Надо выпутываться из сложившейся ситуации с наименьшим отрицательным эффектом. А такого можно достичь, если, во-первых, он никому больше не станет рассказывать о «иных мирах» и, самое главное, не станет показывать своего оружия, чтобы не вносить сумятицу и не нарушать «статус-кво» этого мира. Не знают тут ружей и, тем более, лучемётов – ну и пусть остаются в неведении. Ситуации, подобные случаю с Бафометом, само собой, не в счёт: там Богдан защищал, как минимум, свою свободу, и такой «свидетель» уже никому ничего не расскажет.

Нет, не стоило откровенничать с Тассилоном, ох не стоило! Хотя, с другой стороны, барон сразу раскусил его неумение держаться в седле и всё остальное – и что было говорить? Как объяснить рыцарские доспехи – и пострадавший от верховой езды зад? Ну, и так далее. Это в совокупности с узнанным гербом Баффомета вызывало подозрения, которые с большой степенью вероятности могли привести Богдана в темницу. Сейчас, по крайней мере, он не настолько явный пленник и даже готовится выполнять весьма почётную секретную миссию, что сулит приключения и расположение короля в случае удачи. Правда, эту удачу ещё следовало схватить за хвост: дорога ко двору князя Болеслава не обещала оказаться лёгкой и короткой, и невозможно предсказать трудности, которые могли в изобилии встретиться на пути.

– Ладно, – пробормотал Богдан, – держи хвост пистолетом. Не умирай, пока живёшь, как говорится. От динозавров ушёл, и тут попробуем!

Он вернулся к столу и хотел было вновь взяться за чтение, но во дворе замка зазвучала музыка, и Богдан подошёл к окнам посмотреть.

На внутренней площади замка играл целый оркестр из труб, барабанов, каких-то смычковых и щипковых инструментов, а на сколоченном помосте – и как его так быстро сварганили? – уже выгибались артисты в пёстрых костюмах. В стороне горел костёр, где на огромном вертеле жарилась туша – ну прямо как на картинках. Впрочем, всё вокруг было, словно на картинке из учебника истории, воплощённого неизвестным режиссёром в замечательно реалистичном кинофильме под названием «жизнь».

И у этой жизни оказалось куда больше граней – как в переносном, так и в прямом смысле.

Празднество во дворе, дразня Богдана, продолжалось до позднего вечера. Два раза слуги приносили ему еду, но никто кроме них его не посетил. Во второй раз на серебряном блюде страж доставил большой кусок ещё горячего жареного мяса – очевидно, Тассилон вспомнил о своём «секретном пленнике». Такое внимание Богдана порадовало. И хотя мясо было по меркам человека двадцатого века жестковато и не до конца прожарено, он с удовольствием уплёл обед, запивая его кисловатым красным вином.

В этот день его ещё раз посетили только слуги, менявшие «парашу». Почтительно кланяясь, они принесли другой бачок, развесили пучки свежих благовоний и дополнительно – ароматические лампадки.

Читалось совершенно плохо – довольно косноязычные тексты описаний путешествий за море и в предгорья Южных Безвоздушных гор уже навевали скуку. В довершение всего, когда стемнело, в небо над замком взвились ракеты и загремели петарды, словно издеваясь над томившимся в одинокой келье Богданом. На площади веселилась публика, горели костры, без перерыва играли музыканты и танцевали пары, выписывая замысловатые движения.

Грохот «потешных огней» был весьма сильным и продолжался долго, так что Богдан, раздражённый сидением взаперти, даже пробормотал: «Создателя на вас нет – куда он смотрит?»

В конце концов, Богдану надоело созерцать фейерверки через наглухо закрытое окно, и он завалился спать. Но сон шёл плохо – сказывалось возбуждение и обалдение от ничегонеделанья и хождения из угла в угол. В конце концов, он всё-таки забылся неспокойным сном, в котором всё время казалось, что кто-то ломится в дверь, пытаясь выбить хлипковатую внутреннюю задвижку, предусмотрительно закрытую. Но в дверь никто не ломился: каждый раз, просыпаясь с лучемётом в руке, Богдан убеждался, что это доносятся звуки со двора – праздник продолжался.

Последний раз, когда Богдан посмотрел на часы, было половина третьего ночи. В это время шум стал стихать, и он решил, что наконец-то удастся уснуть спокойно. Однако ещё часа через пол дрёму прервал теперь уже настоящий стук в дверь.

Тихо чертыхаясь, с оружием в руке, Богдан прошлёпал по шкурам, покрывавшим каменный пол, к двери и прислушался. Стук повторился – тихий и неуверенный.

– Кто там? – чуть хрипло поинтересовался Богдан.

– Барон, откройте, это я! – ответил женский голос.

«Какой-то подвох?» – спросил сам себя юноша, но щеколду отодвинул, пряча за спиной руку с лучемётом и сам прикрываясь дверью, поскольку на нём было лишь полотняное бельё, напоминавшее земные кальсоны.

В неверном свете ночника и более яркой лампы, горевшей в коридоре, он увидел юную баронессу Феофану. В платье из блестящего материала, с распущенными и перехваченными широкой золотистой лентой волосами она казалась ночной феей, выступившей из мрака. Больше в коридоре никого не было – даже стража куда-то исчезла.

Богдан вытаращил глаза, не находя слов.

– Барон, похоже, вы мне не рады?! – Феофана сделала обиженное лицо, надувая губки, и только тут землянин понял, что она изрядно пьяна.

«Пьяная женщина – ангел в постели», – вспомнилось ему когда-то слышанное выражение.

– Что вы, баронесса, как можно, – пробормотал он, стараясь непроизвольно сдержать плотоядную ухмылку, растягивавшую рот до ушей. – Весьма рад такому неожиданному визиту в мою скромную обитель. Однако прошу меня простить – я не успел одеться…

Феофана махнула рукой, решительно входя в комнату:

– Что за вздор вы говорите?! А что вы там прячете за спиной?

– Ровным счётом ничего! – осклабился Богдан, показывая пустые руки: он успел засунуть лучемёт за пояс своих подштанников, и ствол оружия сейчас приятно холодил ему правую ягодицу, что почему-то только стимулировало желание.

– Ну так обнимите меня! – потребовала баронесса, делая шаг к нему и прижимаясь всем телом. – Не поверю, что вы этого не хотели!

– А я и не убеждаю вас… – пробормотал Богдан, хватая пошатывающуюся девушку.

Сквозь мягкую и не слишком толстую ткань он ощутил молодое упругое тело. Одновременно жаркие губы баронессы, опережая всех и вся, нашли рот юноши.

«Чёрт побери, – подумал он, – ради такого стоило не выспаться!»…

Часа через два, когда за окном уже брезжил рассвет, Феофана уснула. Сам Богдан всё ещё балансировал на грани провала в сон и ещё не до конца растраченного желания. Усталость и недосып принуждали его забыться приятным покоем сна, но сладостное присутствие рядом красивой юной женщины побуждало вновь и вновь заниматься любовью. Но Феофана уснула и, несмотря на готовность ещё какое-то время продолжать доставлять себе и женщине удовольствие, Богдан, прикрыв отяжелевшие веки, откинулся на спину.

Воздержание, как бы то ни было, вещь полезная. Оно позволяет не пресытиться довольно долго и по-настоящему оценить минуты наслаждения, выпадающие после череды дней, когда о таковых думать не приходится.

Богдан не мог сказать, что до минуты, когда он отворил дверь и увидел юную баронессу на пороге своей формальной тюрьмы, он сильно страдал от длительного отсутствия женщин. Уже почти три месяца он не то что не обнимал – просто не видел особ противоположного пола (впрочем, как и людей вообще). Но всё это время он был переполнен эмоциями и заботами, зачастую его жизнь находилась в опасности, и думы о женщинах если и посещали его, то весьма абстрактно, не вызывая нервного напряжения муками невозможности заняться любовью.

Сейчас же, когда женщина – и какая! – сама прыгнула к нему в постель, природа и молодость взяли своё, и Богдан даже сам немного себе удивился.

«Да, – снова подумал он, уже засыпая, – да! Уже хотя бы ради такого стоило найти ту железяку в груде мусора! Что бы там ни было…»

Разбудил его стук в дверь, и Богдан увидел, что в стрельчатые окна комнаты уже вовсю светит солнце. Тонкое шерстяное одеяло сползло на пол, а сам он и Феофана, уткнувшаяся лицом в подушку, спали совершенно голые.