Ипполит услышал за собой быстрые шаги, он еще раз взглянул в сторону конюшни: она вся светилась изнутри, как череп, в который вставили свечу. Старший Зимлер снова двинулся вдоль длинной стены, дошел до железной решетки и на мгновенье остановился. Сзади шагов слышно не было. Впрочем, кто, кроме Миртиля…
Ипполит протянул руку, пошарил в темноте, нащупал звонок и снова остановился. Наконец он позвонил. Пронзительный, торопливый перезвон со всего размаху рассек темноту и застывшую тишину дома. В особняке Лефомбера вспыхнул четырехугольник окна. Загремел дверной засов. На пороге показался человек в халате, с желтым фуляром вокруг шеи. Он заслонял рукой свечу, пламя ее падало на нижнюю часть его лица.
– Кто там?
– Идите скорей, – закричал Ипполит Зимлер, – идите скорей, господин Лефомбер! Ваша фабрика горит!
XIV
– Не ходите туда больше, господин Жозеф.
– Все, что там было, уже сгорело, теперь ничем не поможешь.
«Хо-хон, хо-хон», – сипел насос, которым орудовали городские пожарные.
– Отойдите! Разойдись!
– Погляди-ка, вон господин Лорилье, вон тот, в меховой шубе.
– Разве при таком ветре что-нибудь сделаешь? Занялось, как ворох соломы.
– А лошадей-то хоть спасли?
– Говорят, поднял тревогу старик Зимлер!
– Кого действительно жалко, так это Бернюшонов… Вот уж несчастные!
– От их домика камня на камне не осталось.
– Да разойдитесь же, сказано вам!
Но кепи блюстителя порядка беспомощно теряется среди толпы.
«Хо-хон, хо-хон…»
– Жалко, господин Гектор только сегодня приехал из Парижа и ничего не знал.
– Несчастные эти Бернюшоны! Уж такие славные люди, мухи не обидят. И старик у них калека.
– А кто этот толстый в черном?
– Как, вы не знаете? Это сын Зимлера, младший… ну, того эльзасца. Кажется, его зовут Жозеф. Да разве я вам не говорил? Он вернулся одним поездом с господином Гектором. Еще в Орме им крикнули: «Ваша фабрика горит».
Поезд тронулся, а они так и не узнали, у кого из них пожар. Так с самого Орма и ехали… Значит, вылезают они из поезда…
– Вон тот толстый в клеенчатом плаще?
– Такой плащ от воды спасет, а от огня нет. Он уже четыре раза в дом лазил. Спас старика Бернюшона и двух лошадей.
– Вот я и говорю – приехали они…
– Да отойдите же, чтоб вас черт побрал! Не понимаете, что ли?
– Ого, Тинус, что-то ты нынче больно загордился. Пойдем лучше пропустим у Пти-Горэ стаканчик, – оно веселее, чем здесь глотку драть.
– Да замолчи ты, черт! Не видишь, что господин Лефомбер идет?
– Значит, вон тот худой, высокий – и есть хозяин? Бедняга! На глазах свое добро горит.
«Хо-хон, хо-хон, хо-хон…»
– Бегут они, значит, сюда со всех ног, видят, что стряслось, ну тогда Зимлер снимает пиджак и лезет в огонь.
– Молодцы!
– Правда, что старик Бернюшон калека?
– А никто не знает, почему загорелось?
– Старик сторож, говорят, заснул на сеновале, а фонаря не потушил.
– Все может быть! Все может быть!
– А молодой Зимлер сторожа тоже спас?
– Да, когда пожар начался, сторож свалился с сеновала в конюшню и сломал себе ногу.
Жозеф, с обгоревшими усами, с опаленными ресницами, в широком охотничьем непромокаемом балахоне, обмотав голову мокрым полотенцем с рыжими подпалинами, энергично расталкивает окружающих.
– Я очень прошу вас, господин Зимлер, не ходите, – раздается усталый вежливый голос Ива Лефомбера, – там уже больше нечего спасать.
– А счета, ваши счета! – вопит Жозеф. – Ведь там же ваши конторские книги! Неужели вы допустите, чтобы они сгорели?
Струи пота, катившиеся по перепачканному сажей лицу, прочерчивали на лбу и щеках Жозефа извилистые красные дорожки.
От конюшни осталась лишь глубокая яма, наполненная черной грязью; поперек нее лежала обгорелая балка. Две груды дымящихся обломков указывали то место, где раньше помещался склад и, чуть левее, домик Бернюшонов. Пожарные, ловкие, как акробаты, и взвод пехоты старались сбить пламя. Главное здание уже загорелось. Откуда-то сверху доносился стук топориков.
Фабричный двор постепенно заполнился народом. Люди шумели, топчась на месте, и когда языки пламени обдавали жаром повернутые к огню испуганные лица, по толпе проходил приглушенный, неясный гул.
– Становись цепью!
– А что, разве насоса не хватает?
– Так я и знал.
– Поговоришь завтра, а пока поворачивайся скорей.
«– Похоже, пол в прядильной занялся.
– Эй, становись цепью! Вам говорят или нет?
«Хо-хон, хо-хон…»
– Ну как, капитан?
– Ну как, господин Лефомбер? Что ваша супруга?
– Она с детьми дома. Я уговорил ее уйти, раз вы ручаетесь, что там…
– Вполне, вполне безопасно. А скажите, пожалуйста, гм… гм… гм… ваше имущество застраховано?
– Да, застраховано.
– Ну, слава богу! Слава богу! А не знаете ли вы, гм… гм… с чего начался… гм… пожар?
– Господин капитан, я ничего, ровно ничего не знаю, – ответил Ив Лефомбер неестественно громким голосом. – Мое имущество застраховано, это верно, но мои дела шли прекрасно, и я очень прошу вас опубликовать в газете, что я к этому делу не причастен.
– Полноте, полноте, дорогой мой, вы меня просто не поняли. Кто же об этом говорит?
– Бедняга Лефомбер, он в ужасном состоянии, – сообщил капитан господину Лорилье.
– Но ведет себя прекрасно. Взгляните, какова выдержка, просто позавидуешь.
«Хо-хон, хо-хон…»
– Экое несчастье!
– Скажите, пожалуйста, господин капитан, упорно говорят, что сторож…
– А я что могу знать? Сено было сыровато и слежалось. Сначала, должно быть, тлело потихоньку. Этот сторож просто разбойник. Если бы о пожаре сообщили хотя бы получасом раньше, два ведра воды – и все в порядке.
Вдруг Лорилье резко отступил, и собеседники невольно оглянулись. В двух шагах от них, в упор глядя на капитана, высилась огромная фигура, почти призрачная в своей неподвижности. На лице читался страх, презрение и вызов. Красноватые отсветы пламени пробегали по налитым кровью глазам, полуприкрытым тяжелыми складками припухших век.
Капитан сухо поклонился. Не спуская с офицера своих совиных глаз и даже не ответив на его поклон, Ипполит грузно прошел мимо него в сопровождении Миртиля.
– Отвратительный старик, – пробормотал капитан.
– Да, – довольно вяло поддакнул Лорилье, – но этим эльзасцам пальца в рот не клади.
В эту минуту Жозеф в пятый раз выбрался из пламени. Перед тем как он вошел в огонь, его облили водой, и сейчас плащ дымился у него на спине. Он легко нес на руках пять огромных конторских книг, обгорелые углы которых крошились и шипели.
К нему бросились, сорвали с него плащ и полотенца. На толпу глянуло неживое лицо. Стоящие впереди решили, что он обгорел, кое-кто с криком отвернулся. До слуха проходившего мимо Ипполита донеслись слова:
– Бедный господин Зимлер! Ай, ай, ай!
Толпа расступилась, и старик заметил приземистую почерневшую фигуру сына, прикрывавшего лицо обеими руками. Отец хорошо знал эти пухлые белые руки, – он узнал бы их издали, даже в темноте; по в свете пожара он увидел две сморщенные, высохшие кисти, как будто съеденные йодом.
В эту самую минуту чья-то высокая фигура пересекла образовавшуюся пустоту. Бежавший перепрыгивал на ходу через лужи и дымящиеся головни. Это был Гектор Лефомбер.
– Зимлер! Дорогой мой, мой дорогой друг!
Но тут Ипполит, заглушая шум толпы, испустил нечеловеческий рев и бросился вперед так быстро, как только позволили подагрические ноги. Жозеф отнял от лица руки и протянул их к отцу, пытаясь улыбнуться. Лицо его было в медно-красных ожогах и полосках сажи. Заметив Ипполита, почувствовав дружеское прикосновение руки Гектора, увидев приближающегося капитана и черные одежды официальных лиц, Жозеф понял, что ему хочется только одного: любой ценой избежать любых проявлений чувств.
Не примечательно ли, что промышленник, призывая своих рабочих к труду, избрал себе в качестве сигнала безрадостный вой фабричного гудка?
