Ксения, мы теперь скованы одной цепью!.. А Ксения смотрела на меня, как на предмет мебели, – уставится и смотрит. Не может понять, живой перед ней человек или просто видимость одна… мираж ненужный. Я уже тогда злился. В ней не было заинтересованности покупателя. Она о чем-то неотступно думала, да, – но вовсе не о своей будущей квартире. Квартира была тенью на фоне ее мыслей. Она торговалась, отжимала тысячу (и отжала-таки, я уступил), но все это как-то не всерьез, для проформы. Положено торговаться – вот она и торгуется; а на самом-то деле наплевать – тысячей больше, тысячей меньше… Она была погружена во что-то иное, ее томили другие чувства, другие переживания. Мне хотелось взять ее за плечи и потрясти. О чем она думала? О чем вообще в первую очередь должен думать человек, когда собирается купить квартиру? Не очень-то дешевую, между прочим!..

Одеваясь, я снова и снова прокручивал в голове эту заезженную ленту. Все очень просто. Если деньги не появятся у нее до двенадцатого… если двенадцатого утром мы не встретимся в банке всеми тремя сторонами нашего убогого треугольника – “Свой угол”,

Будяевы, Ксения, – значит, задаток Ксении приказал долго жить.

Это было бы как нельзя более радостно – штука на дороге не валяется! – если бы полученные от нее деньги я не передал на тех же условиях в “Свой угол”. Ксения потеряет тысячу, это правда.

Но я из них не получу ни гроша. Получит “Свой угол”. Тоже для них не большая радость. Им ведь не дурной задаток нужен, а сделка… они со сделки три, а то и четыре должны помутить… но все-таки: у них хотя бы тысяча останется. Пустяк, а приятно…

Черт бы ее побрал!.. Теперь вот оказывается, что все зависит от какого-то человека… бизнесмена какого-то чертова… вечно от них одни неприятности.

Я подумал об этом бизнесмене, и мне стало еще противней. Взять бы, правда, сейчас какую-нибудь вазу… бывают такие большие китайские вазы… как дать об стенку! Была ваза – и нету… Вот еще, нате вам: бизнесмен. Кому он нужен? – думал я, повязывая галстук. Понятно, что у такой женщины должен быть мужчина, но простите – почему же обязательно бизнесмен?! Я думал о ней, шагая к метро. Ах, Ксения!.. Непонятная девушка. Загадочная.

Красивая. Смотрит как собственная фотография. Очень грустна.

Почему? Нет, ну совсем непонятно. Чего она хочет? Чего она вообще хочет от жизни?.. Поди догадайся… Вот, например, про себя я знаю точно: мне денег не хватает. Так сложилась моя дурацкая жизнь. Я тоже попросил бы богатства – как тот безмозглый персонаж из сказки, которого волшебное яблочко привело в волшебный сад. Садовник показывал ему деревья и говорил: “С этого яблоко съешь – станешь умным. С этого – красивым. С этого – бессмертным. С этого – любимым. С этого – богатым…” Он, дурак, выбрал с того, где богатым. Вот и я бы, наверное…

– На две поездки, – сказал я в окошечко и протянул десятку.

Мартин Кроненгер говорил по-русски с тягучим западным акцентом: мы понимайт… вы понимайт… это есть хорошая идея… ми будем сотрудничайт… и т. д., одет был с иголочки, благоухал дорогими ароматами, приезжал на “саабе”; за рулем сидел секретарь – бородатый русский мужик лет тридцати пяти, которому очень подходила его фамилия – Прикащиков. Секретарь открывал дверцу, носил за шефом портфель и подавал телефон, а также вступал в беседу, если Мартин Кроненгер испытывал затруднения в использовании какого-либо русского оборота. Все вместе выглядело чрезвычайно респектабельно.

К риэлторскому бизнесу Мартин Кроненгер не имел никакого отношения – он был главой датской полиграфической фирмы, сделавшей ставку на русский рынок, почему и торчал безвылазно в

Москве. Заниматься продажей квартиры его вынудило стечение смешных и по-житейски понятных обстоятельств, немалую роль среди которых играла дружба. Дело в том, что во время частых и продолжительных отлучек Мартина Кроненгера в Копенгагене его замещал младший партнер и друг – Николай Владимирович Кравец, русский, нашедший в Дании вторую родину, преуспевший там, женившийся на датчанке и соответственно сворачивавший остатки дел в России по причине их совершенной исчерпанности. Дочь

Кравца, Лена, вострила лыжи в ту же сторону – в Копенгагене наличествовал жених-датчанин, а здесь полугодовалый ребенок от него и оформленная виза. Единственное, что еще держало в Москве,

– это ее законное желание убедиться, что квартира продана, а деньги благополучно переведены.

Интерес был понятен. Однокомнатная квартира на Преображенке принадлежала Кравцу, однако вырученную за нее сумму он предполагал подарить дочери – причем, ввиду ее скорого отъезда, плату хотелось бы получить, естественно, не в Москве, а в

Копенгагене. Приурочить один из своих редких приездов в Москву к сделке с порядочным покупателем, у которого, разумеется, нашлось бы множество причин настаивать на удобных ему сроках, Николаю

Владимировичу Кравцу было затруднительно. С другой стороны, не хотелось и отдавать квартиреху абы как, за бесценок. Переводить на имя Лены, чтобы она сама потом ею занималась, тоже не с руки: и впрямь таскаться по присутствиям с младенцем на руках чрезвычайно обременительно. Кравец прикидывал и так и сяк и в конце концов вместе с Мартином Кроненгером нашел следующее решение: оказавшись на несколько дней в Москве, договором купли-продажи переоформил квартиру на Владислава Егоровича

Прикащикова, секретаря Мартина, – с тем, чтобы, невзирая на отсутствие Кравца, Мартин Кроненгер – друг и доверенное лицо – смог бы без особой спешки найти реального покупателя и перевести деньги в Данию на имя Лениного жениха.

Долго ли, коротко, но реальный покупатель нашелся. Сказать, что мне доставляло удовольствие иметь с ним дело, – значит покривить душой. Однако плох тот риэлтор, который не сумеет заместить неприязнь в своем озлобленном сердце самой искренней привязанностью. Мы колесили по городу в поисках подходящей квартирки, я рассуждал о степенях риска на рынке недвижимости, а

Стреповиков удовлетворенно мычал, когда мои слова находили в нем хоть какой-нибудь отклик.

Он был невелик ростом, очень плотен и упитан сверх меры – холодные, стального цвета глазки помаргивали в складочках сальца. Кроме того, походка его демонстрировала неприятные последствия детского полиомиелита: шагал Стреповиков нешироко, переваливаясь на коротких и кривых, колесом, ногах. Ничто так не сближает, как почти ежедневные вылазки по квартирным делам, однако Стреповиков о себе говорил немного. Кое-какие его замечания да еще переговоры, которые он без конца вел из машины по сотовому, позволяли заключить, что ему принадлежат несколько разнопрофильных магазинов (один из них был мебельный, двухэтажный, на Рязанском проспекте, мы как-то раз заскочили туда попутно, и я наблюдал легкую панику персонала, посеянную внезапным появлением хмурого хозяина). Квартиру он подыскивал для содержанки. Эта женщина – точнее, двадцатидвухлетняя девушка

– была единственным, о чем он с удовольствием рассказывал – многословно, без конца повторяясь и заполняя паузы бараньим блеяньем и матюками. Особенно Стреповиков напирал на ее рост и молодость; немало времени потратил также на то, чтобы попытаться объяснить мне, что же в конце концов делает мужчину мужчиной.

Главную роль в мужском становлении он отводил деньгам, хорошие же манеры стояли, похоже, на самом последнем месте – во всяком случае, молвить слово, не оснащенное спереди и сзади вспомогательными матерными, у него никак не получалось.

Квартира на Преображенке его полностью устроила, и мне было приятно увидеть наконец на жирной физиономии Стреповикова знаки воодушевления, свидетельствующие о скором окончании наших отношений. Единственное, что его смущало, – это необходимость послать двадцать четыре тысячи долларов на имя неведомого ему жениха. Технических проблем не существовало: Стреповиков имел несколько счетов за границей, с каждого из которых мог перевести требуемую сумму по указанным реквизитам. Ему лишь не нравилось, что придется отправить деньги лицу, не имеющему к сделке никакого отношения. “А тут-то нельзя отбашлять? – спрашивал он.