевая ложка-заточка задребезжала по металлическим плитам коридора. Зек, выпустив заложника, закрыл лицо руками, из-под них послышался то ли вой, то ли плач.

Мимо начальника СИЗО Холмогорова спущенными с поводков псами пронеслись надзиратели. Потом пробежал англичанин, склонился над Кораблевым, кулем обвалившимся на пол. Более не заботясь о некурящем мистере, Холмогоров полез в карман за сигаретами. Пачка почему-то не вытаскивалась, почему-то застряла в кармане. Зам же неторопливо возвратил табельное оружие в кобуру и, сняв фуражку, отошел на несколько шагов от места отгремевший событий, повернулся спиной.

Мысли начальника СИЗО, как и взгляд, не отрывались от фигуры заместителя по воспитательной части. «Да он взаправду контуженный. И ничего более. Никаких третьих сторон и сложных игр. Теперь никаких сомнений. Он честный, назначенный сверху и контуженный. Набор хуже любого иного. Совсем плохо. Если его теперь быстренько не отзовут после доноса Кораблева, то этот психопат и передельщик может успеть понаделать делов, наломать тут дров»…

— Сколько стоит минуту лясы поточить с надзирателем? — забрав у вертухая заказанную «трубу», между прочим озарился Сергей.

— По телефону? — непонимающе заерзал бельмами надзиратель.

— Живьем. С тобой, например. Сейчас, например.

Озадаченный мусорок сторожко отклонился назад от дверной щели, бросил пужливый взгляд влево-вправо по коридору. Выдал:

— Не положено.

Сергей к моменту отказа достал уже из заднего кармана штанов небольшой, плотненький, зеленоватого оттенка рулончик, перетянутый резинкой.

— Здесь штука гринов.

— Не положено, — вылетело из вертухайского рта.

— Их самых. Самых зеленых на свете жирных баксов.

— А если фальшивые? — надзиратель не дал Сергею продолжить, — Не положено.

— А если нет?

— А сколько там?

— Штука.

— Что, целая штука баксов?!

— Я тебе уже минуту талдычу, что максаю штуку баксов!

— Надо было сразу сказать, что целую штуку отваливаешь! — теперь паренек в серой униформе приготовился очень внимательно слушать. Захлопывать дверь камеры и захлопывать для себя путь к зелени он уже точно не торопился.

— Нас никто не слышит из камерных, — перешел Шрам к основной части Марлезонского балета. — Мало ли че я у тебя цыганю, обычное дело. С твоей стороны тоже никто не услышит (на эти слова надзиратель отреагировал еще одним беглым осмотром коридора). Так что не ссы. Всего две минуты и штука баксов твоя.

Вертухай снял фуражку, употребил ее заместо веера. Под головным убором шкерилась ранняя залысина. Парню-то от силы двадцать пять.

— Что нужно-то? — спросил он, сглотнув, оросившую пасть жадную слюну.

— Не труды, а забавка. Я даю тебе приметы человека из ваших… — Сергей не подобрал нужного слова и оставил так, — ты говоришь, как его кличут, в какой смене скипидарит, когда в следующий раз заступает, за какие камеры отвечает.

Парень еще раз заслал косяки влево-вправо, еще раз обмахнулся фуражкой. Вертухайский мозг, находящийся под залысиной, сейчас как пить дать уподобился телевизору, что видел Шрам в салоне у «Техноложки», с двумя экранами, для любителей глазеть на две программы одновременно. На одном из вертухайских экранов идет трансляция удовольствий, что получаешь на тысячу баксов, на другом гонят репортаж о последствиях неположенного трепа.

— Лады. — Экран с последствиями погас, не иначе, выбило предохранитель. — Давай.

Парень подставил ладонь под штуку баксов.

— Ты с нашим братом давно контачишь, человек ученый, — Сергей крутил денежный рулон в пальцах, как коробок, — Догоняешь, что кидалово ни в какой форме не прокатит, ответку придется держать полную, никакая штука гринов не утешит. Если не знаешь, не уверен, туфту мне не проталкивай — лучше скажи как есть. Получишь за беспокойство сотку. Из нифига сотку наварить тоже некисло.

— Я учту, — нетерпеливо перебил вертухай. — Ты говори, говори свои приметы.

«Э-э, — Сергей всмотрелся в эти глаза напротив, — да ты, милок, капусту любишь, как бабочка капустница, до сладкой дрожи в коленях. Да ты, если надо, всю тюрягу обежишь, а сыщешь мне нужного человечка. Да ты и на большее из-за этих грязхных бумажек подпишешься. Например, маршировать по кромке в противоположную сторону»…

Отчего-то покеда зам забил болт на опеку неполюбившегося ему заключенного. Другие хитрожопыедела засосали или чрезвычайка какая отвлекла, гадал Шрам. Гадал по дороге в камеру, которую выбрал для себя сам, забашлял, и теперича его препровождают в новые прибамбаснутые апартаменты. Еще чуток, позволил Шрам своей фантазии раскрепоститься, и отбирать камеры начнем по каталогу, как бабы — шмотки. Типа, не хочу с решеткой в клетку, а хочу с решеткой в ромбик. Представился Сергею карикатурного пошиба обритый тип в полосатой робе и с гирей на ноге, понтово раскинувшийся в кресле. За спинкой кресла почтительно дожидаются вертухаи. А уголок в браслетиках переворачивает листы шикарной полиграфии альбома «Углы», на которых рекламные виды хат с позирующими зеками, а рядом в столбик пропечатаны удобства, услуги, стоимость.