Пивзавод номер один России «Балтика» был виден издалека, а вот задрипанная мойка бутылок совершенно терялась среди окружающих пивной гигант складских помещений. И уж тем более мало кто подозревал, что по этому же адресу размещалась и фабрика, точнее — лаборатория, где гнали таблетки на любой вкус и от любой хвори. Здесь же целебный самопал запечатывали в пестрый, с иностранными важными названиями, целлофан или рассыпали по аккуратным симпатичным коробочкам.

Этой конторе хватало огромного подвала с голыми стенами, но, правда, оборудование было на высоте. Пепел уверенно шел по длинному, тускло освещенному коридору. За ним шествовали Валерий и Пашка Лунгины. В крохотных кабинетах ворочались какие-то чаны, в никелированных химерах, похожих на самогонные аппараты, циркулировала жижа всех цветов радуги, заправляли безобразием сосредоточенные люди в грязно-белых халатах: ничего, в современных препаратах любая зараза скопытится.

На объекте существовал отдельный кабинет, похожий на кают-компанию заштатного прокопченного буксира, со столом, телефоном, умывальником и двумя вполне приличными лежанками: продавленные пружины, толстые матрацы и колючие подушки. Перед путешествием сюда Пепел устроил Лунгину развернутый допрос, разве что без пристрастия, на тему, кто может знать координаты объекта. Получалось, что со смертью Эсера — больше никто, даже транспортировка таблеток на оптовые склады осуществлялась через мудреную цепочку, включающую таможенную легализацию контрафакта.

Что ж, здесь Лунгины будут в относительной безопасности и под рукой. Да и папашка после ночи в котельной воспримет фармакологический оазис как «Невский палас», а если не воспримет — его проблемы.

— Деньков пять я бы не рекомендовал покидать эти стены, — велел Пепел.

— Вы, Сережа, что-то больно нас третируете, — пожаловался Лунгин, беспричинно обнаглевший после того, как вернули Пашку.

Пепел счел ниже достоинства отвечать на придирку, зато Пашку тянуть за язык было не надо.

— Ты, батяня, совсем зажрался, — вздохнул молодой, покачивая головой, — сидишь на бабле, горя не знаешь, тебе и невдомек, как люди живут.

Лунгин поднял брови и стал похож на Анатолия Равиковича и Брежнева вместе. Эффект Пашку убедил, и он продолжил:

— Один шикует в евроремонте, машин у него пять штук, а другой в бомжатниках ночует, по помойкам пропитания ищет.

— Сходил в народ и зацепило? — язвительно поинтересовался Лунгин.

— Какой догадливый! — улыбнулся Паша, закуривая.

— Паша, дерзишь отцу? Я тебе все дал, а ты похерил, — пристыдил Лунгин, правда, сомневаясь в успехе, — и какого рожна ты при мне куришь? У тебя совести нет?

— Нет.

— Так поимей!

— Имел — не понравилось.

— А, — завелся Лунгин, — заговорил как пролетарий?! Или понравилось в дерьме шампуниться?

— Не бери на понт, папаша.

Быть свидетелем конфликта поколений Пепла не тянуло.

— Вы тут устраивайтесь, а я двину.

— Я с тобой! — поднялся с лежанки Пашка.

— Сидеть, — оборвал Пепел, сейчас он не жаловал ни отца, ни сына. Последний, оказывается, толкнул стыренный ТТ базарным хачам чтобы покатать свою подружку на таксо. Конечно, от тэтэшки полагалось рано или поздно избавиться, мало ли что на ней висит у ментов, но так бездарно распорядиться оружием!..

— Что значит «папаша»? Изволь называть меня «папой» или уж «отцом». А если тебя так мучит социальное неравенство, — съехидничал Лунгин, — то Валерием Константиновичем!

Пепел, закрывая за собой обитую войлоком дверь, сделал вид, что больше ничего не слышит. «Семейка Адамс», — выдал он приговор, меряя шагами коридор. А вопросы в кают-компании еще решены не были.

— Хоть бы домой позвонил, Валерий Константинович, — огрызнулся Пашка, злобно сверкнув глазами.

На это раз Лунгин, ощутивший микроскопическое подобие угрызений от невыполненного долга, спорить не стал. Правда, Иветта сейчас валяется в дурке, но не будешь ведь говорить об этом ребенку. «Хм, ребенок…», — мысленно скривился Лунгин и придвинул телефон. Шнур зацепился за стол, и Лунгин дернул посильнее. «Нервничает старик», — подумал Пашка. На ярко-красном корпусе аппарата глаз задевала наклейка с «Враг подслушивает!». Это рождало печальные жизненные ассоциации.

Трубку взяла домработница и, по неискоренимой привычке, важно изрекла, сочно выделяя гласные:

— Алло? Квартира Лунгиных слушает.

— Наталья Леонидовна, здравствуйте…

— Ох, объявились! — Не очень-то вежливо начала разговор домохозяйка, но, как оказалось, от избытка переживаний, — как вас тут не хватает, что ж вы не появляетесь, Валерий Константинович? Я тут сижу, ваше же добро стерегу, да ведь всего не убережешь!

— Простите, от кого? — не понял Лунгин. «Надо будет все-таки ее уволить, от жлобской трескотни башка трещит», — подумал позвонивший, решив посоветоваться на сей счет с супругой.

— От ментов, кто ж у нас еще первые воры в доме? И несчастья человеческого не чуют, сколько, идолы, уперли: серебряные ложки, статуэтку восемнадцатого века, что вы супруге из Голландии привезли, пресс-папье, воротник от пальто Иветты Соломоновны, ну тот, кенгуриный… — Домработница старалась вывалить весь массив информации как можно быстрее, чтоб Лунгин не успел просечь простого факта: в некоторых вещах, в частности в воротнике, менты были неповинны.

— Стоп, стоп, Наталья Леонидовна, обождите.

Домработница похолодела. Пашка сидел рядом, болтая ногами и покуривая, поэтому Лунгину приходилось урезать фразы до минимума:

— Зачем? Что происходит? — «Описали!» — пронеслось в голове у Валерия Константиновича.

Догадливая Наталья Леонидовна вопрос поняла.

— Так как же, дом обыскивали, надеялись найти какие улики по делу убийства Иветты Соломоновны…

Сформулировала она не очень-то грамотно, но смысл от этого не менялся. Лунгин все таки был тертым калачом и не стал истериковать: мол, быть не может, как могло случиться, наверное, ее с кем-то спутали…

— Я не знал, я в командировке, — глухо сказал он и покосился на сына. Пашка лежал на спине, заложив руки за голову, и на мотив «Славься ты, славься, родная страна» напевал «Родину продал, „Челси“ купил».

— Что ж это я таким дурным вестником получаюсь… — запричитала домработница, — извините… А что же, караулить мне здесь, или как?

— Сидите пока. Мы с Пашей вернемся — вы нам пригодитесь, — пробормотал Лунгин и, не слушая очередную тираду, повесил трубку.

— Случилось что-то? — поинтересовался Пашка, смотря в потолок.

— Да нет…

— А что с мамой не поговорил? Опять она тебе не услужила? — наехал сынок.

— Дома ее нет. Она уехала… в санаторий, — не полез в зарубу Валерий Константинович.

— А, ну— ну… — поверил Пашка, считающий всех взрослых ипохондриками.

— Ты, Пашенька, лучше поспи. Утомился, поди, там-то, — с ласковой грустью посоветовал Лунгин, развернул лежавшее в углу койки одеяло, выкроенное из того же войлока, каким обита дверь, и заботливо протянул его Пашке. От внезапно проснувшихся отцовских чувств облагодетельствованный сын слегка прибалдел, но доверять не торопился.

— Ладно, — настороженно сказал он, попробовал устроиться на койке покомфортнее, поморщился, нецензурно ругнул хрустнувшую под головой подушку и закрыл глаза. Пай— мальчиком он быть не собирался, но спать иногда хочется даже Пашкам. Валерий Константинович уселся на свою лежанку и обхватил голову руками.

Когда Пашка засопел, периодически богатырски прихрапывая, Лунгин на цыпочках, чтобы не разбудить чадушко, вышел из комнатухи. На улице было не по-осеннему душно. Лунгин бездумно двинул вперед разбитым грузовиками асфальтом, рассчитывая остановится у ближайшего лабаза. Но лабазов в окрестностях не значилось — промзона. На маячившей справа стройке ядовито искрила сварка, от луж воняло химией. Зилки бодро сигналили шубному королю, чтобы он сошел с какого-никакого асфальта в вязкую грязь.

«Иветта, Иветта», — с тургеневской ностальгией подумал он. Впрочем, не так жаль ему было жену, растолстевшую и крикливую. «Таких Иветт от Питера до Москвы фюзеляжами вверх не переставишь», — говаривал Лунгин в пьяной компании, и не мог изменить это убеждение. Но Пашка без матери… Хуже того: он, Лунгин, теперь — отец-одиночка, и тянуть подростка придется самому. «Может, сдать его куда-нибудь?», — тоскливо подумал потеряшка.