Креолам тоже было жарко. В расстегнутых до пупа рубахах, с темными влажными пятнами на плечах и под мышками, в шортах, но при высоких армейских ботинках на шнуровке, они на пленных вообще не смотрели и поводки сжимали лениво, без особого намерения удержать собачек, буде у тех возникнет желание познакомиться с гостями поближе. Креолы даже улыбались, не размыкая губ, чтобы не глотать лишнюю пыль. С собаками генерал, пожалуй, смог бы найти общий язык, убедить, что он тут не при чем, но вот хозяева…

А птиц не слышно, подумалось генералу, не потому что сиеста. Наверное, кукурузу опыляли химикатами, после которых выживают одни мухи. И только теперь на донышке генеральской души заворочался страх. Только теперь генералу стало ясно, что он влип. Влип по самые погоны. Которых, ежу понятно, ему больше не носить. Во влажном бразильском мареве замаячили отставка, трибунал за дезертирство, Лефортово… Ну не расстреляют же? А вот эти — эти и расстрелять могут. Пальцы Евахнова непроизвольно сжались в кулаки. По носу сбежала мутная капля горяче-соленого, как безысходность, пота.

В толпе несчастных экс-туристов тоже наконец просекли, что дело пахнет керосином. Кто-то вдруг тоскливо взвыл, как корабельный ревун в тумане, кто-то раскатистым басом прогремел:

— Нет, что ж это делается, господа?!

— Я вообще не рэкетир, я здесь нечаянно, я собирал подписи, чтоб запретить таймшеры!

— Не хочу, не хочу! — запричитали слева.

— Рабовладельческий строй! — негодующе откликнулись справа.

— Свободу русским туристам!

Но все прочие вопли перекрыл женский отчаянный визг:

— Да как вы смеете! Я требую встречи с российским послом! У меня муж — генеральный директор!!!

Колонна пленных сбилась в беспорядочную кучу. Перепуганные, жмущиеся друг к дружке прозревшие котята. Охранники даже не пошевелились, зато доберманы разошлись не на шутку: их сатанинский лай стаей грифов взлетел над бразильской землей. В дело вступили конвоиры, сопровождавшие туристов от самой Москвы: умело и слаженно они расчленили толпу на четыре группы. Засверкали на солнце стволы, посыпались тычки прикладами. Кто-то упал в пыль, но был живо поставлен на ноги. Капли крови в пыли совершенно незаметны. Кто-то попытался дать сдачи, но сам получил по хребту.

— Осторожней, вы мне так почки отобьете! Ой! Ой!! Ой!!!

Очень быстро порядок был наведен — присмиревший и хнычущий на разные голоса отряд проштрафившихся русичей, восстановленный колонной по два, ступил на тропу среди кукурузных шеренг.

— Двигаться парами с интервалом в два метра! — сквозь непрерывный лай ввинтился в прожаренный воздух хриплый мегафонный окрик. — Нарушители будут караться увеличением срока наказания!

Голос вещал по-русски. С приметным вологодским оканьем. И это было хуже всего. Потому что с чужаками еще был шанс договориться, а вот со своими — шиш с маслом.

Когда спотыкающихся о кочки пассажиров проводили мимо отступившего на обочину аэрофлотского экипажа, командир — весь в белом, в фуражке с золотым шитьем — шутливо отдал честь. Евахнов постарался впитать командирскую рожу в память, чтоб, если повезет, посмотреть в глаза перед контрольным выстрелом.

С противоположной стороны колонны, расталкивая пленников, прямо к Евахнову направился его неразговорчивый сосед по «Илу». С обрезом в руках, крикливом проспектом в кармане и вернувшимися на голову наушниками, в которых опять что-то пиликало.

Колючую душную шерстяную маску, как и его коллеги по самолету, он не снял, и генерал невольно зауважал злодея: париться в такую погоду в таком прикиде — это надо быть фанатом своего дела…

Ничего не говоря, сосед вырвал оставшийся перекинутым через генеральскую руку немодный пиджак и, зажав обрез под мышкой, принялся рассматривать и так и сяк. Очевидно, пиджак не глянулся, поскольку полетел в придорожную канаву со вставшей дыбом сухой травой, и поклонник музыки отправился к своим.

Евахнов не стал объяснять, что в кармане пиджака осталась вся его наличность — что-то около сорока баксов и сколько-то там местных купюр. Пусть не достанется никому. И корить себя, что не выхватил, когда возникла такая возможность, обрез у отвлекшегося врага, тоже не стал. Один в кукурузном поле не воин.

Остальные понуро горбящиеся туристы подвергались столь же унизительной экспроприации. В воздухе мелькали доллары, беспардонно перекочевывающие из тисненых бумажников в карманы, с плеча на плечо уходили кинокамеры; главным образом, изымались мобильники и тут же обречено хряскали под ногами. Опять у кого-то из носа к радости мух брызнула кровь.

— Только не по почкам! Ой! Ой!! Ой!!!

Кукуруза расступилась. Слева, насколько генерал сумел разглядеть, жарилось на солнце несколько проперченных рыжей пылью домов. Деревянных и некогда, очень давно, покрашенных. Кое-где, в прикрытых от палящего солнца местах, или под коньком крыши, или в теньке за ставнями, краска сохранилась — все тот же желто-салатный маисовый цвет.

— Господа туристы, экскурсия продолжается! — баловался обладатель мегафона. — Посмотрите направо, Вашему взору открывается невероятно живописный вид на кукурузное поле. Кукуруза является основной пищей местного населения. Не менее впечатляющий вид вы можете обнаружить справа — тоже кукуруза. Повторяю: кукуруза является основной пищей именно для местного населения. Вам о таком деликатесе придется только мечтать.

Сзади сизый, как сигаретный дым, бетон посадочной полосы постепенно превращался в изрезанную морщинами рытвин грунтовую дорогу. Спереди, в конце тропы, выброшенными мимо урны серыми пачками папирос маячили два собранных из металлических фрагментов самолетных ангара и на открывающемся за бравыми рядами кукурузы поле — несколько расставленных в беспорядке винтовых самолетиков. Одноместных и двухместных. Словно гигантский ребенок, наигравшись, оставил игрушки на волю случая.

— Живее, живее, твари! — хищно размахивал матово блестящим антикварным шмайссером ближайший к Евахнову конвоир. Русский, падла. Грузный, обильно потеющий и от того пуще ярящийся. Преисполненный кайфа от случайно обретенной власти над людьми. Его крик даже привлек внимание командира креолов.

Командир — поджарый, по-военному опрятный сноб в низко надвинутой военного образца фуражке, в безукоризненно отутюженных брюках цвета хаки и даже не посмевших запылиться коротких сапогах, до селе из-под прикрытых век смотревший куда-то мимо, чуть ли не на палящее солнце, удостоил горлопана ленивым взглядом небесно-голубых глаз. Надменно поморщился и офицерским стеком щелкнул себя по брючине, то ли выбивая пыль, то ли отгоняя мух.

В паре с Евахновым оказался бритый мальчик. Золотую цепочку с него уже успели хамски содрать, прикладом мальчика, чтоб не рыпался, тоже успели поприветствовать, и от нижней губы по подбородку полз вишневый червячок. Но руки им почему-то не связали. А впрочем, куда тут деться? Русским туристам, проданным в рабство…

Тот из иуд, кому достался мегафон, никак не мог натешиться:

— Внимание, внимание! Объявляю права задержанных. Вы имеете праву на добровольную сдачу припрятанных ценностей. Вы имеете право…

Сосед в плейере и маске снова протолкался сквозь толпу перепуганных людей к Евахнову. Несмотря на жару, он чуть пританцовывал. На этот раз гад вырвал из рук генерала сумку и вывалил содержимое на дорогу. Под каблуком крякнули солнцезащитные очки. Сосед вихляво нагнулся, выудил из вороха шмотья так и не надетую футболку с оскалившемся черепом, развернул и приложил к голове: похож? Потом свернул ее на голове заместо банданы от палящего солнца. В бандане и шерстяной маске он выглядел полным крейзи. Остальные вещи — коробок спичек, носовой платок, полотенце из туалета «Ила» — так и остались валяться в пыли, попираемые ногами конвоиров и пленников.

Одинокий, с лоснящимися на солнце алюминиево-мутными бортами «Ил» посреди бескрайней кукурузы казался маленьким кусочком потерянного покоя, частичкой родины, неведомо как отфутболенной в другое полушарие. Грузовые люки были распахнуты, едва слышно жужжала ВСУ,[23] и из зияющего чернотой самолетного чрева на землю летели квадратные контейнеры. На земле смуглые ребятки споро контейнеры вскрывали монтировками, вываливали на землю чемоданы, баулы и сумки, и потрошили багаж. Если не удавалось совладать с замками, в дело шли кривые ножи. Аккуратно откладывали в сторонку приглянувшееся, а остальное брезгливо разбрасывали по полосе. Подстреленными чайками падали на бетон футболки и шорты… Креолы выглядели наглыми лиллипутами, глумящимися над поверженным Гулливером.