Бригадой командовал известный на севере полковник Валья, герой гражданской войны, сподвижник Тойво Антикайнена. Финн по национальности, следовательно, превосходный лыжник, Валья был и прекрасным разведчиком. Он сразу обратил внимание на рослого светловолосого красавца сержанта и, проверив его умение ходить на лыжах и бесстрашно преодолевать отчаянные спуски с горы, тотчас своею властью зачислил в разведку.

Долгих разговоров Валья не любил. И по характеру был из молчаливых, и, как это ни странно, всю жизнь прослужив в Красной Армии, так и не выучился произносить по-русски коротенькую фразу, не исковеркав ее почти до неузнаваемости.

По его же приказу Жданов засел и за русско-финские разговорники. Что он в них постиг, трудно сказать. Карелы и финны, служившие в бригаде, его не понимали. Но когда Жданову пришлось заполнять какую-то анкету, в графе «какими языками владеете» он без тени сомнения написал «финским» и подчеркнул «свободно»; в белофинский тыл отправлялся запросто, будто на застольную беседу к друзьям; все, что говорил Валья, схватывал с полуслова, и тот его тоже великолепно понимал!

И хотя удивительной может показаться дружба полковника и сержанта, они, больше того, любили друг друга, как родные.

Разведчиком Жданов оказался умным, выносливым, смелым, но — как бы это сказать — каким-то бесшабашным. Не на задаче, нет. На задаче он всегда был предельно собран. Но вот после нее…

Такие парни сегодня пускаются в путешествие на плотах по бурным рекам, идут скоростными маршрутами через пики высшей категории трудности.

Вот и Жданову не сиделось на месте в спокойный час. То он уходил кататься с гор близ Алаккурти, где когда-то был модный европейский зимний курорт, а никаких курортов он еще не видел. То его тянуло поглазеть на Нивский водопад, а то и еще проще — проделывал по бездорожью марш-бросок в Кандалакшу, чтобы потанцевать с медсестричками в фойе кинотеатра перед началом сеанса.

Все бы ничего, но в армии такие культпоходы в одиночку называют «самоволкой», а на войне — и того хуже… Тучи сгущались над бравым сержантом, и у Вальи, сурового, непреклонного Вальи, не прощавшего малейшего нарушения воинской дисциплины, дрогнуло сердце. Пока не грянула беда, он отправил своего любимца на курсы младших лейтенантов.

В бригаду Жданов больше не вернулся. Его, уже офицера, направили на самую северную точку фронта. Сначала командовал он взводом полковой разведки, потом принял дивизионную роту.

Учеба на курсах с расписанным до минуты распорядком дня, боевой и просто жизненный опыт остепенили Жданова. Он стал сдержаннее и, стараясь во всем подражать Валье, скупился на слова. А когда говорить все-таки было надо, потрясал воображение бойцов импровизированными афоризмами: «Разведчик впереди — не уйдешь! Сзади — не догонишь!» — и искренне верил, что очень толково поставил задачу взять «языка».

«Если нету — не найдешь», — за глаза называли его разведчики, знавшие за своим командиром и другие маленькие слабости.

Например — бритье. Какой же торжественной выглядела эта ежеутренняя процедура, когда у разведчиков выпадали дни затишья! Брился Жданов не сам — в роте был солдат Смирнов, работавший до войны парикмахером в шикарном, с «Entr» на двери, салоне Елабуги. Обвязав шею Жданова полотенцем, он долго взбивал пену, тщательно мылил помазком щеки, потом чуть ли не с час правил бритву.

В общем, слова тут бессильны — это была какая-то цирульная феерия. А что ее вызвало? Все проще простого. Какими-то перьями, как у Аркашки Счастливцева, росла бороденка у Жданова… Он же мечтал о такой, как у Жюля Верна, которым бредил с юных лет и зачитывался в библиотеке Ленинградского дома пионеров. Вот и скоблил щеки, чуть не сдирая кожу, потому что где-то слышал — и знаток Смирнов утверждал! — после бритья борода растет густо.

Двадцать один год был старшему лейтенанту Жданову. Будь это сегодня, он, прекрасный лыжник, выступал бы в соревнованиях по группе юниоров и в газетных отчетах о нем и его друзьях писали бы, как ныне модно писать: «ребята»…

К «ребятам», если судить о разведчиках по их характерам и поступкам, ближе всего подходил боец группы ефрейтор Сергей Белозеров.

Любопытная вещь: и на службу в армию, и в разведроту оп пришел со своим односельчанином Николаем Туровым, и сейчас, на боевом задании, оба действовали в паре. Но как уживаются и ладят между собой эти два ярославца, долгое время никто понять не мог.

Они даже в школе ФЗО, готовившей столяров и плотников, когда-то учились вместе. Но только как учились? Туров действительно готовился стать мастером, а его дружок… Этот стучал на деревянных ложках.

И где только не стучал! И в самодеятельном кружке училища, и в городском ансамбле «Трудовых резервов» Ярославля, и в областном, и в Москву на смотр юных дарований его возили.

И там тоже стучал. Да еще как! Белозерова не раз отмечали дипломами и грамотами.

Свои заслуженные ложки, атласную красную рубаху, плисовые шаровары и хромовые сапоги он предусмотрительно взял па призывной пункт, и, пожалуй, так бы и дальше пошло, опять бы колотил ложками в каком-нибудь окружном хоре…

Началась война.

В бой Белозеров и Туров вступили в апреле сорок второго, у Западной Лицы, когда враг жестоко подавил попытку наших войск перейти в наступление. Оба, стрелки-автоматчики, получили ранения, а после госпиталя вместе пришли в разведку. Туров потому, что был упорен, всегда старался выйти на самое главное направление, Белозеров потому, что разве дрота — подразделение отдельное, над ним ни комбатов, ни комполков, а сразу генерал-комдив, и, следовательно, ты на виду у высокого начальства.

Вскоре он, конечно, узнал, что это за вид и почем фунт лиха…

Но оказалось, что этот парень отнюдь не робкого десятка и пастырей до невозможности. Маленький, шустрый, с бегающими острыми глазками, он всегда лучше других знал, что и как нужно делать в данный момент.

Когда после трудного поиска разведчики, едва добравшись до нар, в изнеможении валились с ног, Белозеров предусмотрительно бодрствовал. Он знал, что в любую минуту может нагрянуть корреспондент из дивизионной, а то и армейской газеты, дивизионное и даже корпусное начальство.

И тогда откуда что бралось! Нет, он не врал, он точно придерживался фактов, известных командованию из доклада командира роты. Но зато как их преподносил! Округлив глаза, с выражением — будто со сцены стихи читал. В ансамблях Белозеров научился всевозможным шуточкам, прибауткам, будто невзначай и фокус мог показать на пальцах… Его всегда слушали со всё возрастающим интересом.

Правда, потом частенько получалось так, что всем выходил орден, а Белозерову — медаль. Очень уж ретиво лез он на глаза… Но и медали, и ордена у пего были. И именно этот нахал первым на Севере взял «языка» посреди ясного июльского дня.

Ведя наблюдение за обороной противника, он каким-то своим особым чутьем унюхал, что беспечен враг, что, сладко жмурясь на солнышке, задремали часовые. И на свой страх и риск ужом пополз через мягкий мшаник к гранитной стене, хоронясь за валунами. За ним — Туров, всегда доверявший проницательности друга, за ними — еще двое. Из молодых.

В траншею ворвались без выстрела. Она была пуста. Огневая точка противника скрывалась за изгибом. Трое растерялись. Что же дальше? Но Белозеров вихрем помчался в глубь вражеской обороны. Там, на бегу, разворотил гранатами одну землянку, другую, отшвырнул на Турова какого-то обалдевшего в этом грохоте егеря…

— Отход!

Только когда разведчики вернулись к себе, не получив опять-таки в спину ни выстрела, с сатанинской злостью ударили из минометных и орудийных стволов фашисты. Было это в сорок третьем, и уж всего чего угодно ждали они, но чтобы днем в их оборону ворвались четыре советских солдата… В такое невозможно было поверить! Враги просто растерялись, думая, что на их участке прорвались крупные силы.

А «язык» оказался очень ценным. «Герой Крита и Нарвика», он с первых дней войны пробыл на одном месте и отлично знал, где и что находится в немецкой обороне.