Мало их, мужиков-то этих, еще и оттого, что перегрызают друг другу глотки — на них, на таких, на всех воздуху не хватает.

Откажи такому баба — не станет упрашивать… какое там упрашивать, смешно даже предполагать такое! Не станет тратить себя на возню с тобой. Просто оттолкнет и вычеркнет тебя навсегда из своей жизни. Ты потом пожалеешь, а никто тебя обратно не позовет.

Романтически любить — галантное обхождение, цветы-свечки, нашептывание комплиментов, театры-променады, разговоры о чувствах, — они не способны. Их любовь — брать тебя под свою защиту, держать тебя рядом, уделять, снисходя, тебе время…

В Виршах он наладился не к себе. И не должен был к себе ехать. Днем они забились с Филипсом свидеться вечером на евоной хате. Надо было прозвонить вдвоем по завтрашней стрелке с Карасем. Базар наклевывался серьезный. Филипс обещался к вечеру кой-чего по теме надыбать.

Сколько человек было в курсах, что они должны пересечься? Счет тут недолгий, да и произведен уже. Шестеро знали, включая и Нинку.

Фары рассекали виршевский вечерок-вечерочек, направленный свет шустрил по пустым улицам (а чего народу на них делать?), по стенам жилых коробок, по осенним лужам, по облетающим деревьям.

Филипс жил в окраинной двухэтажке, на самой верхотуре, на втором. Окна кухни и двух комнат — посмотрел, выходя из джипа — освещены. Подумал: Филипс при своей манере — врубает все квартирное электричество.

Скрипучие ступени крыльца, зачмыренная лестница.

А ведь царапнуло что-то тогда. Чутье брыкнулось? Или глаз напоролся на что-то? Но на что именно — разумом не отфильтровалось ни тогда, ни после. Не журчи водяра по извилинам, затупляя нюх, глядишь, и прислушался бы к попискиванию внутренней сигнализации, завернул бы оглобли. Тогда еще успевал.

Приоткрытая дверь не насторожила. Вполне в духе Филипса. Если он кого-то ждет, то на замок не запирается. Лень ему вставать, тащиться, возиться с запорами. И бояться ему нечего. Ни соседей же, ни местной же шпаны? И с другими братками войн пока сейсмические приборы не регистрировали.

Он зашел в квартиру, прикрыл дверь, не защелкивая на замок.

— Фил! Где сидишь?

Голос не успел разбежаться по пыльным углам, разыскивая хозяина хаты, когда глаз кольнула несуразность. Глаз, с порога привычно нацелившийся на обитую пенопленом дверь большой комнаты, откуда обыкновенно и раздавалось с любимого дивана «Давай, заваливай», метнулся влево к повороту коридора в сторону кухни. Из-за обклееного обойными розочками-бабочками угла, касаясь плохо прибитого плинтуса, торчала босая ступня. Знакомый коричневый шлепанец валялся рядом. В мозгу («почему, кстати, в такие моменты перед тобой, словно ты — первый телевизор „КВН“, опускается лупа, через которую укрупняются всякие мелочи?») отпечатался налитой мозольный пузырь на большом, отклонившемся от остальных пальце. Тогда или потом он механически отстучал для себя: «Филипс хныкал, что жмут свежекупленные говнодавы от Гучи»? Да то неважно — тогда или потом.

Еще горела последней спичкой надежда, что это вовсе не Фил, или что Филипса уложил на пол водочный перебор (могло, могло такое быть, случалось, папаша незабвенный передал сынку запойные задвиги. И нет-нет, да и ввинтится Вован в недельный пьяный штопор, но отпускал себя лишь тогда, когда дел особых не ведется, и до того несколько дней кряду ходил угрюмый).

Три шага вперед — сторожких, готовых отпружинить назад, — и кубик Рубика сложился, надежду сдунуло. Из груди, курчявящейся рыжим волосом, торчала темно-синяя в белых точках заклепок рукоять пера, проткнувшего вдобавок и лямку майки-тельняшки. Кровь, пропитавшая тельник, растекшаяся лужей возле тела, уже начала сворачиваться. Голова Фила дотягивалась до желто-зеленых, по-шахматному выложенных линолеумных квадратиков кухни.

Ладно, в квартиру проникнуть не проблема. Но кого Филипс подпустил к себе вплотную и кому дал проткнуть себя, как барана? Да и кому понадобилось резать Филипса? Такой сложился в голове вопрос, когда послышался залихватский топот по лестнице.

Сергей, как ковбои кольт, выхватил из кармана «трубу». Ткнул две кнопочки — с цифрами «ноль» и «два». Не дожидаясь утомленно-женского «алле», заорал наперекор длинным гудкам. Натурально и отчетливо:

— Милиция! Убийство! Запишите адрес. Милиция! Произошло убийство!

Диспетчерша подключилась на очередном «Убийство!» и даже успела вставить свое «Ну, говорите же адрес», когда ворвались и повалили.

Конечно же свои, в том смысле что местные, конечно же, перегарные виришевские марамои. Скупленные оптом со всеми потрохами мусора, но уже тогда — прижимаясь скулой к линолеуму коридора — стало ясно, что это не поможет. Ясно, что заказчики подстраховались и на вариант с отмазкой.

Потом, когда признали, цветные стали обращаться с ним вежливо. Чуть ли не извинялись, выдыхая чесночно-луковую завесу, за причиняемые неудобства. Но продолжали их причинять. Щелкнули за спиной наручники…

Подстава. Куда уж натуральней? Если б хотели уложить в могилу Филипса и ничего более, то нафига ментов вызывать? Да и не просто вызывать, а выверено, чтоб обязательно повязали Серегу Шрама на месте.

Первым предметом, что извлек из портфеля «а-ля Жванецкий» адвокат Бескутин, оказался блокнот. Простой такой блокнот с перфорацией по верхнему краю. Лев Арнольдович откинул картонную обложку, на которой читали книгу синие зайцы в очках, достал из кармана пластмассовый «паркер», положил ручку на чистый лист и придвинул письменные принадлежности по столу поближе к подзащитному. Затем адвокат поднес указательные пальцы к ушным раковинам.

Мог бы и не подносить — Шрам и так просекал: прослушивается или нет комната для свиданок неизвестно, но на всякий случай здоровее будет думать, что прослушивается.

Вторым предметом, покинувшем портфель, был темно-синий футляр с золотистым замочком. Пухлые адвокатские пальцы с ногтями, обработанными пилочкой до состояния полнейшей безукоризненности, надавили на замочек, отпрыгнула крышка, блеснули на фиолетовом бархате стекла в паутинной металлической оправе. Очки-половинки для чтения вблизи Бескутин, насадив на переносицу, сдвинул на кончик носа. Поверх стекол Лев Арнольдович взглянул на своего клиента.

— Никакого обвинения в убийстве вам не предъявят. Единственная серьезная улика — то, что вас запалили на месте преступления. — Пока Лев Арнольдович грузил официальную часть, он успел вытащить из портфеля, из страха запачкать не убранного им с колен, несколько листов стандартного формата. Положил их на стол и стало видно, что сверху лежит ксерокопия какого-то документа. Адвокат заводил пальцем по тусклым ксероксным строчкам.

— Вот. К моменту осмотра трупа районным медиком-криминалистом… трупное окоченение достигло… произведенное вскрытие показало… ну и так далее. Хотите, ознакомтесь полностью. Но главное — вывод. А из него следует, что убийство произошло между семью и, самое позднее, восемью тридцатью часами вечера. Вас застали в квартире убитого в восемь пятьдесят. Если принять версию обвинения, вы, совершив преступление, еще не меньше двадцати минут находились на месте преступления. — адвокату в здешнем гадюшнике было стремно до тошноты. Он все боялся лишним движением влезть в какое-нибудь грязное пятно.

— Я мог стирать отпечатки, уничтожать следы, шмонать квартиру в поисках какой-нибудь фигни, — выступил за прокурора Шрам.

— Конечно, могли, — легко согласился Бескутин. — Но почему-то успели стереть отпечатки только с рукояти орудия преступления.

— Въезжал, что все пальчики не затрешь, чай, не впервой к Филипсу завернул.

— Конечно, конечно, все так, как вы говорите. Тем более, вы понимали, что наличие ваших пальцевых отпечатков в квартире легко объяснится давним знакомством с убитым, — адвокату заметно понравилась игра, но брезгливая гримаса к рожице приклеилась намертво, — Но если вы не уничтожали следы, то что же все-таки делали в квартире Владимира Новикова по меньшей мере целых двадцать минут после того как якобы убили его? Искали что-то? — распалившись, адвокат склонился вперед и тут же дернулся, будто сел на шило. Опять испугался замарать костюмчик.