Заглянули внутрь. Из купола уже свисала, нарастая вниз колонна-сталактит.

— Вот что значит тридцать три процента углекислоты в воздухе, — сказала Ксена, — да обилие света и влаги. Рекорд фотосинтеза!

— Да, но… почему мы, собственно, приняли эти растения за дома? — задумчиво молвил Дан. — Так и рост бамбука недолго истолковать как способ выращивания удилищ. Мало ли что может расти здесь, в чужой, развивающейся по своим законам природе.

— Это наблюдение упрочило наше решение воздержаться, не спешить с докладом, — резюмировал голос Дана. — Да, вид домов делал их подозрительными на разумность. Но зато картина их роста была куда более подозрительна на естественность. И мы не сообщили об этом — только о благополучной посадке, начале работ.

Через несколько часов дома созрели, их стены приобрели твердость и гладкость пластмассы.

В этот полуторасуточный день они «утрамбовали площадку»; расширяли зону наблюдения, вели съемки, повторяли замеры и анализы. Искали и новое, но безуспешно. На трех ближних островках архипелага Ксены (Дан как старший своей властью присвоил ему такое название) все было такое же, вплоть до единственного вида встретившейся и там растительности: домов — где одиночных, а где зарослями — «поселками».

Снова надвинулась долгая ненастная ночь. Снова поднимались из моря, плясали в дождевых струях фиолетовые пятна. Астронавты засняли их широкоспектральной и селективной оптикой, просмотрели ленты. В разных участках спектра пятна выглядели различно по форме и размерам, но во всех — расплывчато.

Чтобы проверить вчерашний феномен, Ксена и Дан заплывали в море за повторными пробами воды, подбирались к местам скоплений призраков.

Подтвердилось: Ксена добывала «живую» воду, а Дан — обычную. Они ничего не могли понять. В истории предшествующих экспедиций на иных планетах не встречалось ничего похожего.

Ксена высказалась смутно, что-де вот это обстоятельство… наличие благодатной для жизни атмосферы, тепла, света, влаги, почв — всех условий — при отсутствии, собственно, жизни за исключением одной какой-то странной формы… оно ведь и само по себе выглядит искусственно? Дан выслушал, согласился: «Да, возможно. И что? Какие выводы?»

А какие из этого могли быть выводы!

— Так бы мы, наверно, долго еще тратили силы и время впустую, если бы одно из Высших Простейших не пожелало познакомиться с нами поближе, — сказал Дан.

— В общих чертах — а в их мышлении, да и в облике общее явно преобладало над конкретным — они разобрались в нас еще по наблюдениям в первую ночь. Высшие Простейшие — это и были те фиолетовые пятна в струях дождя, размытые тепловатости, сгустки жидкой, но очень быстро организующейся в структуры нервной ткани, искрящиеся обитатели глубин… словом, Амебы. Так мы их назвали потому, что в редкие моменты, когда они превращались в тела с очертаниями, то походили на полупрозрачных амеб, каких мы видим в капле воды под микроскопом, с той же изменчивостью очертаний, только метровых размеров.

Высшие Простейшие… Мы должны говорить о них как о существах, потому что можно считать установленным: у каждого такого сгустка наличествует индивидуальность и интеллект. Возможно, это единственное, что все они устойчиво имели. Обитали они не во всем море, а только в тех его областях, из которых Ксене удавалось добыть «живую» воду, а мне нет. Так получилось, снисходительно объяснили мне «туземцы», из-за того, что мужское и женское психические поля имеют разные знаки: мое, мужское, деформировало эти области, а Ксенино — нет… Такие «живые» области были их общей базой, средой размножения и погребения останков, ассимиляции и диссимиляции, общей матерью, местом дифференциации, развития, слияния — если выделить из названных понятий чувствуемую суть, суммировать ее и взять среднее, то выйдет в самую точку. У них во всем так, у этих милых ВП, из-за примата общего над конкретным — четкие понятия не в ходу.

Любопытная Амеба наблюдала за мной, когда я перед рассветом последний раз заплыл в море, и решила привлечь к себе внимание. Я как раз погрузился метров на десять…

Кадры на днище-экране: среди темной воды засветились контуры огромной «амебы» с десятком ложноножек и бесчисленными ресничками. Призрачное тело меняло окраску по радужной гамме: из фиолетового сделалось синим, потом зеленым, оранжевым, желтым (при этом в центре тела наметилось пульсирующее ало-оранжевое сгущение), перешло в малиновое, вишневое, сумеречно-тепловое, исчезло совсем, снова появилось серой тепловатостью и принялось листать цвета в обратном порядке.

Одновременно Амеба «объяснила» мне, что так Она подбирает свечение, максимально соответствующее чувствительности моих глаз. После переходов тело ее приобрело апельсиновый цвет — и это было началом взаимосвязи ощущений.

Процесс нашего общения с Амебами был своеобразен: часть того, что они сообщали, мы видели внутри их нервного студня, то, что должно звучать, мы слышали. Информацию же незрительного плана и умозаключения мы… «вспоминали» — с отчетливостью недавно пережитого. Или — особенно это касалось предлагаемых ими идей и выводов — нас «осеняло». «Озаряло», как после долгих своих поисков и трудов. Надо ли говорить, что при этом мы нередко принимали и сомнительное, спорное, как то, в чем уверены, выношенное свое. Требовалось огромное напряжение ума, чтобы как-то отсеять от действительно своего, противостоять мыслью их мысли. Увы, к этому мы оказались вначале мало готовы!

— По этой части они были далеко впереди, — включилась Ксена. — Настолько впереди, что нам довелось наблюдать и «материализации мыслей» Амебы — правда, в воде. У них это называлось иначе, проще: овеществление представлений… «Называлось»! Все названия опять-таки привнесены нами по чувственному восприятию их нерасчлененных на четкие понятия мыслей; мы как бы догадывались, что они «хотели сказать». Для них расчленение, понятийная дифференциация — лишь ступени перед тем самым овеществлением мыслей. И вообще они все сводили к различным степеням напряжения мысли: малое напряжение — это расплывчатое, преимущественно эмоциональное мышление, среднее — понятийное, предельно высокое — овеществление. Ну, а какое же разумное существо будет сверх меры напрягаться, утомлять себя! Умный в гору не пойдет… Тысячелетия назад они умели концентрировать усилия мысли и для овеществления представлений на суше, в воздушной среде. Но в воде все получалось куда легче… впрочем, все это мы узнали потом. В первом общении речь шла преимущественно о нас, а не о них.

— Да… — снова вступил Дан. — Когда тело Амебы приобрело оранжевый цвет, я «вспомнил», что передо мной Высшее Простейшее, один из жителей планеты, — и иных на ней нет. Да, еще «вспомнил» я, тогда своей нелепой выходкой с саком я помешал этому ВП перечислять наперегонки с другим простые числа высоких порядков: игра, в которой они соревнуются второй десяток здешних лет. Из-за меня эта Амеба сбилась, последнее крупное число назвала соперница.

Затем я неожиданно для себя ударился в воспоминания: о себе, о нашей экспедиции, вообще о людях, о Солнечной системе, Земле, о ее геологической истории, развитии жизни… Быстро, ярко, беспорядочно я припоминал галактические координаты Солнца, как бывает больно, если поцарапаешься или обожжешься, картины сборки нашего звездолета на Космосстрое, его старта, вкусовые ощущения от многих кушаний и напитков, их приготовление, виденные еще в детстве в палеонтологическом музее скелеты диплодока и птерозавр…

Эти последние образы отразились-вырисовались в теле Амебы ярче других, что говорило об особом интересе. И я подробно, как только мог, вспомнил все, что знал об эволюции нашего животного мира от его зарождения в силлурийских морях до расцвета земноводных и пресмыкающихся — и далее до появления теплокровных, выделения из них приматов и человека. Так же подробно я вспомнил об обмене веществ и тепловом гомеостазе у высших животных — и временами ловил себя на изумлении перед этими азбучными фактами: вот как!