Сказав пару слов своему собеседнику, Вайк, легонько покачивая кубком, который держал в руке, двинулся к Богдану. Рыцарь весьма галантно раскланялся с Феофаной, поклонился графу Конраду, после чего, улыбаясь, слегка наклонил голову в сторону Богдана.

– Удивительное дело, – начал Вайк, предельно любезно, но в его голосе Богдану сразу же послышались издевательские нотки, – не ожидал встретить вас, любезный рыцарь, на этом приёме. Мне показалось, что достопочтенный рыцарь Тассилон задержал вас как пленника, а не как гостя.

Богдан чарующе улыбнулся:

– Благородный Тассилон, в отличие от иных, понял, что я путник из далёкой страны, не представляющий угрозы королевству Астерийскому. Посему я приглашён принять участие в королевском завтраке. Или вы ставите под сомнение компетентность начальника стражи его величества Хруодланда?

Вайк немного опешил. Видимо, Богдан совершенно случайно и с усилиями вспоминая самые цветистые обороты речи, которые когда-либо читал в исторических романах, сформулировал свой ответ самым лучшим образом: и с достаточной мерой сарказма, и в то же время в рамках безукоризненных приличий.

– Отнюдь, – пробормотал рыцарь, чуть скривившись.

Но он явно не собирался сдаваться в словесной перепалке и теперь напряжённо думал, как же уязвить Богдана. Чувствуя это, землянин не стал терять ни секунды и продолжил свою вербальную атаку.

– Видите ли, – сказал Богдан, обращаясь к Феофане и графу и одновременно стараясь не допустить никакой неучтивости в отношении своего противника, – мы с любезным рыцарем Вайком вчера встретились на дороге у местной таверны…

Богдан не дал открыть рта Вайку и рассказал о встрече на дороге, упомянув и про появление отряда во главе с Тассилоном. Вайк хлопал глазами, покусывая длинный ус.

Далее, не останавливаясь, Богдан поведал о своих якобы странствиях и приключениях на далёком юге – в интерпретации весьма близкой к той, какую он уже давал баронессе Феофане. Естественно, не забыл он и о мнимом братании с Бафометом Шарлемане – этого пропускать не стоило, так накануне Вайк уже слышал данную историю.

Когда Богдан заговорил о Бафомете, граф Конрад пробормотал: «Шарлемане? Хм, не знаю…», что сильно успокоило Богдана, больше всего опасавшегося известности убиенного им рыцаря при дворе короля. К счастью, пока никто, кроме Вайка, не реагировал на имя Шарлемане.

Закончив говорить, Богдан торжествующе взглянул на своего недоброжелателя и добавил с совсем уже полной прямотой, желая раз и навсегда разрубить некий узел, затянувшийся вокруг взаимоотношений со случайно встреченным человеком:

– Я не понимаю, благородный Вайк, похоже, вы почему-то, что называется, невзлюбили меня с первого взгляда. Удивлён, чем же я так не угодил вам? Давайте не будем ссориться! Подумайте, зачем это и вам, и мне?

Вайк округлил глаза, на его внешне бесстрастном лице начали проступать едва уловимые признаки злобы.

– Вы меня трусом, что ли считаете, любезный? – промолвил он, словно выдавливая изо рта слова и при этом стреляя глазами на баронессу.

Феофана и граф удивлённо вскинули на Вайка глаза.

– Да ну, с чего вы взяли, любезный?! – в тон рыцарю ответил Богдан, пуская по губам лёгкую улыбку. – Я такого не говорил, но будьте уверены: если бы считал так, то вы узнали бы об этом первым.

– Благородные рыцари, – немного волнуясь, заметила Феофана, – не стоит спорить здесь, во дворце короля. Да и спор у вас какой-то надуманный.

– Действительно, – поддержал девушку граф Конрад, – сейчас совсем не место и не время для какого-то выяснения отношений!

Вайк шумно вздохнул, словно мирясь с нанесённым ему оскорблением:

– Юноша пользуется местом и временем. Его счастье, что поединки во время турниров запрещены, кроме как на рыцарском поле!

Богдан покачал головой. Возможно, разговор с Вайком вообще не следовало поддерживать, особенно в таком тоне, но он просто не мог терпеть глупого задиру, явно пытавшегося покрасоваться перед баронессой.

– Знаете, любезный, – начал он, но тут вступился граф.

– Господа, господа! – успокаивающим тоном громко произнёс Конрад. – Я предлагаю провести очередной турнир…

Богдан удивлённо поднял на него глаза, но граф выдал совершенно неожиданное для землянина предложение:

– Турнир по стихам! Как-то давно у нас при дворе не соревновались рыцари не только в умении действовать копьём и мечом, но и изящным словом завоёвывать сердца дам.

– И правда! – раздались возгласы из толпы. – Давно пора провести нечто подобное!

– Да, граф, у рыцарей, уверен, нет возражений, – проворковала дородная дама в розовом с красным платье-блио и желтоватой вуали, закреплённой на высокой причёске золотым обручем. – Пусть рыцари докажут свою образованность, как они уже доказывали не раз свою силу.

– Кто доказывал, а кто… – проворчал Вайк, отступая чуть назад и буравя глазами Богдана, пожавшего плечами и ещё раз улыбнувшегося рыцарю.

Толпа, в основном женская половина, захлопала в ладоши. Граф Конрад дал какие-то указания слугам, и те удалились. Богдан с интересом следил за развитием событий.

– Как будет проводиться такое состязание? – поинтересовался он у графа.

– Сейчас принесёт бумагу и пишущие палочки, – объяснил граф, улыбаясь, – и устроим турнир.

Богдан удивился: по его мнению, на Земле тысячу лет тому назад в Европе грамотных людей было мало даже среди знати, а тут, стало быть, свободно пользовались бумагой и «пишущими палочками». Что ж, посмотрим, что это за турнир – всё полезнее, чем препираться с придурком Вайком!

Слуги принесли письменные принадлежности и первые увиденные здесь Богданом песочные часы – две колбы кубиков по двести в деревянной рамке-подставке. Всё-таки прогресс на грани Европы имел место – бумага была хоть и плотная, желтоватая, однако самая настоящая. «Пишущие палочки» оказались тонкими стерженьками свинца, вставленными в деревянные оправы – ни дать ни взять карандаши. По мере стирания свинцовый стержень выдвигался с помощью деревянного стрежня, вставленного с противоположного конца. Писали по бумаге такие карандаши, правда, бледновато, но вполне различимо. Для того чтобы придворным было удобно писать, были поданы дощечки с зажимчиками, куда вставлялись листочки.

Богдан рассчитывал остаться в стороне, чтобы лишний раз не привлекать внимания к своей персоне, как и советовал Тассилон, однако Феофана лично подала ему дощечку с бумагой и карандаш:

– Умоляю вас, барон, напишите что-нибудь!

– О чём же писать, о несравненная? – немного растерялся Богдан.

Граф Конрад, сам уже обзаведшийся дощечкой, шепнул ему вполголоса:

– О чём же можно писать? Конечно, о чем-нибудь такое, в честь прекрасных дам!

Он взял песочные часы и поставил их на высокий каменный постамент рядом с перилами. Судя по скорости высыпания песка, часы были рассчитаны минут на пятнадцать-двадцать.

– Благородные рыцари, у вас есть ровно столько времени, сколько песка в верхнем сосуде этих часов, – провозгласил он.

Вокруг почти все придворные мужского пола старательно заводили карандашами по бумаге. Богдану не оставалось ничего иного, как тоже «взяться за перо».

– Тряхнём стариной, – пробормотал он.

Будучи ребёнком разносторонним и любознательным, он классе в восьмом посещал школьный литературный кружок, писал какие-то стишки и рассказики, и преподаватель говорила, что «получается неплохо». Но покойные мама и отец относились к увлечению сына литературой более чем скептически, и в конце концов примерно через год занятий Богдан бросил словесное творчество. Правда, он регулярно выдавал пародийные рифмы в каких-то нечастых кавээновских играх или к праздничным датам, когда требовалось написать поздравление в стихах, но никогда не рассматривал себя в качестве участника «поэтического турнира». Ему было очень забавно, а врождённый природный азарт и желание не оставаться последним в соревнованиях сейчас придавали решимости. Кроме того, решимости придавали и лукавые взгляды баронессы.