Грубые и холодные камни мостовой изранили ноги девушки, но она ни на что не обращала внимания, а думала лишь о том, как бы не споткнуться и не загасить фонарь.

«Если кто-нибудь из вас даст ветру загасить свою свечу, то она сразу же должна покинуть процессию», – предупредила из всех Конча. «И целый год на ее таборе будет лежать пятно позора».

Сейчас шествие двигалось по Аллее Стеклодувов, значит было пройдено полпути. Тишина нарушалась настойчивыми звуками: со всех сторон стали раздаваться ритмичные хлопки в ладоши и через несколько мгновений ночной воздух стал сотрясаться в сухом стаккато рукоплесканий. Звуки заполнили узкие улочки и, казалось, что они проникли и овладели девушками – они начали медленно раскачиваться, подчиняясь властному зазывному ритму. Колонна шествующих, подобно огромной извивающейся змее, двигалась к приходской церкви Святой Анны.

Большую часть года эта церковь принадлежала всей Севилье: богачам и беднякам, чужакам и цыганам. Не в эту ночь она была отдана только цыганам. Процессия не стала входить в церковь через главный вход. Шествующие обошли здание и приблизились к узкому боковому входу. Девять человек с факелами и распятиями растворились в толпе. Остановились и те мужчины, которые несли изображение святой.

Шесть девушек поставили фонари на землю и прошли вперед. Одна за одной, они постепенно заменили мужчин, пока, в конце концов, на их хрупких плечах не оказалась эта тяжелая ноша в виде помоста со статуей Сары-Ла-Кали. Теперь святая, поражавшая всех своим великолепием, принадлежала только им одним, и они понесли ее дальше – в подземную часовню. Семь часов, стоя на коленях, должны были провести девушки перед Черной Девственницей – начались бдения по Саре.

Голову черной фигуры святой венчала замысловатая диадема. На святой Саре было семь одеяний, великолепных и пышных и, по истечению каждого часа бдений, одно из них снимали – за ним открывалось следующее, еще более великолепное и изысканно украшенное. Последнее одеяние превосходило все предыдущие – тканое золотом покрывало, усыпанное драгоценностями, ослепляло своей роскошью. В момент снятия последнего облачения над головами присутствующих раздался сильный стук: сотнями палок и шестов били в пол наверху, в церкви, что означало что начинается заключительная часть церемонии.

На протяжении нескольких часов – некоторым они показались неделей – девушки не произнесли ни слова.

Но вот одна из них запела. Это была мольба, обращенная к Саре, их заступнице. Девушки просили Сару не оставлять их в беде, покровительствовать их семьям в делах, сделать так, чтобы женщины рожали побольше здоровых и сильных детей. Всего было тридцать песенных обращений к Саре. Каждая из девушек должна была пропеть по одному обращению, очередность была установлена заранее. Софья должна была петь последней.

Сначала ей показалось, что поставив ее последней, табор еще раз хотел ей указать на ее чужое происхождение. Но когда настала очередь петь ей, она поняла, в чем дело и догадалась, что к этому представлению приложила руку Фанта. Голос Софьи стремительно пронзил уходящее куполом вверх пространство. Ошеломившая всех кульминация, которой предшествовало все здесь происходящее у многих оставила в памяти неизгладимый след. Девушка из табора Зокали своим сильным, чистым и красивым голосом заворожила всех. Она пела и пела до тех пор, пока не взошло солнце и не открыли двери часовни. В этот раз Зокали выпала огромная честь. Он, стоя на фоне розового неба и подняв к нему руки взывал:

– О, дочери Сары, выйдите!

Одна за другой девушки покинули часовню. Когда Софья вышла на солнце, она увидела, как ей улыбался Зокали. Его смуглое лицо выражало восхищение, которое доселе видеть Софье не приходилось.

В один из дней в таборе Зокали появился мужчина. Софья все это время была занята тем, что плела сетку из речного тростника. Гость походил на бочку – его фигура имела наибольшее утолщение где-то в середине. Хотя незнакомец мог похвастаться густой, черной бородой, голова у него была абсолютно лысой. Такое сочетание придавало ему довольно угрожающий вид. Это был Пако – вожак соседнего табора. Обычно Зокали имел мало общих дел с Пако и поэтому встретил вполне гостеприимно, но сдержанно. Зокали понимал, что явиться к нему в пещеру собственной персоной, Пако заставила очень серьезная причина. Зокали приказал накрыть стол, а прислуживать за столом поручил Софье. Обед их был долгим: Софья металась от кухни к столу, стараясь угодить вожакам. Ее старание и сноровка незамеченными гостем не остались. Увидев, какие взгляды на девушку бросает Пако, Зокали одобрительно произнес:

– Это мастерица на все руки… А как поет!

– Вот поэтому я и здесь, – произнес Пако.

Зокали уже догадался, зачем пожаловал к нему Пако.

Его гость сидел и громко рыгал. Пообедали они отменно: рис, бобы, тушеная козлятина, много зелени и изрядное количество вина привели Пако в блаженное состояние.

«Выглядит она ничего, – продолжал размышлять Пако, – но ведь в ее жилах течет дурная кровь! Чужачка она. Я отлично знаю это». Зокали пожал плечами. «Кровь у нее как кровь. Тебе про нее все известно, но если она тебе не подходит, то зачем ты пришел?» Гость сделал вид, что целиком поглощен видом тлеющих в костре угольев. «Я человек бедный, а теперь, к тому же, и вдовец. Не покупать же кота в мешке?»

«Ты самый богатый из всех, живущих в пещерах, – ответил на это Зокали. – Ты видел ее и слышал, как она поет, и тебе отлично известно, что она – подарок для тебя. Но и это еще не все. Она может читать буквы, даже целые слова из них. Дешево я ее не отдам».

Софья не поднимала головы, но ее пальцы, перебиравшие стебли тростника, вздрагивая, замерли. Когда она прислуживала им за столом, то в толк не могла взять, зачем пожаловал в их табор этот отвратительный цыган. Теперь причина была ей известна.

Фанта сидела у огня за единственным столом, который стоял в ее каморке и выкладывала из засаленных карт постоянно меняющиеся комбинации. Вдруг Софья расслышала очень невнятный, похожий на куриное кудахтанье звук, исходивший от Фанты. Девушка подняла глаза. Фанта смотрела на нее и предостерегающе трясла головой.

Зокали на своем веку уже похоронил трех жен. Четвертую звали Терезита и она была ненамного старше Софьи. Что же касается внешности, то Терезита, как говорится, и в подметки не годилась Софье. Первый сын Терезиты был здоровенький малыш, но ее зависть к Софье от этого не уменьшилась. Во время мужской трапезы Терезита кормила малыша грудью, но она не упустила возможности пнуть Софью ногой, прошипев при этом: «Ты, лентяйка! Не видишь, что у них кубки пусты?» Софья поднялась, чтобы принести кувшин с вином. Зокали свирепо уставился на жену: когда они были одни, Терезита могла оскорблять Софью как ей заблагорассудится, но обзывать девушку лентяйкой сейчас, в присутствии жениха, когда они еще не договорились о выкупе за невесту, было просто большой глупостью. Он повернулся к вожаку другого табора.

«Две сотни реалов, Пако, три медных горшка, осла и еще одну вещь». Он наклонился вперед и потрогал золотую серьгу, висевшую у Пако в левом ухе. Серьга представляла собой свернувшуюся в клубок змейку с открытой пастью. На конце язычка змейки красовался, как крохотная капля крови, настоящий рубин. «Это мне тоже нравится».

«Смех, да и только», – недоумевал Пако. Софья наклонилась к нему, наполняя его кубок вином. Он выпрямился и обхватил ее руку своими пальцами: «Она ведь – кожа да кости».

«Это оттого, что она девственница, – начал хвалить свой товар Зокали. – Стоит ей лишь выйти замуж, она мигом растолстеет. А какие у нее груди!.. В них будет много молока. Эй, открой-ка блузку и покажи их ему».

Софья колебалась, но не из стыдливости. Она знала: в среде чужаков, не цыган, женские груди тщательно скрывались от посторонних взоров, но женщины-цыганки потешались над этим. Ее груди будут давать жизнь ребенку – ее ребенку, который станет предметом гордости и ее, и всего табора. Груди у нее были полными, упругими и она нисколько их не стыдилась, наоборот – они были ее предметом гордости.