А мне что еще надо, имея таких друзей? Ничего мне не надо.

Вспомнишь, как Саша Кушнер шел со мной в душном Вашингтоне, где я пытался найти тенистый рай, и стойко улыбался, когда другие все сомневались и издевались. Что надо еще? Позвонишь Андрею Арьеву, услышишь его всегда бодрое: "Да-да!" – и сразу успокоишься. Все – есть.

На книжной ярмарке в Париже я метался между квартирой и гостиницей.

Сначала, когда энергичные москвичи не включили меня в забег, французская редакторша благородно поселила меня в квартире сестры.

Потом вдруг и москвичи потеснились, и место нашлось. После душного дня на ярмарке я маялся в тесном (не в пример нашему) переходе метро

– налево или направо? В гостинице я узнаю все новости, но и не появиться в квартире, столь любезно и явно не без усилий предоставленной мне, тоже неловко. В гостиницу я примчался поутру.

Ушлые друзья-москвичи уже садились в автобус.

– К президенту Франции едем! Паспорт есть?

– Нету!

Я метнулся наверх, отыскал паспорт. Сбегая с лестницы, увидал за стеклянной, из двух сходящихся половинок дверью отъезжающий зад автобуса. Прыгнул – и с глухим звоном врезался лбом в дверное стекло, которое, по идее, должно было раздвинуться фотоэлементом передо мною, – но я, видать, лбом своим скорость света опередил! Я упал, успев увидеть в отъезжающем автобусе хохочущих москвичей. С трудом поднялся и поспешил записать. Такая работа!

Перед последним абзацем этого повествования я вышел на Невский – перекусить, отдышаться, подумать: не забыл ли чего? В бистро гомонила, толкалась молодежь. Понял я, почему мне грустно – я один из нашего поколения в этой очереди стою! Другие уже достигли своего и в кругу домочадцев, окруженные почетом и уютом, мирно покушав, дремлют у камелька. Что ж мне-то выпала за судьба?

За долгую свою жизнь я переплыл гигантское Литературное Озеро, и плавание это вовсе не отняло мои силы, а, наоборот, – напитало их.

Когда куда-то бежишь, уже на пределе, или, напротив, – тоскливо и безнадежно ждешь, единственный способ поддержать себя – повторять любимые строчки. Не так уж много осталось их. И не все помогают. Тем более – в большинстве своем наша поэзия гордится своим трагизмом.

Смотришь на цветущего красавца, только что получившего престижную премию и отправляющегося вот-вот за второй, и не веришь, что ему действительно так хреново, как он нагнетает в стихах… А ты вот попробуй помочь!

Из таких остался лишь Уфлянд. Собственно, он всегда и был один, и всегда был таким. Он настолько выбивается из общей традиции, по которой принято быть трагично-надрывным, что его не замечают: он в общей очереди не стоит. Получив от природы все, он только щедро и весело делится и не требует больше ничего, а чтобы что-то еще получить, надо требовать, а он легкомысленно на это плюет. Чтобы оценить его, надо по крайней мере стоять с ним вровень – и Бродский и Довлатов обожали его. В унылой очереди традиционных поэтов, напоминающих телеграфные столбы, Володя Уфлянд стоит, как яркий подсолнух, – как бы ниже их ростом, но ярче всех.

Странная вещь: казалось бы, таких, как он, мудрых, добрых, веселых, должно быть в литературе большинство, от таких питается жизнь, наполняется… а фактически – он один. Но он мудро и весело переживает и это.

А потом я жила в провинции,

Населенной сплошь украинцами,

И меня, увидав возле дома,

Полюбил секретарь райкома.

Подарил уже туфли спортивные -

Но меня увлекали беспартийные.

Это, разумеется, он сказал о себе. Все, занятые делами, интригами и карьерой, сбивающиеся в стаи, прекрасно знают: Уфлянда в партию не брать. Он обязательно, добродушно и простодушно, немедленно потеряет партбилет, и перепутает пароль, и будет смеяться. И в этом прелесть его, и я бы даже сказал – долг, который он выполняет неукоснительно, в отличие от множества поэтов "трагических", которые с первых своих стихов обещают погибнуть, но упорно живут, никого при этом не радуя.

Уфлянда, человека живого, доброго и поэтому незащищенного, жизнь как раз колошматит больше всех, и его "вспышки радости" по этому поводу закаляют и нас.

Помню его самый главный приход ко мне – настолько уфляндский, что уж его не забудешь. Сначала зазвонил телефон.

– Валера, – произнес он нараспев, как обычно, – разве не сегодня заседание Пен-клуба? Я пришел в дом Набокова в три часа, как было велено, – и никого нет!

– Володя! – Обижаться нельзя на него. – Заседание завтра. Так что все почти правильно – и время и место. Только вот с днем вышла маленькая неточность – завтра приходи.

– Ну раз уж я на Большой Морской, – произнес он добродушно (хотя многие бы вспылили, неизвестно почему), – зайду к тебе. Чего взять?

Я тихо вздохнул. Уфлянд есть Уфлянд! Вообще, рабочий день еще в разгаре, но что это будет за работа, о чем хорошем ты можешь писать, если в жизни твоей не осталось места для любимого друга и поэта?

– Ну… чего-нибудь легкого! – произнес я и, сдвинув пишущую машинку, поставил на ее место рюмки.

У всех гениев бывают дуэли – Уфлянда злые завистники тоже нашли.

Свет раздражает многих – его хотят погасить. Это странно – почему так ненавидят добро?

Представляю, как он, добродушно улыбаясь, вошел в магазин, долго и весело пререкался с продавщицами, выдавая свой обычный уфляндский карнавал… зло накинулось сзади.

Звонок был очень длинный. Слегка удивившись, я пошел открывать.

Володя стоял согнувшись, закрыв свои кудри ладонями, и между пальцами текла кровь.

– Извини… напачкаю тут, – произнес он в первую очередь.

– Ты упал?

– Помогли. Во дворе подстерегли. Схватили сзади, затащили в мусорную нишу, дали чем-то железным по голове и сумку вырвали… вместе с бутылками. Извини!

За время этого рассказа мы прошли с ним, обнявшись, в ванную, я, как мог, разобрался с раной, продезинфицировал ее… но сделать ничего существенного не мог. Кожа на голове была разрублена и разошлась широко.

– Вызываем "скорую"?

– …Ну давай! – неохотно он согласился.

"Скорая" приехала неожиданно скоро, и Володю увезли. Я позвонил его жене Алле: "Вот… хотели выпить в неурочное время… и вот результат".

– Я этого и боялась, – вздохнула она. – Что-то давно ничего такого с

Уфляндом не приключалось! Короче, так: только он придет к тебе – немедленно гони его домой!

– Ты думаешь – после этого… он придет ко мне домой? – спросил я ошеломленно.

– Ты что? Уфлянда не знаешь? – сказала она.

Да, видимо, она знала Уфлянда даже лучше, чем я!

Звонок раздался удивительно скоро, я побежал открывать. В дверях стоял Уфлянд, значительно более веселый, чем в первый раз. Он был в красивой белой шапочке из бинта, и над темечком задорно торчали

"заячьи ушки".

– Однако, ты быстро! – проговорил я.

– Так те же ребята подвезли меня на "скорой", как-то подружились мы!

Да-а. Настолько подружиться в "скорой", везущей тебя, – это только

Уфлянд умеет!

В руках его красовались две бутылки.

– Может… пока не надо? – неуверенно произнес я.

– Да ты что, Валера? – Он засмеялся. – Чтобы какие-то идиоты смогли испортить нам встречу? Да не бывать этому!

И мы радостно выпили эти две бутылки. Потом я пошел его провожать.

Мы шли, самоотверженно поддерживая друг друга. У Мойки он бодро сказал мне: "Иди домой, Валера! Я доберусь!"

Ночью раздался звонок: Уфлянд попал под машину. Мы с Арьевым поехали его навещать. Володя лежал весь забинтованный и улыбался.

– Удивительный тут случай со мной произошел. В реанимации я встал – и пошел. Вдруг вижу: ко мне подходит Серега Довлатов, в белом халате, берет меня на руки и несет.

Утром выяснилось – это санитар, но похожий на Серегу абсолютно. И фамилия – Довлатян!

Через месяц Уфлянд, уже с тросточкой, улыбаясь, вышел из больницы.