Король, над поражением которого острили, был далеко. Даже у самых льстивых людей невероятная почтительность, которую монарх внушал своим присутствием, отступала перед злорадностью от того, что он, задетый за живое, опустился до мести, словно простой смертный. К тому же все хотели сделать приятное де Фронтенаку, из-за угрозы неприятностей и наказаний, которые король налагал без колебания, и которые нужно было выносить безропотно.

Изрядно развеселившиеся гости, увлекшись куртуазной темой, приняли к сведению этот анекдот и оценили по достоинству дерзость губернатора.

Фронтенаку не нужно было прилагать особенных усилий, чтобы это понять. Быть может, он увидел дружеское предупреждение в глазах хозяина дома.

Момент был выбран не слишком удачно, чтобы вызывать в памяти подобные истории перед отплытием во Францию для доверительной беседы с королем.

Анжелика переживала за него. От своего визита он ожидал результатов, благоприятных для колонии. Однако, будучи тонким политиком, он должен был догадываться о неприятностях и уже давно испытывал беспокойство, ибо, беседуя кое с кем, узнавая о сплетнях, прислушиваясь к разным интонациям, он не мог не знать, что люди из его окружения, его советники и самые верные и искренние друзья, как граф де Пейрак, не разделяли его оптимизма.

— Может быть, я совершаю ошибку, но я не смогу отказаться от путешествия, потому что знаю, что оно необходимо.

— У вас есть выбор? — сказал Виль д'Аврэ. — Вас приглашает сам король, не правда ли?

— Вы тысячу раз ошибаетесь. Я лично решил ехать. Спросите у господина де Ля Вандри.

— Господин де Ля Вандри — мошенник, который вам завидует, который вас ненавидит, и который настроил против вас троих своих друзей с целью заменить вас на посту губернатора.

Фронтенак вскочил, задыхаясь, выпил стакан воды, поданный лакеем и наконец успокоился.

— Не верю ни единому слову. Я тщательно взвесил все варианты нашей встречи с королем.

— А Ля Вандри, приехав с вашими распоряжениями в кармане, которые он затрудняется выполнять, и видя, что вы намерены уехать, не замедлил вас поддержать в этом.

— Наглец!.. Если вы говорите правду, то я разыщу его и заставлю предъявить мне письма, которые он имел дерзость мне не передать.

— Бесполезно показывать, что вы разгадали его игру. Оставайтесь непроницаемым. Это послужит на пользу вашей безопасности!..

— А если по приезде меня арестуют и отправят в Бастилию?

— Дело не зашло так далеко, — возразил Виль д'Аврэ тоном, который означал, что они на пути к этому.

— Да говорите же искренне, вы! — вскричал внезапно Фронтенак, подскочив к Виль д'Аврэ и чуть ли не схватив его за горло. — Скажите, что вам известно?

Виль д'Аврэ признал, что ему известно немногое. Когда он уезжал в мае

— а сейчас начало августа — это были только слабые слухи в самых низших кругах министерства. Он готов был бы поспорить, что король ни о чем не знал и продолжал с благожелательностью смотреть на Фронтенака, которому он был обязан примирением с господином и госпожой де Пейрак, что наполняло его душу надеждой.

Но надо сказать, что эти слабые отголоски распространились быстрее, чем он, Виль д'Аврэ вернулся из Академии с мельницы Красавицы-Марселины. И если, вернувшись на побережье, он и беспокоился за Фронтенака, то в первую очередь по причине того, что ему были известны намерения господина де Ля Вандри; и во-вторых у него был тонкий нюх, который его никогда не обманывал, и этот нюх говорил ему, что дела одного из его друзей идут плохо.

Фронтенак повернулся к Жоффрею де Пейраку, словно хотел услышать его мнение. Граф посоветовал ему сохранять позицию губернатора, когда он будет обсуждать с королем состояние дел в колонии.

— Король всегда отдает должное людям, которые добросовестно выполняют свою работу, а вы — как раз такой человек. Король Франции никогда не даст в обиду преданного и честного поданного, тем более в угоду интриганам.

— Это правда, — признал Фронтенак. — Но ведь еще этот стишок, — сказал он жалобно, — и этого он мне никогда не простит.

Затем его охватил гнев при мысли обо всех ложных обвинениях и глупостях, которые его враги обрушили на него, и как бы абсурдны они ни были, они могли пошатнуть его авторитет в глазах монарха, и так не очень расположенного к нему.

— Вы знаете, чтобы спровоцировать меня, они обвинили меня в том, что я избрал для национальной и королевской эмблемы Новой Франции бело-голубое знамя с золотыми лилиями Бурбонов! Мне прекрасно известно, что он — потомок Генриха Четвертого, и что французы его восприняли с трудом, потому что белое знамя — это знамя гугенотов и напоминает белый плюмаж протестанта Генриха Наваррского, который сражался с католиками и заморил голодом Париж, прежде чем стал Генрихом Четвертым, первым из Бурбонов.

Мне известно кроме того, что французы любят Орифламму или красное знамя Сен-Дени, и даже еще более старинное, голубое, часовни Сен-Мартен. Со своей стороны, должен сказать, что предпочитаю небесно-голубое знамя кавалерии, к которому наш суверен Людовик Четырнадцатый присоединил золотое солнце.

Но прибыв в Канаду, я должен был подчиниться и другим мнениям, ибо передо мной стояла дилемма. Для ирокезов красный цвет означает войну, в смысле смерть. Тогда как белое — это МИР, а золотое — богатство.

И вот осталось белое знамя с золотыми лилиями, редко встречающиеся во Франции, которое символизировало здесь очень многое. Вот почему я его выбрал.

— Ну вот видите! Король не может на вас сердиться за то, что вы отдали ему дань уважения, также как и Франция, колыбель его предков, Бурбонов!..

— Как знать? — пробормотал Фронтенак с неопределенным видом. — Мои действия могли быть истолкованы перед ним по-другому… Люди так злы… и так глупы.

Все подстроено наилучшим образом для моего поражения. Они додумались до того, что я подстрекал ирокезов воевать с нами, потому что сам отправил к ним оружейника для починки их оружия.

Однако у меня есть, — продолжал он с нежностью, — несколько колье-вампумов неоценимого значения, которые я получил от вождей Пяти Наций. Я могу показать их королю.

Присутствующие обменялись взглядами сострадания, а Виль д'Аврэ скорчил гримасу.

— Я сильно сомневаюсь, что король и господин Кольбер поймут важность этих непонятных трофеев.

— Однако, они олицетворяют мир в Северной Америке. Мир с ирокезами. Открытый путь к Миссисипи.

— Во всяком случае это тонкости, которые необходимо тщательно разъяснить королю и господину Кольберу, — сказал господин д'Авренссон.

— И должен сделать это человек, в котором ни один, ни другой не усомнятся, — сказал маркиз. — Во всяком случае я, несмотря на все мое дружеское расположение, не возьмусь за это. Я погорел на истории с королевскими китайскими вазами. Но я уцелел.

— Итак, нужно ответить атакой на атаку.

Фронтенака больше всего уязвляло то, что ему ставили в вину то, что он сознательно вредил делам колонии с целью личного обогащения. В Канаде он набил полные карманы денег.

— Если уж меня обвиняют в этом, то и я не постесняюсь раскрыть махинации иезуитов…

Затем, убедившись в том, что королю это не понравится, тем более, что влияние иезуитов при дворе было значительно, а активность их возрастает, он замолчал.

— Нет! Нет! — вскричал он вдруг, чуть не опрокинув кубок, который слуга ловко подхватил. — Нет, я не могу начинать такую важную игру с таким маленьким количеством козырей, не рассчитывая на надежных, быстрых и искренних помощников. Козыри! — говорю я вам. — У меня хоть один имеется? Клевета и обвинения ранят меня как стрелы. Мятежники подготовили себе поле деятельности, и их не заботит наша работа, наши трудности на этих диких территориях. Им нужно только вредить, и стоит теперь мне только рот открыть перед королем по поводу Канады, как он вспомнит все, что ему наговорили; и на что я смогу надеяться? Какого результата я могу ожидать?

И однако, — сказал он грустно, — я работаю лишь на пользу и спасение Новой Франции, над которой развевается знамя с золотыми лилиями.