Ревущий, раскатистый звук двигателя ударил в уши Неводова, оглушил, и поэтому кричащий что-то аэрофотосъемщик показался ему чудной, размахивающей руками и беззвучно открывающей рот фигурой.

Все побежали в глубь леса. Неводов сделал несколько замедленных шагов, застыл и бросился за ними. Догнал их у низкорослого кривого дерева с обугленным стволом. Они смотрели вверх, на крону, где за одну из веток зацепился зеленый парашютик, а на тонкой тесьме подвесной системы болтались два ящичка, смотанных шпагатом.

— Осторожно! — закричал Неводов и с трудом перевел дух. — Не трогайте!

Все стояли вокруг березы и оценивали происшедшее. Неводов признался себе, что никак не ожидал такого фокуса. На дереве висел несомненно радиопередатчик. Зачем он бросил его? Нет, не бросил, а спустил на парашюте. Автоматическая передача с земли? По расчетам Неводова, передатчик мог давать ясные сигналы только с большой высоты. Когда он работал в день покушения на Шейкина, его с трудом засекли ближние пеленгаторы. И неужели ОН решил отказаться от предупреждения о бомбардировке ставки Гитлера?

Неводов повернулся к радисту:

— Придется поработать тебе и по смежной специальности. Там бесспорно мина. Осмотри и снимай осторожно.

Радист полез на березу. Двумя пальцами взялся за купол парашютика и отцепил от ветки. Спустился ниже, передал ящички Неводову. Спрыгнул на землю и принял от Неводова опасный груз. Все отошли на приличное расстояние. Радист колдовал над ящичками недолго. Развязал их. Один серый, маленький, в точности как папиросная коробка «Северной Пальмиры». Второй — побольше. Радист отсоединил от него провода и тонкие проводки, вынул медный детонатор, а потом и пиропатрон. Призывно махнул рукой.

Неводов взял «Северную Пальмиру» и поднес к уху. Внутри тикал механизм, похожий на часовой.

— Передайте на пост аэродрома: подполковника Лаврова немедленно арестовать!

С полковником в отставке Борисом Петровичем Неводовым мы сидели на балконе за маленьким столиком и пили кофе. Под нами разноголосо шумела вечерняя набережная Космонавтов, в бетонный берег толкалась тяжелой волной желтоватая под закатным солнцем Волга. С того момента, когда чекисты Саратова проложили первый загадочный пеленг в район аэродрома на Соколовой горе, прошло двадцать пять лет.

Борис Петрович рассказывает не торопясь, с удовольствием вспоминая конец истории:

— Выкладываю я тебе все сжато, поэтому почти ничего не говорю о некоторых наших ошибках, а они ведь были. Вот сейчас думаю: все-таки зря мы выпустили Лаврова в воздух — ведь мог улететь далеко за десять-то минут. От патруля, конечно, трудновато скрыться, лучшие ребята глаз не спускали, пальцы держали на гашетках, но уж больно он классным летчиком был. Воспитывался в Берлине, в семье богатых русских эмигрантов, куда его отец определил, чтоб пропитался малец русским духом. С десяти лет его взяла на прицеп военная разведка, в шпионских науках преуспевал, а в семнадцать, официально не закапчивая училища, стал летчиком. Набивал руку у Мессершмитта, испытывал его самолеты. Звался он тогда не Слюняевым и не Лавровым, а Куртом Хорстом, с прибавкой баронского титула. И вот подошло время его переброски. Ты знаешь — немцы педанты, но тут они превзошли себя. Им оказалось мало подготовить лесника Слюняева к приему «сына», они решили полностью зачистить его след…

Я слушал Бориса Петровича, рассказ которого строился на показаниях Лаврова-Хорста, и представлял давние события.

1933 год. Берлинское предместье. Серые тучи сыплют мелкий колючий дождь на военный аэродром и одинокий самолет, стоящий посреди летного поля. Угловатые крылья и черный длинный фюзеляж будто покрыты незастывшим лаком, стекающим по бортам.

К застекленному зданию командного пункта подкатывает «мерседес», из него вылезает человек и, прикрывая полой пиджака фотоаппарат, висящий на груди без футляра, разбрызгивая лужи, бежит к двери.

— Хальт! — останавливает его у входа солдат, но, увидев на лацкане пиджака значок «Пресса. Германия», отступает в сторону.

Из глубины комнаты навстречу журналисту поднимается офицер. Пряча настороженные глаза в тени широкого козырька военной фуражки, он щелкает каблуками и протягивает руку:

— Прошу!

— Здравствуйте! Надеюсь, не опоздал? — спрашивает журналист, усаживаясь в предложенное кресло.

— Точны, как хронометр. — Офицер снимает трубку с телефонного аппарата: — Алло! Приготовьтесь. Да, я, — и, бросив трубку, поворачивается к журналисту: — У вас вопросы, молодой человек?

— Прежде всего — с кем имею честь?

— Представитель фирмы Мессершмитта.

— Задача сегодняшних испытаний?

— Всепогодный истребитель. Благодаря модернизации он развивает скорость, намного превышающую скорость обычных машин, не теряя их маневренности.

— Позволите? — Журналист нацеливает объектив на лицо офицера, но ничего не видит — объектив закрывает ладонь.

— Оставьте, молодой человек! Моя физиономия нефотогенична. Что нужно будет сфотографировать, я скажу, — негромко говорит офицер. — Еще вопросы?

— Кто будет пилотировать самолет?

— Молодой испытатель гауптман Курт Хорст, сын известного аса империи оберста Хорста-старшего. Да вот и он. — Офицер шагает навстречу сухопарому старику в серой чесучовой паре и приветствует его.

— Время! — говорит старик. — За мной следует гауптман. Прошу вас к выходу.

Тучи посветлели, но мелкий дождь продолжает сечь землю. К стеклянному зданию подъезжает машина с высоким закрытым кузовом. Она еще не останавливается, а из открывшейся задней дверцы выпрыгивает летчик в ярко-желтом комбинезоне на «молниях», кожаном шлеме, с поднятыми на лоб летными очками.

— Фотографируйте, — подсказывает журналисту офицер. — Это испытатель гауптман Хорст.

Курт Хорст приветствует всех взмахом руки и подходит к отцу:

— Пожелай удачи.

— Благословляю! Возьми. — Старый Хорст снимает с руки фамильный перстень и надевает его на безымянный палец сына. — Он всегда служил мне талисманом.

— Спасибо, отец.

Пилот повертывается к автомашине, открывает дверцу и исчезает в темноте кузова. Автомобиль едет к одинокому самолету.

— Приготовьте телеобъектив, — трогает за локоть журналиста офицер.

И когда из машины вылезает человек в ярко-желтом комбинезоне, встает на крыло самолета и поднимает руку, щелкает затвор фотоаппарата.

Самолет выруливает на взлетную полосу, двигатель берет высокую ноту, из-под винта летит водяная пыль, истребитель быстро отрывается от бетонки, поднимает к тучам острый нос.

Спрятавшись от дождя под небольшой крышей входной двери, три человека наблюдают искусный пилотаж испытателя. Потом офицер незаметно отходит в сторону, проскальзывает в здание и зажимает в кулаке телефонную трубку.

— Доложите о готовности!

— Готовы!

Офицер через большое стекло смотрит на самолет. Нервно подрагивают синеватые мешочки под глазами. Вот истребитель, бросая к земле прерывистый гул, пошел на «петлю» и нижней частью фюзеляжа почти коснулся тучи.

— Импульс! — шепчет офицер в трубку.

Через долю секунды под тучами блещет взрыв. Ломаясь на куски, падает истребитель. Свистят горящие обломки. Мотор вместе с кабиной пилота падает в центре бетонки, с грохотом поднимая фонтаны мокрого щебня.

К месту катастрофы, беспрестанно воя сиреной, мчится санитарный автомобиль. На левой подножке машины старый Хорст; на правой — успевший вскочить на ходу жаждущий сенсации журналист.

На следующий день почти все немецкие газеты оповещают о преждевременной гибели талантливого летчика военно-воздушных сил Германии гауптмана Курта Хорста. В четкие шрифты некрологов были вкраплены серые, неконтрастные из-за съемок при дожде фотографии…

…- Понял, какую трагикомедию разыграли? — продолжает рассказ Борис Петрович. — В автомашине сидел другой летчик, одетый так же, как Хорст. Он сел в самолет, а Хорст остался в кузове и уехал. В машине он подарил летчику отцовский перстень, как талисман. Перстень с баронской короной послужил единственным предметом опознания человека, от которого почти ничего не осталось!. Ну, а потом все идет по задуманному плану. Хорст переходит границу, навещает своего «папаню», берет в сельсовете кое-какие документы, в том числе справку о пролетарском происхождении, поступает в летное училище, становится Кторовым, получает командирское звание, уезжает в отпуск, в кишлаке Тахтыш-Чок женится, берет фамилию жены, и теперь он уже Лавров! Так Лавровым и прибывает в воинскую часть. Как видишь, сработано чисто. Теперь главное — проникнуть в верхи командования ВВС Красной Армии. Для этого используется все — и прекрасная техника пилотирования самолетов, помогшая ему отличиться на Халхин-Голе, и глубокие знания, полученные в Германии и Советском Союзе, статьи и рефераты по тактике, многие из которых были написаны не им, а вручены заранее. При допросе он рассказал о двух случаях, когда ему представляли спарринг-партнеров в обусловленном месте, в заранее назначенное время; в одном случае это было над нашим аэродромом, и он сбивал их на глазах у своих ведомых, на глазах у воинов наземных частей. Это были блестящие демонстрации умного, молниеносного боя, если бы у немецких истребителей в пулеметно-пушечыых кассетах были настоящие снаряды, а не холостые. Ему просто подсылали людей на убой! Как видишь, влезал он к нам солидно, даже не забыли его жене прислать «похоронку» после Халхин-Гола. До сорок третьего года он не сделал никакого вреда, потому что не получал от абвера заданий. Его берегли. И вот, когда немцам стало туго, он понадобился. Ему придают Тугова, и они начинают действовать. Финал известен.