«В этом все и дело, — думал Берн, — все отличается на понимание и выразительность. На понимание благодаря выразительности — и на выразительность, возникающую из глубокого понимания мира и себя. В этом и мне надо не плошать».

…Что и говорить, многое отличало летящего сейчас в паре с красивой девушкой хорошо сложенного мужчину, обладателя фонда, умника и душку, от найденного в этих местах бедолаги с разломанным черепом. Многое, сообщающее уверенность. Но не спешит ли он чувствовать себя хозяином жизни?

Что есть личность, где она прячется в человеке? Вот ему трасплантировали важные части мозга, глубоко преобразовали тело, а все равно он Альфред Берн из XX века, гость и чужак в этом мире, хоть и не прочь стать своим, преуспеть. Личность есть отношение — ко всему в себе и вне себя. Отношение формирует восприятие, представление, реакции — жизненную позицию. Где оно сосредоточено, это отношение, в каких тканях, клетках, нейронах? Оно везде, оно нигде.

Возможно проспать века в анабиотической установке, но преодолеть так историческую дистанцию к новым людям нельзя. Эти люди дали Берну щедрой мерой все, чтобы приблизить его к себе, — девять десятых пути пронесли его, можно сказать, на закорках. Но одну десятую он должен пройти сам. И это тоже немало.

Что есть время? Время ничто — изменения все.

— Скажи: что было самое трудное в нашей работе?

— То, что и у всех экспериментаторов: чисто поставить опыт.

— Да, — кивнул Ило, — чисто поставить опыт. Задать условия дикой мертвой планеты, не отрываясь от Земли.

Но не как у всех. Вспомни: труднее всего удавались эксперименты здесь, в лаборатории. В автоклавах и бассейне. Хотя, казалось бы, чего нам желать: все контролируется, регулируется, широкий спектр режимов, мгновенные анализы, любые присадки — лабораторный рай! И чего же мы достигли в этом «раю»?

— Круговорота веществ на бактериальном уровне в газовой среде и на уровне сине-зеленых водорослей в воде. Микронные битумные почвы на камнях, от действия флористых бактерий.

— Да. Ничтожный пробирочный круговоротик, который в первые часы выходил на насыщение. Далее. Перешли в камерный сорокагектарный ангар. Хлопот, по идее, должно бы прибавиться, а их, если помнишь, убавилось…

— Ну, еще бы! — оживился Эоли. — О контроле в каждой точке там не могло быть и речи. Выборочные анализы, а в остальном — продувки атмосфер, смены фундаментов, регулировки давлений, температур, полей. И наблюдение общей картины. Мы тогда посвежели, поправились.

— И достигли гораздо большего. В ангар воду не подавали — выделяли ее из камней с помощью оксибактерий. И метаноаммиачную атмосферу сдвигали к живительной кислородо-углекисло-азотной. И размножались в ней не только вирусы да бактерии, но и споры. А от них в азотистокремниевых почвах уже толщиной в миллиметры! — вырастали лишайники, бархатные мхи. А в лужах — тина, ряска, жирный ил…

— Ну, ясно, — тряхнул волосами молодой биолог. — На Полигоне, где мы вытеснили все живое на площади семь на восемь километров да на полкилометра ввысь, затраты труда и вовсе были несравнимы с масштабами опыта, ни с его результатами. Только изолироваться от среды да управлять энергетикой…

— Вот, — поднял палец Ило, — энергетикой…

— …и от начальной дичи и хаоса посредством пяти видов бактерий и обилия энергии пришли к почве, влаге, атмосфере…

— За недели!

— …к травянистой растительности, к насекомым…

— За месяцы.

— К травоядным животным величиной с жука-рогача, но позвоночным, и к кровожадным хищникам таких же размеров…

— За два года. Три каскада биологической регуляции: растения — травоядные — хищники, — подытожил Ило. — Гомеостат, который не так просто вывести из равновесия.

— А на планетах, хочешь ты сказать, тем более?..

— Вот именно.

Оба замолкли. Им не надо много говорить друг другу.

«У природы нет ни станков, ни двигателей, ни приборов. Она только смешивала растворы, осаждала, испаряла, нагревала, охлаждала их. Так и получилось все живое».

Программное изречение Инда, Индиотерриотами 120, создателя материков. Если нажать кнопку под его многослойным портретом — вторую в верхнем ряду, — он и сейчас произнесет его, кивая в такт словам, тенорком и с кроткой улыбкой.

Ило — это школа Инда.

У Инда, кстати, тоже в лаборатории не шибко получался направленный рост кораллов. В морях куда лучше.

…И вот, похоже, они вышли на магистральный путь природ который вел от протопланетного хаоса к устойчивой биосфере: энергетика плюс микробиология.

Только преобразования природы противоречивы, неокончательны и бесцельны. А если повести дело целенаправленно, грамотно, с напором, то на эволюцию тонюсенькой кожуры планет вовсе не надобны миллиарды лет. И века не надо, и десятилетия.

Еще в начале века, после создания и обживания новых материков, на Земле стала ощущаться нехватка проблем — особенно серьезных и обширных, требующих напряжения ума и сил. А над крайне необходимо, чтобы не замшеть, чтобы впереди маячило что-то; пусть будешь играть в этом не первую роль, пусть не доживешь до конечного результата даже — все равно сознание, что трудом и идеями причастен к дальнейшему движению человечества, наполняет жизнь больше благополучия.

Вот открытие Залежи и создание Трассы и наполнили смутное томление миллиардов душ конкретным смыслом. Идея Колонизации постепенно превратилась в массовое стихийно-творческое движение. Главным в нем был отбор и подготовка переселенцев, формирование отрядов; менее главным, но более массовым — создание устройств, машин, способов, систем связи, материалов… всего, что помогло бы жить и распространяться на далеких планетах, преобразовывать там природу.

Эоли принадлежал к тому большинству людей, которые участвовали в движении Колонизации, что называется, от сих до сих: он делал трудовой и творческий вклад, но сам покидать Землю и мыслях не имел. Не то чтобы он был меньше романтиком в душе, чем будущие переселенцы, — нет, просто свою романтику он видел ином. Дай ему бог здесь, в комфортных условиях, управиться с одолевающими мозг замыслами.

Поэтому и над Биологической Колонизацией, темой Ило, он трудился хоть и добросовестно, но спокойно, душу не вкладывал — идеи здесь принадлежали не ему. Перспективы применения ее рисовались ему в виде тех же шатров-полигонов, посредством которых переселенцы будут отхватывать на диких планетах участки, обживать их, строить новые полигоны, потом еще и еще. Даже в таком виде этот способ явно превосходил другие.

Но сейчас мысль-затравка Ило стала кристаллизовать в воображении молодого биолога, как в перенасыщенном растворе, иные яркие, почти зримые — картины.

Уран, вымороженный, оледенелый, в оспинах метеорных кратеров на волнистых плато (он был Уране, брал там минералы для Полигона). Маленькое негреющее Солнце среди звезд. Шесть рефлекторов АИСов на орбите — пятнышки на фоне Млечного Пути. Вот они вспыхивают вместе. Кольцо голубого ядерного огня обжигает планету. Побольше сейчас его туда, пожарче, поярче — пусть растекаются, обращаются в клубящий туман аммиачные вековые льды, лопаются от перепада температур скалы; пусть даже от неумеренного нагрева пойдет тектоническими трещинами кора планеты, рухнут или полезут друг на друга горные хребты… Это как раз то, что нужно: пробудить, встряхнуть планету, взбаламутить ее поверхность. Вернуть к началу времен.

Планета разбухает, растет на глазах за счет многокилометровой мути первичной атмосферы. АИСы меняют режим: максимум жара и яркости переходит теперь от одного «солнца» к другому по стационарной орбите. Тепловой фронт движется по каменистым, пустыням Урана, гонит перед собой волну давления — закручивает вокруг экватора и всех широт ветер, едкий пыльный ураган. Атмосферный вихрь — первый аккумулятор энергии. В нем уже грохочут, озаряют синими вспышками облака первые безводные грозы. Потоки ионов включаются в вихрь, создают магнитное поле планеты необходимый ингредиент будущей биосферы.