Плексиглас шел на цветные наборные ручки к трофейным ножевым штыкам и финкам, а с лета сорок третьего — и на орденские планки, производство которых с каждым днем разворачивалось все шире.

Своих самолетов не трогали. Сгоревших летчиков вытаскивали из кабин, вытаскивали даже с нейтралки, под огнем врага, и с воинскими почестями передавали их боевым товарищам. Комиссии ВВС часто бывали в роте…

Так, в беде и горе, познакомились разведчики со многими пилотами. Когда в небе завязывался воздушный бой, тотчас высыпали на склон сопки и с замиранием сердца следили за действиями друзей. Своих узнавали по полету.

Случалось, неделю, а то и две мирно и тихо текла жизнь разведчиков. Дрались в небе. Вела дуэль артиллерия, а у них на высотке было все спокойно. В каменном сараюшке жевала комбикорм каурая лошадка. Бродили неподалеку олени, тоже приписанные к транспорту роты…

На них, оленей, давно махнули рукой. Ни овса, ни сена, ни даже хлеба они не ели, в стойле таяли на глазах, и нужно было отпускать их за ягелем в тундру. К осени и того хуже — кроткие, похожие на очень рогатых телят, животные сатанели. С налившимися кровью глазами бросались на людей и дико ревели. Это у них начинался гон, и пропади пропадом такой транспорт — связываться с оленями никто не хотел, а прирезать на мясо было жалко. Все-таки своя скотина, да и рыбы хватало по горло.

После каждого артналета она плавала в озерках белым брюхом кверху, и ее все равно надо было вылавливать, чтобы не тухла.

Правда, такую рыбу не очень любили, морщились, как завзятые гурманы: «с душком»… Куда ценнее считался пусть даже скрюченный, с таракана, ершонок, но все же пойманный на удочку или мормышку. Это была настоящая рыба!

Иногда, в часы долгого затишья, что-то вдруг находило на командира роты старшего лейтенанта Жданова.

— Заелись! — осмотрев на утренней поверке строй и напустив на себя грозный вид, кричал он. — Кому война, а вам бы все жевать да дремать! Хуже оленей! Ну погодите, вы у меня запоете!

Несколько дней разведчики ходили в мыле. По десятку раз врывались на свою высотку, преодолевали речки, озера, таскали на себе друг дружку — так, как таскают «языков»… Ну, а потом наступал день, когда командир, собрав бойцов, говорил:

— Что бы это такое еще придумать? Вроде всё умеете…

— Всё умеем! — охотно поддакивали солдаты, и вновь наступала тихая жизнь, пока на командира опять не накатывало загадочное «что-то».

А оно, как правило, накатывало тогда, когда начальству удавалось застукать кого-нибудь из роты около землянок медсанбата или «мыльного пузыря» [6], - в общем, в местах таких, где лихим разведчикам по службе делать вроде бы нечего.

А теперь, дорогой читатель, отвлекитесь на минуту от этих спокойных строк. Представьте: приходит приказ — и, отбросив в сторону недописанное письмо, прервав веселую байку на полуслове, разведчик становится в. строй, чтобы идти на любое опаснейшее задание.

На войне везде трудно. Но когда солдат непрерывно находится в бою — в наступлении ли, в обороне, — он втягивается в дело, он все время в напряжении и готов ко всякой неожиданности. А эти резкие переходы от почти мирной обстановки к смертельному риску требуют от разведчика необычайной собранности, полного самозабвения. Задача и только задача — вот что становится целью, смыслом его жизни.

Как идти в поиск, когда крутит и воет пурга, когда от землянки к землянке натягивают канаты, чтобы не сбило с ног и не замело снегом, — это уже вопрос другой.

Надо!

И, затянув потуже маскхалаты, прицепив к поясу нож и засунув за пазуху наган, разведчики выходят из теплого, обжитого своего дома, идут навстречу неизвестности, не думая о том, что вот сейчас в санбате сестры начали кипятить инструменты, что наготове хирурги и шоферы санитарных машин, что опытные каюры-ненцы уже подогнали к переднему краю волокуши в упряжке самых быстрых собак, что не сомкнет на КП глаз комдив. Все будут ждать, когда вернутся разведчики.

Если они вернутся…

А может случиться и так, что порыв ветра донесет из черной вьюжной ночи глухие удары взрывов. Может быть, уловит чуткое ухо солдат-пехотинцев, прильнувших к пулеметам, далекое: «За Родину!»

И снова, хоть и ревет метель, наступит мертвая тишина.

Тихо будет и в землянке разведчиков. Группа не вернулась… В своем уголке, выкуривая папиросу за папиросой, будет ночь напролет сидеть над бумагой при свете коптилки командир. Будет мучиться, рвать и комкать листки, придумывать какие-то особые, великие слова. А в конце концов напишет:

«Верный воинскому долгу и присяге, Ваш сын…»

Минет еще несколько дней. Придут в роту новые люди. Добровольцы — но строго отобранные командованием по принципу «за одного битого двух небитых дают», а чем больше наград — тем лучше.

С приходом пополнения станет веселее. Кто-то возьмет в руки гитару, опять соберутся у печки доморощенные мастеровые… А еще через несколько дней, глядишь, нашло на командира роты:

— Вы когда-нибудь кончите баклуши бить?!

Тут и новый приказ подоспеет. Надо идти. На то и война. На то и стали они разведчиками.

Все было как обычно и на этот раз, с той лишь разницей, что приказа ждали с нетерпением, со дня на день. Шла осень сорок четвертого. За рубежи родной земли шагнули советские полки, и солдаты Заполярья, долгое время гордившиеся тем, что ближе всех стоят к государственной границе, теперь оказались вроде бы в отстающих.

Поэтому, когда комдив указал им на карте район действий близ норвежского города Киркинеса и коротко произнес при этом: «Здесь. И чтоб ни духу ни слуху!» — разведчики приосанились, весело переглянулись, подмигнули друг дружке:

«Наконец-то! Переходим в наступление!»

К выходу готовились как никогда тщательно. Специальные группы пластунов вели круглосуточное наблюдение за участком вражеской обороны, где, по прежним данным, легче всего было проскользнуть в немецкий тыл.

Всю амуницию подогнали так, чтобы даже на бегу не стукнуло металлом о металл. А это не просто сделать: гранат, патронов — и в магазинах, и в коробках, и россыпью — в тыл врага берут столько, сколько можно унести. Разместить весь груз надо равномерно, да так, чтоб нигде не жало, не терло, все было под рукой, но не на животе: иначе как поползешь?

С интендантского склада затребовали резиновые сапоги, в которых можно ступать бесшумно, а их широкие, хлюпающие при ходьбе голенища заменили проклеенными по шву узкими кожаными.

По специальному приказу радисты дивизии, включив на несколько минут рации, начинали суматошно гнать в эфир всякую цифровую белиберду. И в этом сумбурном потоке пищащих точек и тире два дивизионных слухача — остающийся и уходящий — тренировались мгновенно настраиваться на позывные друг друга. Но в принципе радиостанцией решено было не пользоваться. Ее брали на безвыходный случай.

Выступили перед рассветом, когда вражеские часовые, всю ночь пускающие ракеты и зорко просматривающие каждую складку местности, облегченно вздыхают: «С нами бог. Ночь на исходе, засветло не нападут».

Все же для страховки напали. Другой группой, в стороне, подняли шумиху, вызвали на себя огонь пулеметных расчетов и минометных батарей. В перестрелку тотчас ввязались наши пехотинцы, и под этим громозвучным прикрытием шестерка разведчиков где ползком, где стремительными перебежками в валунах проскользнула за вражеский передний край.

Кто они были, эти смельчаки, «глаза и уши» армии, как называли разведчиков в дни войны?

Группу вел офицер Алексей Жданов, не только старший по званию, но и самый опытный в глубоких разведках. По тылам врага он прошел сотни, пожалуй, тысячи километров. Правда, в основном они пришлись на более южные лесные районы и проделал он их на лыжах.

В олене-лыжной бригаде, действовавшей близ горы Алаккурти, прозванной у нас Лысой горой, начал свой боевой путь выпускник полковой школы сержант Жданов.