Элис сказала:

Два пальца колечком: (ответ) «Да, все нормально».

Сомкнутые пальцы в сторону адресата: «Ты».

Сжатая и раскрытая ладонь: (вопрос) «Свободен в передвижении».

Полковник ответил колечком из пальцев «Да».

Она показала поворот ладони в вертикальной плоскости: «Со мной».

Такое короткое объяснение в любви. А потом была замечательная ночь (точнее, остаток ночи). И ведь вот что удивительно: в постели у них все получалось само собой. Как будто они были любовниками год, а то и вечность, а потом, по каким-то посторонним причинам, расстались на время и успели ужасно соскучиться друг по другу. О том, чтобы выспаться, не было и речи — они спали часа три. Ровно в 7:30 полковник проснулся и встал. Элис обнаружила это только через час, проснувшись от шума отъезжающего автомобиля. В доме не было никого, кроме кошки. В раковине на кухне лежало три вилки, три чашки в комплекте с чайными ложками, нож, и сковородка (самая большая из всех) со следами яичницы. На столе была записка:

«Детей завезу в школу по дороге на службу. Встретимся вечером. Целую. Норман».

— Флоранс, ты видишь, что творится? — спросила Эллис, — Я переспала с дикарем, который ест прямо со сковородки и подает жуткий пример моим детям. А ты, такое воспитанное существо, на это спокойно смотришь. Да еще и участвуешь, как я подозреваю, иначе с чего бы ты была такая довольная и сытая. Что ты машешь хвостом? У тебя все на морде написано. Хочешь сказать, что тебе этот тип тоже нравится?

Посторонний наблюдатель вряд ли заметил бы какие-то существенные изменения в жизни Элис и Нормана после этого дня. На первый взгляд все было по-прежнему. Если кто-то и был хорошо информирован о произошедших изменениях, так это Флоранс. Она частенько гуляла вокруг дома после наступления темноты, и своим кошачьим взглядом фиксировала полуночные игры своей хозяйки и соседа.

Мужская фигура во дворе.

Маленький камушек, брошенный в стекло — дзинь.

Женский силуэт в окне.

Короткий обмен жестами-знаками.

Чуть слышный скрип двери.

Двое, обнявшись, идут к соседнему дому.

Флоранс презрительно дергает хвостом, и думает: «какие они смешные, эти люди…».

— Этот успел отбежать дальше всех, — сказала Элис, — глядя на объект, погруженный в неглубокий декоративный бассейн.

Несколько часов назад объект был крупным мужчиной аравийского типа, одетым в черную кожаную куртку, свободные брюки и остроносые туфли. Сейчас он был похож на наглядное пособие по разделке туш, лежащее в красновато-ржавой от крови воде.

— Rybka plavaet v tomate, ey v tomate horosho, — задумчиво продекламировал Норман.

— Это вы к чему, полковник? — спросил Дюбуа.

— Это русские стихи про рыбные консервы. В томате. Не понимаю, зачем парень спрыгнул в бассейн? Я бы на его месте пробежал по бордюру, это быстрее… Его ведь прямо здесь прикончили, да, Элис?

— Очевидно, так, — подтвердила она, — неочевидно только, чем. Одно и то же оружие во всех четырех случаях.

— Холодное, — добавил комиссар, — а они, все четверо, были вооружены огнестрельным.

Элис повернулась и подошла к другому трупу, лежащему на посыпанной мелким гравием дорожке.

— Клинообразные рублено-резаные раны с выраженными признаками раздробления тканей. Такие повреждения можно нанести топором, или тяжелым тесаком вроде мачете.

— Странно, — сказал Дюбуа, — Толпа с топорами и мачете гналась по Люксембургскому саду за четырьмя мужчинами, которые были вооружены автоматическими пистолетами.

— Почему толпа? — спросила она.

— Иначе бы они не побежали, — пояснил комиссар, — они бы отстреливались, я полагаю.

— Толпы не было, — возразил Норман, — следы…

— Сам вижу. Нет следов толпы. Это и странно.

Элис вздохнула и покачала головой:

— Давайте я попробую рассказать с самого начала.

Она отошла на полсотни шагов, к одному из павильонов.

— Кто-то разбил арматурными прутьями сначала камеру слежения, затем панорамное стекло, проник внутрь и разгромил экспозицию. Это произошло либо за пару минут до убийства, либо через пару минут после. Это очевидно, поскольку сигнализация…

— Разумно, — согласился Дюбуа.

Элис кивнула и продолжила.

— Жертвы — четверо вооруженных мужчин, появились здесь в связи с разгромом, то есть они либо громили сами, либо пытались остановить громил.

— Ты думаешь, это могли быть частные охранники? — удивился Дюбуа, — без формы, без нагрудного значка…

— Охранники бывают разные, ты же понимаешь. Есть виды бизнеса, в которых они мало отличаются от бандитов.

— Но выставочный бизнес к этим видам не относится. Это же не торговля наркотиками…

— Откуда мы знаем, чем здесь занимались на самом деле? — возразила Элис, — так или иначе, этих четверых кто-то испугал. Они, не пытаясь оказать сопротивление, побежали наискосок, через клумбы, вглубь сада, а кто-то гнался за ними и сбивал с ног ударом рубящего оружия в спину. Последний из потерпевших спрыгнул в бассейн, обернулся, и был убит четырьмя ударами в грудь. Потом преследователь вернулся и добил двоих из упавших, нанеся им дополнительно по три удара в спину.

— Что скажешь про этого? — спросил Норман, указывая на третий труп. Тело лежало на спине, метрах в 5 от бассейна, гравий вокруг был пропитан кровью.

— Его тоже убили в спину, — ответила Элис, — но сила удара развернула его, и он упал лицом вверх.

— И его не добивали, как тех двоих?

— Ну, наверное, и так было видно, что он готов.

— А можно я его переверну?

— Зачем?

— Мне любопытно, одна у него дырка в спине или тоже четыре.

— Одна, конечно.

— Проверим?

— Ладно, давай, если Огюст не возражает.

Комиссар пожал плечами.

— Пожалуйста. Ребята уже сняли и обшарили все, что было возможно. Теперь, так или иначе, придется его двигать. Вам помочь, полковник?

— Сам справлюсь.

Норман нагнулся над трупом, ухватил его двумя руками за куртку и рывком перевернул.

Стало видно, что на спине, ниже лопаток, зияют четыре глубокие рубленные раны.

— Чудеса, — сказала Элис, — значит, его все-таки добили, а потом перевернули.

— Ты не хуже меня видишь, что его не трогали после того, как он упал.

— И что это, по-твоему, значит?

— Оружие было с четырьмя лезвиями, — предположил Дюбуа.

— Вилка, — угрюмо пошутила Элис, — два удара, восемь дырок.

— Не вилка, а вилы, — спокойно сказал Норман, — хорошо заточенные вилы.

— Но вилы — колющее оружие, а здесь — рубяще-режущее.

— Ты когда-нибудь видела человека, убитого вилами, переделанными в оружие?

— Честно говоря, нет. Я всегда работала в городе, а вилы — сельский инвентарь.

— А я видел. В Судане, во время дарфурского инцидента. Если острия вил заточены на манер клинков, ими можно не только колоть, но и рубить.

Элис присела на корточки рядом с трупом и задумчиво произнесла:

— Что-то я сомневаюсь, что даже при такой заточке, можно нанести вилами настолько глубокие рубленные раны.

— Это зависит от умения и физических данных того, кто держит вилы в руках.

— Может, все же, не вилы? — предположил комиссар, — может, какое-нибудь ритуальное оружие? Разгромлена религиозная экспозиция, «Chimeras le Notre Dame de Paris»…

Норман строго погрозил комиссару пальцем.

— Не пытайтесь спихнуть это в мой отдел. Тут и не пахнет религиозным экстремизмом.

— Заметьте, — парировал Дюбуа, — не я первый сказал про религиозный экстремизм.

— Вы очень громко подумали, — сказал Норман.

— А что такого? Эти парни — арабы, с незарегистрированным огнестрельным оружием, разгромлена христианская экспозиция…

— Ну, понятно, — перебил Норман, — след «Аль-Кайды». Владелец экспозиции тоже араб?

— Нет, местный парень. Некий Андрэ Нио, экспозитор, владелец нескольких небольших галерей. Вон он стоит, в сине-белой куртке. Кстати, Элис, может, поговоришь с ним по душам, пока без протокола?