Она перестала подметать и повернула к Анжелике лицо, на котором горели блестящие и оживленные черные глаза.

— Представьте себе, он даже не представлял себе, откуда взялось слово «гугенот», которым называют нас, французских реформистов.

Он не знал, что это слово произошло от немецкого «айдгеноссен», что значит «конфедераты». Так называли швейцарских партизан, которые хотели присоединиться к Конфедерации Швейцарии и бороться против герцога французской Савойи.

А позднее другие наши кальвинисты объявили себя вне старых доктрин. Тогда наши противники-католики прозвали нас «егенеты», что мало-помалу превратилось в «гугеноты». Я все это отлично знаю. Тетя Анна такая ученая, и она многое мне рассказала. Но он! Его невежество… это… жалко его слушать!..

Батюшка прав, когда говорит, что дворяне-реформаторы еще более глупы и невежественны, чем католики.

— Если ты находишь его таким глупым и малопривлекательным, то зачем же ты…

Северина снова принялась энергично подметать, затем бросила веник и, подбежав к Анжелике, спрятала лицо на ее груди.

— О, госпожа Анжелика, это из-за вас…

— Не говори так! Твои родители обвиняют меня в самом плохом, в том, что я плохо на тебя повлияла, что я тебя надоумила… в чем только не обвиняют…

— Вы сама, ваш образ меня вдохновил. Вы открыли мне, что любовь — это великая тайна. Я-то думала о свадьбе, приданом, блестящей партии. И однажды я поняла, что в любви нет никакой логики. Что настоящая любовь подобна молнии, что мы имеем на нее полное право, но теряем ее из-за того, что не узнаем, из-за того, что не склоняемся перед ней, оттого, что не понимаем, что это милость божья… Я не знаю, как объяснить… Слова так ничтожны… Нужно бы говорить часами о таких вещах, которые недоступны человеческому глазу.

Это правда, я находила его глупым, некрасивым, неприспособленным к жизни. И, однако, как вам объяснить, почему это произошло? Это было в прошлом году. Тот же английский корабль, что стоял в нашем порту недавно готовился поднять паруса и увезти ваших подруг в Новую Англию. Они зашли к нам, чтобы попрощаться.

Меня охватило предчувствие, возникла уверенность, что он тоже хочет уехать, несмотря на все мои усилия, приложенные, чтобы привезти его в Голдсборо. Он собирался нас покинуть, и я никогда бы с ним не встретилась. Я тайком выбежала из дома и побежала на площадь. Я увидела его в толпе, и, как я и предполагала, он нес свой багаж, сумку к трапу корабля.

С этого момента началось нечто, что я вам не берусь объяснить. Мы словно бы очутились в облаке. Как только я подошла к нему, и взгляды наши встретились, он бросил сумку и взял меня за руку. Мы пошли, ни слова не говоря, прочь из города, и углубились в дикий лес. Что за сила владела нами! Что за страсть! Он ничего не знал. А я тем более. Это было в первый раз. Мы впервые любили, ничего не зная об этом. Что за чудные ощущения, несмотря на боль! Небеса разверзлись! В своем порыве он преобразился. Моя покорность поразила его… и меня. О!.. Я уверена, что Адам и Ева в земном раю, впервые узнав друг друга не были более счастливы. Вы правы, госпожа Анжелика, экстаз стоит всех бед, всех жертв…

Нет, не браните меня. Вы заботитесь обо мне, потому что я и для вас немножко дочка, но я знаю, что вы одобряете, когда кто-то следует своему пути. Тот, кто бережет сверх меры себя, не заслуживает внимания. Что до упреков, которыми меня осыпают мои родители… И Северина, рассмеявшись, встряхнула головой, разметав по плечам свои чудные черные волосы.

— Нет! Нет! Дорогая госпожа Анжелика, это не только ваши слова или строчки из письма, которое вы мне читали. Я говорю вам: это ваш пример! Это ваш образ! Это то, как вы живете с вашим супругом, который доказал мне, что любовь существует. И также — это то, что существует между отцом и Абигаэль. Их не за что осуждать… И я сказала об этом отцу. Он разгневался из-за этих слов. Нужно было защищаться, и я нашла веский аргумент…

То плача, то смеясь, она загрустила, склонив голову.

— Я потеряла моего ребенка, — прошептала она с горечью.

Сдержав рыдание, она овладела собой. Она видела, как с ее кровью исчез плод ее надежды, ожидания новой радостной жизни, связанной с рождением ребенка.

— Да, я знаю, я понимаю…

Анжелика вспомнила свое подавленное состояние, когда с ней случилось подобное. Она чуть не выцарапала глаза вельможе, который сопровождал ее в качестве пленницы до Парижа, когда перевернулась карета, и она поняла, что теряет «милое обещание» будущего счастья. В этот момент не существовало судьбы, будущего и настоящего, не существовало Жоффрея и Колена. Было лишь ощущение потери ребенка. Таковы женщины!

— Ну почему вас не было рядом, госпожа Анжелика! Никто не понимал меня. Они думали только об одном: как бы не узнали соседи.

Анжелика постаралась объяснить, до какой степени испытание, выпавшее на долю их семьи, изменило бы судьбу Бернов.

— Они должны были бы отвечать на унизительные вопросы, сносить насмешки, критику и несправедливые упреки друзей, защищать свою дочь, требовать для новорожденного ребенка нормальной жизни. И они сделали бы это. Но кто знает, не вынудило ли бы это их к добровольному отказу от общения, к затворничеству? Ибо здесь лелеют порицание с таким удовольствием. Может быть вам бы пришлось покинуть Голдсборо. А Лорье? А Мартьяль? Таков уж наш мир. Тебе не следует на них сердиться.

— Но я сержусь на них, и никогда им этого не прощу.

— Не будь так категорична, маленькая безумная девчонка! Ты стала женщиной, и ты больше не та малышка, что думала, что вся жизнь и окружающие люди созданы только для тебя. Ты лелеешь свою любовь! Прекрасно! Приготовься встретить супруга, который должен приехать. Я напишу господину Молину в Нью-Йорк. Он встретился с моим братом Жоссленом после долгих лет разлуки. Меня удивит, если он не попытается «наложить руку» на Натанаэля. Так значит ты его имела в виду, когда сказала мне: «В моем сердце живет любовь, которая помогает мне выжить?»

— Да.

Анжелика рассказала, как Онорина, будучи сильно взволнована этими словами, приложив руку к сердцу, сказала то же самое в момент расставания в передней пансиона Маргариты Буржуа.

— Онорина! Милая сестренка! — произнесла Северина с меланхолической улыбкой. — Как она непредсказуема и забавна. Я бы дорого заплатила, чтобы узнать имя ее тайной любви. Мы не узнаем его никогда, без сомнения. Она всегда дорожила своими мыслями, слишком дорожила, чтобы доверять их непонятливым и неблагодарным взрослым.

Они снова принялись подметать. Анжелика спросила:

— Итак, никаких новостей?

— О нем? Никаких. Однако я не отчаиваюсь и с нетерпением жду. Я жду, что он вернется. Я ничего другого не жду. Он вернется. То, что мы испытали вместе, ему не сможет дать больше ни одна женщина. И он этого не забудет. А я тем более.

Габриэль Берн остановился на краю тропинки, чтобы всмотреться пристальным и суровым взглядом в группу молодых девушек и детей, которые прыскали от смеха при виде трех сыновей старика Мак Грегора и их отца, одетых в настоящее шотландское платье. Это были традиционные ритуальные костюмы, и хотя они смешили молодежь и вызывали любопытство взрослых, во всем этом не было ничего предосудительного.

Однако это возбудило в господине Берне раздражение и злость, которые еще больше усилились при виде Анжелики. Она была в нескольких шагах, и не было возможности избежать встречи. А это ему удавалось с успехом в течение нескольких дней.

Анжелика, которая повсюду искала его, не хотела уезжать из Голдсборо, не переговорив с ним. Как только она заметила его, наблюдающего за происходящим на улице, она устремилась навстречу.

Рассерженный, что дал себя застать врасплох, он первый пошел в атаку.

— Вы только посмотрите на этих кралечек! — сказал он, широким жестом, указав на смеющихся девушек, даже не удосужившись поприветствовать ее. — Они хихикают, кудахчут, как куры, шепчутся о разных глупостях насчет этих увальней, которые осмеливаются предстать средь бела дня без чулок и штанов и прогуливаться в таком виде по городу, славящемуся своими благочестивыми нравами.