Коноплянников недоверчиво пожевал губами.

– Почему мы вам свои деньги должны доверять? – запальчиво продолжала она. – А если вы до регистрации сбежите?

– Куда сбегу?

– Не знаю куда! Деньги в банку закрутите – и сбежите. Может, даже договор не подпишете – и до свидания. Тогда как?

– Вы мне не верите, что ли? – с детской обидой в голосе спросил

Коноплянников.

– Дело не в том, что мы вам не верим, – морщась, сказал Кирилл

Анатольевич.

– Нет, в этом! – настаивал он, краснея. – Почему вы мне не верите?

– А вы нам верите? – быстро спросила Марина.

– Верю! – отрезал Коноплянников. – Я-то верю! Я-то…

– Ну если верите, пусть деньги до регистрации у нас останутся.

Коноплянников помолчал, потом ответил:

– Не надо так… что за шутки? Мы же о серьезном говорим. Я консультировался. И права свои знаю…

– Вот именно для того, чтобы не было нужды никому верить, мы обращаемся к услугам банка, – наставительно сказал Кирилл

Анатольевич. – Никто не должен никому верить. Банк сам обеспечит все усло…

– Почему я должен верить банку? – спросил Коноплянников.

Мы помолчали.

Кирилл Анатольевич вздохнул:

– Владимир Сергеевич, вы договор подписывали. Помните?

– Ну и что?

– Вы меня извините, бога ради, но, если не ошибаюсь, там сказано что-то в таком духе: “Исполнитель несет ответственность за проведение сделки и безопасную передачу вырученных денег заказчику”. Исполнитель – это мы. Заказчик – это вы. Припоминаете?

Кирилл Анатольевич производил впечатление чрезвычайно вежливого человека. Я слушал его интеллигентную речь, понимая, что все висит на волоске и волосок этот, похоже, вот-вот лопнет: я на коноплянниковскую банку не согласен, Марина тоже не согласится, а сделать что-нибудь с Коноплянниковым Кирилл Анатольевич не в состоянии. Слишком мягок. На него бы надавить сейчас как следует… а он будет морали читать. А что Коноплянникову мораль? Он упертый. У него свои идеи. Не сладит с ним Кирилл

Анатольевич, не сладит… Тот еще деятель, этот Кирилл

Анатольевич. Тоже фрукт. Два сапога пара. Такие любят рассуждать на тот счет, что не нужно пороть горячку. И еще бухтеть, что-де эти головотяпы тянут резину. Вот и будет он с Коноплянниковым рассусоливать…

– Да если вы не можете безопасно, что ж, я должен у вас на поводу! Это если б у меня сто квартир было! Тогда пожалуйста!..

– Мы это сейчас обсуждать не будем. Мы уже обсуждали, – говорил

Кирилл Анатольевич бархатистым своим голосом. – Согласитесь,

Владимир Сергеевич, для вас это совершенно не новость. Перед подписанием договора я вам все подробнейшим образом рассказывал.

В частности про банк. Вы вспомните, Владимир Сергеевич, вспомните! Все я вам исчерпывающе доложил – как, что, почему.

Даже демонстрировал банковские договоры… Разве не так? И вы со всем были согласны. А теперь…

– Я тогда не знал! А потом проконсультировался!

– А теперь выясняется, что у вас, оказывается, свои представления о безопасности. Не такие, как у нас. И отлично.

Это ваше право. Я только хочу вам напомнить, что в соответствии с другим условием договора вы, в случае расторжения оного по вашей вине, должны выплатить неустойку. Припоминаете?

– Да почему же по моей?!

– А по чьей? Мы-то готовы выполнить свои обязательства.

– Да какие же обязательства, когда вы меня в банк?! Вы что?!

Смеетесь?! Неустойка еще какая-то. Да не дам я вам никакую неустойку. Еще чего! И не думайте. Вы как мои интересы-то защищаете? В банк меня суете. А я не хочу в банк. Это что – интересы защищать? Неустойка! Ни копейки на заплачу. Вы что же думаете, на вас управы нет?

– Да почему же не заплатите, если у нас в договоре? – удивлялся менеджер, недоверчиво улыбаясь: мол, сами посудите, как странно!

– Заплатите.

– Что, судиться, что ли, станем? – спросил Коноплянников помолчав. – Давайте.

Кирилл Анатольевич огорченно покачал головой:

– Да зачем же судиться!.. что вы! мы в таких случаях не судимся!

Что вы, Владимир Сергеевич! Бог с вами! – Затем нажал на клавишу селектора: – Лизонька? Попроси ко мне из юридического… да, обоих… спасибо.

Откинулся в кресле, негромко рокоча:

– Что вы, Владимир Сергеевич!.. нам судиться-то некогда.

Судиться – это когда есть какие-нибудь сомнения… Понимаете? А в данной ситуации какое сомнение? Видите ли, у нас-то с вами случай совершенно бесспорный, потому что в договоре все это однозначно отражено. Если бы возникла хоть маломальская неуверенность в части несправедливости нашего отказа в отношении ваших требований, то, разумеется, мы бы… ага, вот и они! Прошу!

Дверь резко и широко раскрылась. Вошедшие были чернявы и молоды.

Один – нормального человеческого роста, но необыкновенно широкий в покатых борцовских плечах. Другой – на две головы выше, сутуловатый, с длинными обезьяньими руками; плешивая смуглая голова в шрамах; физиономия тоже не без отметин; ломаный нос корявой картофелиной. Именно он-то, недобро глядя исподлобья, и спросил глухим тяжелым голосом:

– Звалы, Кырыл Анатолыч?

В ту короткую паузу, что случилась между обвальным гудением его голоса и тут же пушисто покатившимися словами Кирилла

Анатольевича, мне вдруг послышалось, будто где-то недалеко почти беззвучно лопнула туго натянутая струна: трень! Или что-то в этом роде: брень!.. Я даже вздрогнул и невольно оглянулся, но увидел только перекошенное лицо Коноплянникова.

– Да, да, заходите… Нугзар, тут некоторые разногласия у нас возникли, – мягко пояснил менеджер. – В отношении неустойки.

Нужно разъяснить клиенту те положения договора, кото…

– Не нужно, – сдавленно, но твердо сказал Коноплянников.

– Не нужно? – удивился Кирилл Анатольевич. – Ну, не нужно так не нужно. М-м-м… тогда все… Да, Ашот, уж если вы здесь… что там у нас с Регистрационной палатой? Насчет микляевской сделки?

– Завтра с инспектором встречаюсь, – пробасил широкоплечий.

– Ага… Ну хорошо. Пожалуйста, не тяните с этим делом. Спасибо, не задерживаю.

Дверь за ними закрылась.

Все помолчали.

– А тогда напишите мне расписку, – сказал Коноплянников, блестя стеклами то на меня, то на Кирилла Анатольевича. – Если вы меня силой в этот банк. Расписку, да. Мол, так и так… если вдруг что по вине банка… и я не получу указанную сумму… вы сами мне ее должны. Напишете? А иначе я не согласен. Не согласен я.

Кто будет виноват? Знаю я эти банки. Нет, не согласен… Заплачу я вам неустойку… черт с вами… и все – до свидания!

В подъезде голоса звучали гулко, как в бане. Старухи поднимались медленно, передыхая. Несколько мужиков шли последними, по-свойски подбадривая их негромкими шутками.

Павел давно уехал из дому и прожил в Ковальце почти тридцать лет. Разумеется, с годами его жизнь переплелась с жизнью этих людей – с кем-то он породнился через Аню, с кем-то был просто дружен и близок душевно. Их было много, и не возникало сомнений, что при случае они и без меня бы отлично справились; и что не они мне помогали сегодня, а я им. Единственное, что связывало нас, – это Павел; а Павла мы час назад оставили в могиле, мокнущей теперь под мелким холодным дождем; и эта связь распалась. Мое участие в надвигающемся словно грозовая туча торжестве было не обязательным. От них исходил ток смутной враждебности, я был для них чужим, и как они тяготили меня, так и я тяготил их; и конечно же в глубине души они были бы рады, если б я оставил их в своем кругу.

Я и сам чувствовал себя совершенно лишним. Мне было бы лучше сейчас оказаться одному или по крайней мере с кем-нибудь из близких – из тех людей, которые способны хотя бы смутно вообразить себе, что я тоже жив, тоже чувствую боль и мое дыхание тоже ненадолго оставляет влажное пятно на холодном стекле бесконечной ночи. Мне было бы лучше горевать в одиночку – горевать свое собственное горе; да, горевать свое и не делить его с ними – потому что в их взглядах читалось, будто я что-то у них отнимаю.