— Женщинам повезло, потому что у них есть возможность выразить свои чувства, — сказал он, целуя ее глаза и щеки, мокрые от слез. — Им повезло, потому что за ними закреплено право на плач, на крик, на заламывание рук, на посыпание головы пеплом, на то, чтобы упасть лицом в придорожную пыль,

— на все проявления исключительной боли. А что будет позволено мне; мужчине, когда я увижу как вы расстаетесь со мной, вы, — на ком отдыхает мое сердце, вы — утешение моих горьких мыслей и постоянное обещание огромной любви, которую только можно познать? Что скажу я, бедный мужчина, перед лицом новой жизни, полной разочарования, в которой не будет другого солнца, кроме надежды видеть вас как можно скорее, и перед важными дипломатическими разговорами я буду знать, что вы не ждете меня у дверей, и мы не сможем побеседовать? Передо мной находится необходимость пожертвовать во имя комедии глупого и тщеславного мира, пресыщенное чванство которого я не в силах устранить, самым удивительным и прекрасным созданием вселенной. По вечерам у меня не будет надежды, что после долгих и изнурительных дипломатических баталий я смогу отдохнуть, что какая-то другая женщина сможет меня успокоить и развлечь, кроме той, которой мне не хватает. И я буду мечтать о ней в одиночестве, надеясь, что и она…

Прижав лоб к его плечу, она сначала легко улыбнулась, затем рассмеялась. Она подняла голову.

— Я не верю ни единому вашему слову, и вы не разжалобите меня рассказами о вашей горькой судьбе. Я не сомневаюсь лишь в последней части вашей речи.

Она приложила пальцы к его губам, чтобы помешать ему возразить.

— Никаких обещаний… я вам уже сказала, что не верю ничему и не собираюсь верить… Я даже не хочу думать, представлять себе, воображать, что вы собираетесь жить без меня… Остальное не важно! Все равно! Какая разница кем вы будете вдали от меня! Вы будете вдали от меня. Как я смогу вынести это!

И она снова разрыдалась.

— Я умру…

Она прижимала голову к его груди, она обнимала его так крепко, словно хотела до отказа взять запасы его страсти, его запах, все, что она любила в нем. Его руки вокруг ее стана. Эта вибрация жизни пронзала его сильное тело, проявлялась в его жестах, его выражениях, вызывала у нее каждое мгновение опьянение и негу, которыми она в тайне наслаждалась и которыми она жила.

Он был такой энергичный, что другие, все остальные, казались ей не просто медлительными, а почти мертвыми, но мертвыми от скуки.

— Итак, — сказал он, — вы действительно не желаете поверить, что я буду очень несчастен без вас?..

— Нет. У меня нет никакого доверия. Я слишком хорошо вас знаю! Вы испытываете огромное удовольствие, властвуя над людьми, противостоя интригам, разрушая преграды, строя из ничего и возрождая то, что было разрушено. Вы мужчина. Даже сам король — всего лишь ставка в вашей игре. Вы не сомневаетесь в том, что сумеете обмануть его, если вам представится подходящий случай и возможность. Перед вами слишком много дел и слишком много грядет подвигов, вы и не заметите, как пройдет время!

— А вы, мадам, разве не будете испытывать то же самое? — сказал он, держа в своих сильных руках ее голову, так, чтобы она смотрела ему в глаза. — Ведь я тоже вас отлично знаю. И слава Богу, любовь, которая дана вам, будет вам помогать во время моего отсутствия, и я знаю, что вернувшись, найду вас победившей все беды, ваши и мои, и еще более похорошевшей.

— Допустим. Я должна подчиняться и мириться с тем, к чему меня обязывает положение супруги. Оно более тяжелое, чем ваше, потому что мужчины всегда куда-то уезжают.

— Иногда и женщины тоже. Вы принижаете место, которое занимаете в моей жизни. Это я буду страдать, при виде того как вы удаляетесь от меня, возвращаетесь в Голдсборо, чтобы продолжать жизнь, к которой я в течение долгих месяцев не буду принадлежать, у меня не будет права изливать боль или по меньшей мере беспокойство и, я знаю, вам это понравится, мою ревность, которая охватывает меня при мысли, что вы снова одна, вы хозяйка вашей жизни. И я не говорю о том, что ситуация в Америке может усложниться. Я ведь понимаю, что вы можете оказаться в опасности.

Эти слова, в которых она чувствовала искреннюю озабоченность, помогли ей взять себя в руки.

— Я сама гарантирую свое поведение. Я за себя не боюсь, вы можете ехать спокойно.

— Итак, ответьте мне тем же. Поверьте тому, что я говорил о моей любви к вам. Тогда я смогу выпутаться из любой ловушки. Ваше безграничное горе не имеет оснований. Давайте поразмыслим хладнокровно: нам предстоит провести зиму друг без друга, но это не значит, что мысленно мы не будем друг с другом. Миссия, возложенная на меня господином де Фронтенаком — это дело чрезвычайной важности. Вам это известно так же как и мне. На этот раз я думаю, что наше вмешательство перед королем необходимо: одно слово может спасти положение и может его погубить. На карту поставлены бессмысленные войны, мучительные ссылки. И во время этой борьбы вы будете рядом со мной, как и я буду рядом с вами…

Так, словно расставляя пешки на опрокинутой шахматной доске, а пешки в этой игре казались самыми разумными и простыми фигурами, ему удалось смягчить ее реакцию, ее слепой и яростный отказ.

В его руках, прижимающих ее к нему, она согласилась признать, что, да, высшая сила, которая управляла их судьбами и судьбами их детей, их душами, их друзьями и союзниками, в игре обязывала их совершить эту жертву. Что, если посмотреть внимательнее, да, соотношение пользы и испытаний в этом деле, сводилось к максимуму выгод и минимуму препятствий. Все будет хорошо, она не уставала повторять это про себя. Месяцы разлуки пролетят очень быстро.

И действительно, она в это верила. Она знала, что все будет хорошо. Она видела, как он переплывает море без всяких приключений. Попадал ли он когда-нибудь в плен? Терпел ли кораблекрушение? Она видела, как он причаливает и высаживается на берег Франции, где его сторонники, сгруппировавшись, образуют вокруг него защитное полотно. Она видела его возле короля. Чего проще и естественнее? Вельможа королевства, представитель старинного рода, занимает место среди равных.

«Рано или поздно это должно будет случиться» — сказал ей Молин.

Король! Жоффрей де Пейрак! Двое мужчин, которые имели намного бы меньше сложностей узнать друг друга и понять — плевать на обиды прошлого и сентиментальности — если бы причина этого возвращения и внезапного сбора был бы тем, что задевало обоих за живое: власть короля Людовика Четырнадцатого над Америкой. Людовик Четырнадцатый любил все проверять сам. А она доверяла Жоффрею. Он был так силен и ловок. И у него был такой ясный и всеобъемлющий взгляд на вещи…

Наутро, выходя, она обнаружила маркиза де Виль д'Аврэ, который ждал ее и взял ее под руку. Шагая по песчаной дороге, ставя ногу и конец трости с обычным для него изяществом, он начал говорить о королевских садах. — Я не говорю вам о садах и парках большого размера, но лишь об огородах. Их величие, рожденное из красоты всех фруктов, овощей, цветов, выращенных и посаженных со вкусом и согласно науки, восхищает при первом же рассмотрении, словно оказываешься на пейзаже какого-нибудь художника. Что до запахов, то аромат груш возле стены ста ступеней, против которой король велел посадить пятьдесят груш, этот аромат, особенно усилившись в тепле лета, вызывает в памяти и чуть ли не ставит перед глазами создания, похожие на вас.

— Почему вы говорите мне об этих утонченностях, когда мы находимся вдалеке от них и к тому же в рамках дикой природы и природы неблагодарной, а уж о запахах я и не говорю, одна тресковая печень. А в Вапассу мне так и не удалось заставить нормандскую яблоню зацвести.

— Если я в качестве контраста описываю королевские сады, это значит, что я знаю, что ваша любовь к жизни делает вас чувствительной к таким картинам и может заставить вас захотеть увидеть их вновь.

— Этьен, вы знаете, что я не могу сопровождать господина де Пейрак, вам это прекрасно известно. Все удерживает меня в Америке. Мое место возле детей, наших друзей и компаньонов и я добавлю, без принуждения, что буду жить здесь в отсутствие моего мужа и не знаю, вернусь ли в Европу когда-нибудь…