На следующий день он опять пришел к Степану. Нет, сначала заходил с ребятами в общежитие, в кинотеатр, а часов в десять вечера, сказав Зине, что ему нужно побывать у одного знакомого, отправился к Степану. На этот раз Степан был трезвый как стеклышко. Олечка спала, и они долго проговорили. Говорил в основном Степан. Жаловался на жизнь. Ругал жену. Сказал, что взял отпуск за свой счет, отвезет дочку к тетке в деревню и будет просить ее переехать к нему. Говорил, что тетка у него хорошая, живет одна и, может быть, ему удастся перетащить ее к себе в город. Тогда Олег еще говорил Степану, что может вернуться жена, может, она одумается, а тот достал записку и дал ему прочесть. Гадкая записка, бессовестная. Олег оставил приятелю пятьдесят рублей, так как, уезжая, она забрала деньги, все до копейки. Посидел еще немного и заторопился — было уже половина двенадцатого. Что произошло потом, Олег отлично помнил, помнил отчетливо до мелочей. Он вышел из подъезда. Было поздно, накрапывал теплый дождь. На скамейках и в беседках никого не было. Олег пересек двор и, когда подходил к высокой арке с воротами, услышал сзади быстрые шаги. Он оглянулся и в ярком освещении люминесцентных ламп увидел приближающегося мужчину. Он сразу узнал парикмахера. Тот шел шатаясь, видно, был пьян. Откуда оп появился, Олег не заметил. У них был очень короткий разговор.

— Лавров, подожди! Есть дело! — издали крикнул Сергей.

Олег удивился, так как никаких дел с парикмахером не имел.

Ему не захотелось разговаривать с пьяным, и он посоветовал;

— Пойди проспись, Сергей! Отложим все твои дела до завтра! — повернулся и пошел в глубину арки.

Он слышал, как Славин, выругавшись, бросился за ним и крикнул:

— У тебя не будет завтра! Я тебя кончу сегодня!

Олег не испугался, он скорее удивился наглости, в общем-то, всегда вежливого и тихого парикмахера. Остановился и повернулся к нему лицом. Сергей оказался от него в трех шагах. Под самым электрическим фонарем, укрепленным в центре свода арки, Олег увидел, как Славин выхватил из внутреннего кармана пиджака большой охотничий нож и замахнулся.

Под аркой было очень светло, и Олег отчетливо рассмотрел в глазах парикмахера отчаянную решимость. Все остальное произошло почти мгновенно. Олег сблокировал вооруженную ножом руку парикмахера. Тот взвыл, пытался вырваться, и Олег сделал этот злополучный бросок. Когда парикмахер уже лежал, а нож, звякнув о брусчатку, откатился в сторону, Олег ждал нового нападения, но вдруг изо рта Славина поползла струйка крови. Лавров, все еще не веря в случившееся, бросился к нападавшему, приподнял его, попытался отыскать пульс, потом выскочил на улицу и, увидев пожилых женщину и мужчину, подбежал к ним, стал просить побыть с человеком, которому плохо, пока он вызовет «скорую помощь». Они согласились и пошли к арке. Олег увидел еще прохожих, видел, как в глубине двора мелькнул чей-то силуэт. Сам он опрометью бросился к телефону. «Скорая» приехала очень быстро, но под аркой еще быстрее собрались люди. Олег ждал, что скажет врач, нагнувшийся с фонендоскопом к Славину. Но тот ничего не сказал, а только, выпрямившись, развел руками, коротко бросил: «Убийство», — и приказал шоферу своей машины вызвать по радиотелефону следователя и милицию. Тут Олег как-то сразу обессилел и, пошатываясь, побрел, преследуемый словами врача: «Убийство, убийство, убийство». Он пришел в городской отдел милиции. И вот с той злополучной ночи, почти неделю, никак не может понять, что же произошло там, под аркой. Не знает он, куда делся нож, выпавший из руки парикмахера. Олег запомнил его отчетливо: широкое лезвие и ручка белая, скорее всего из пластмассы.

Дорохов и Киселев вышли из городского отдела на широкую, просторную улицу, вдоль которой выстроились высокие многоэтажные дома. Дневная жара спала, и от политого асфальта шла приятная свежесть. Вдоль тротуара росли липы; они были еще низенькими, не то что в Москве на улице Горького, но их веселые зеленые шапки уже давали прохожим прохладу.

Дорохов, высокий, подтянутый, в рубашке с расстегнутым воротником, в искрящихся дакроновых брюках и в мягких светлых туфлях, походил скорее на тренера спортивной команды. Шел он быстро и свободно. Рядом с ним Киселев в темном пиджаке изнывал от жары. Он надевал темный костюм редко, по торжественным дням, и сегодня не хотел выглядеть провинциально перед столичным начальством, а теперь мучился от неуместного парада. Обоим им было за пятьдесят, но подтянутый Дорохов выглядел намного моложе располневшего капитана. Киселев шел и рассказывал. Он говорил, что их город был захолустным, но со строительством завода расцвел.

— Когда-то здесь, — Киселев обвел рукой окружающие дома, — были пустыри, бараки и мусорная свалка. — Показал на здание кинотеатра, возвышающееся над зеленью сквера: — Построили в этом году. — На фасаде красивого здания была дата: «1970 год». А раньше там был вещевой рынок, толкучка. Сюда съезжались со всех концов спекулянты и жулики. Преступлений было много, значительно больше, чем сейчас.

Дорохов слушал, внимательно рассматривая дома и улицу, и думал. «Действительно, за последнее время преступность изменилась».

Ему часто приходится разъезжать по стране, бывать то в одном городе, то в другом. Иной раз даже не знаешь, куда попадешь на следующий день. Вот и вчера он уж никак не предполагал, что сегодня ему придется разгуливать по этим местам.

Прав капитан: преступность, конечно, изменилась и преступники тоже. Редко, совсем редко он встречает теперь рецидивистов — преступников с прежней профессиональной закалкой. Исчезли вообще многие виды преступлений. Не стало банд, нет налетчиков. Реже стали совершаться дерзкие преступления. Но какое дело до этого людям? Они не хотят ни хулиганства, ни краж, тем более убийств. И им нет дела до того, что было раньше. Все считают, что сейчас надо жить спокойно. И из-за того, что преступность стала действительно мельчать, нельзя успокаиваться и делать выводы, что борьба с ней должна ослабнуть, стать менее острой. Задумавшись, Дорохов не заметил, как они пересекли длинный и широкий сквер, и подошли к большой и просторной беседке, почему-то выстроенной в самом конце сквера, Киселев дотронулся до руки полковника, чуть придержал его:

— Вот смотрите, Александр Дмитриевич, здесь, где сейчас сквер, стояли сараи, на месте беседки была голубятня, большая, в несколько отсеков и этажей. Принадлежала она троим дружкам-хозяевам. Их голуби славились далеко за пределами города. К нам приезжали голубятники из разных мест. И здесь же собиралось жулье. Вечно пьянки, драки, поножовщина. Больше десяти лет, как нет этой голубятни. Да и сами голубятники куда-то убрались, а традиции остались. Теперь в этой беседке клуб местных хулиганов. Что тут только не делали — и разгоняли, и дружинников здесь целую группу держат, — но продолжают собираться, по вечерам концерты закатывают такие, что только держись: две-три гитары, аккордеон, и поют.

— Может быть, и нет в этом ничего дурного, что собираются и поют.

— Если бы только пели! Пьют, в карты играют, дерутся.

— Это плохо. Поближе бы с ними нужно познакомиться…

Киселев усмехнулся:

— Борис Васильевич, наш начальник уголовного розыска, и Козленков их всех наперечет знают, да толку-то мало…

Они вышли из сквера и подошли к маленьким разнокалиберным домикам-гаражам. Киселев сыронизировал:

— Автопарк собственников. Частых машин у нас много. На заводе заработки хорошие, ну, вот и отвел райисполком это место частным владельцам, тут у них свои сторожа, свои порядки.

За гаражами открылась новая улица. Три больших дома вплотную примкнули друг к другу, как бы образуя букву «П». Киселев подвел Дорохова к арке в середине крайнего дома и остановился:

— Вот здесь, Александр Дмитриевич, все произошло.

Дорохов осмотрелся. Большая, высокая арка тоннелем проходила сквозь дом и открывала вид на двор, утопающий в зелени. Киселев указал на противоположный дом: