— Вы, наверное, хотели сказать, что Дрэйку ничего иного не остается?

— Я сказал, мистер Клифтон, именно то, что хотел. Мне придется взять свою долю, если я хочу уцелеть. И опять-таки слово «уцелеть» произношу в буквальном смысле. Как ни парадоксально, но если я не потребую у Дрэйка своей доли из награбленного, он будет считать меня своим врагом, который, минуя прокурора, может сообщить все ему известное куда-нибудь повыше. И тогда ему придется потратить гораздо больше долларов. Вот ведь какая тут механика, а точнее — арифметика, мистер Клифтон.

— Все ясно, мистер Мэйсон. Ну, и сколько же должен вам заплатить Питер Дрэйк?

— Еще со времен таких знаменитых гангстеров, как Лучиано и Аль Каноне, был заведен порядок, по которому около трети всех преступных доходов тратилось на подкуп органов власти и правосудия. Если бы я больше уважал себя, то должен бы потребовать от Питера Дрэйка не менее тридцати процентов. Но я себя не очень уважаю, мистер Клифтон. Вы мне симпатичны, и только потому я признаюсь вам в этом. А но уважаю я себя за то, что до сих пор продолжаю служить в наших продажных органах юстиции. Мне кажется, что и вы не очень себя уважаете, поступив на службу к Питеру Дрэйку.

— Вы правы, мистер Мэйсон. Я никогда еще не презирал себя так, как сейчас…

— Будем надеяться, однако, что вы еще вырветесь из лап Дрэйка. А я человек конченый и потому позволю вашему боссу подкупить меня всего лишь за десять процентов той суммы, которую он похитил у банкира Аддисона. То есть за сто тысяч долларов.

Возвращаясь от Мэйсона, Клифтон всю дорогу ломал голову над вопросом: зачем было Питеру Дрэйку так уж маскировать свое участие в ограблении банка, если он мог купить за свои доллары не только федерального следователя, но и федерального прокурора? Конечно, ему не хотелось делиться с ними частью своей добычи, но, видимо, не это главное. Помнится, он намекнул как-то на возможность выставления своей кандидатуры в муниципалитет или даже сенат.

Да, пожалуй, это вернее всего. А доллары Хьюга Аддисона пригодятся ему на проведение его избирательной кампании. Не тратить же на нее основные свои капиталы, так выгодно вложенные в городские предприятия!

Допрос продолжался долго. Разговор был прямой и острый, наверное, как тот загадочный нож.

— Итак, вы не хотели его убивать?

— Нет.

— Зачем же нанесли удар?

— А я его и не бил. Парировал нож и просто-напросто отбросил. В самбо есть такой прием: подножка назад с колена. Прием я провел быстро, почти рефлекторно. Мне просто некогда было раздумывать.

— Вы хорошо знаете самбо?

— У меня первый разряд.

— Если бы вы применили другой прием, без броска, чем бы это кончилось для Славина?

— Очевидно, я обезоружил бы Сергея и доставил в милицию. В худшем случае повредил бы ему руку.

— Так почему же вы не провели такой прием?

— Не успел. Он сказал, что меня убьет. Я увидел его глаза и поверил.

— Как он замахнулся ножом? Сверху?

— Нет. Замах был необычный. Славин выхватил нож из внутреннего кармана пиджака, резко отвел вооруженную руку вправо и ринулся на меня.

— За что он хотел вас убить?

— Не знаю.

— У вас есть ко мне какие-либо просьбы, заявления?

— Нет.

Старший инспектор Уголовного розыска страны полковник милиции Дорохов сегодня утром прилетел из Москвы в этот южный город. Побывал у местного начальства, у городского прокурора, в отделе внутренних дел познакомился с делом по обвинению Олега Лаврова, арестованного за убийство Сергея Славина, и сразу вызвал его на допрос. Дело было необычное и запутанное. Впрочем, как на это дело смотреть, Если верить Лаврову, то оно запутано крайне и ничего в нем не ясно. Если ему не верить, то все очень просто: Лавров, распоясавшийся хулиган, знающий самбо, не рассчитал силу броска, собственного усилия и убил человека.

Отправив арестованного в камеру, Дорохов решил разобраться в собственных впечатлениях от знакомства с Лавровым. Разобраться сразу же, пока свежо в памяти все: от интонаций до отдельных жестов, пауз, в общем — манеры поведения. И Дорохов стал припоминать. Когда конвоиры привели к нему Лаврова, он был какой-то ершистый, настороженный, смотрел недружелюбно. Из материалов дела полковник знал, что Олег Лавров — механик завода сельскохозяйственных машин, студент второго курса технологического института вечернего отделения. Единственный сын обеспеченных родителей. Мать — врач, отец — армейский полковник в отставке.

Да, держался он молодцом. Говорил резко, смело, не опуская глаз, и, пожалуй, излишне честно. Зачем ему нужно было говорить о других приемах, позволяющих без вредных последствий обезоружить Славина? Что это — настоящая честность или игра? Ну, допустим, что самбист-перворазрядник знает, что от каждого способа ударов ножом есть не менее десятка различных приемов защиты. Мог предполагать Лавров, что Дорохов этого не знает? Вряд ли. Он, наверное, слышал, видел в кино, читал, — в общем, знает, что сотрудников уголовного розыска обучают самбо. Следовательно, неумно скрывать, что в самбо есть и другие приемы.

Лавров говорил, что замах ножом был особый: справа и сбоку. Ах, да, да, припомнил Дорохов, есть такой удар. Коронный удар в старомексиканской кинжальной школе. Быстрый, резкий, с шагом вперед; у них он называется «терция». А как бы он, Дорохов, парировал этот удар? Отбил бы руку нападавшего, ушел влево и вперед, затем ребром ладони правой ударил бы по тыльной стороне вооруженную руку. Нож вылетел бы в сторону. А потом? Потом правая рука должна была машинально лечь на плечо противника. Да, удивился полковник, блестящее положение для задней подножки с колена. Лавров парень высокий, сто восемьдесят сантиметров, не меньше, и если допустить, что покойный Славин был не коротышка, то для броска следовало опуститься на колено. Значит, что же, Лавров не врет? Похоже, что не врет, решил Дорохов.

Он закурил, пододвинул к себе стопку чистой бумаги. Верхний лист карандашной линией разделил пополам. С левой стороны написал: «Объективно установлено», с правой — «Проверить, разобраться». Вывел цифру «1» и сделал запись: «Лавров вызвал «скорую помощь». Из дела Дорохов знал, что Олег из ближайшего телефона-автомата позвонил в «скорую помощь», назвал свою фамилию и сообщил о случившемся. На другой стороне листа он написал: «Еще раз уточнить время и очередность появления свидетелей на месте». Постукивая по столу карандашом, полковник задумался. Много разных дел было у него за плечами. Были разные преступники, но все они старались как можно быстрее скрыться с места преступления. Мог уйти Олег Лавров, совершив убийство просто из хулиганства? Уйти незамеченным, не поднимая шума, бросив Сергея Славина там, на месте? Конечно, мог. И карандашом вывел новую запись, требующую проверки. С левой стороны появилась еще строчка о том, что Лавров пришел в милицию сам и рассказал, что совершил убийство. Дорохов отодвинул бумагу, отложил карандаш и начал рассуждать. Умный парень Лавров? И тут же решил: умный! В этом можно не сомневаться. А как должен поступить умный преступник, который по неизвестным причинам, скорее всего из хулиганства и просчета в собственной силе, совершил убийство? Стоит ли ему бросать работу, учебу, дом, а может быть, и хорошую девушку и бежать за тридевять земель? Нет, не стоит. Все равно найдут. Все равно поймают, это знает каждый мальчишка. Во сколько был вызов «скорой помощи»? «Давай-ка заглянем в это дело снова», — решил Дорохов, пере-листнул страницы, отыскал нужный документ и прочитал: «В 23 часа 42 минуты сообщал…» Так. В это время еще не все люди спят. Мог предположить Лавров, что его кто-то видел, ну, скажем, из окна дома? Мог. Мог допустить, что его узнали? Мог. По всей вероятности, должен предполагать, так как живет в этом районе с детства. А раз узнали, сообщат куда следует и его найдут. Что же ему, тому Лаврову, остается в таком случае делать? Конечно, лучше всего пойти и сообщить о случившемся, только следует рассказать историю с нападением и ждать снисхождения за явку с повинной. Логично для умного человека? Логично, а Лавров далеко не дурак. Полковник прошелся по кабинету, посмотрел в окно на шумную и веселую улицу и обернулся па стук двери.