Эх, всё-таки лето, лучшая пора года! Приятно ехать, когда тепло. Часовые не мёрзнут, танки льдом не покрываются, солнышко светит. Раз стояли на перегоне почти час, ждали, пока путь освободиться, успели искупаться. Вода- как парное молоко, тёплая. Хорошо жить на этом свете, ребята!.. Неожиданно получаю письмо из дома. Там всё отлично. Приятно получать радостные известия. Мне завидуют хорошей завистью. Мой старик, оказывается, оказался востребован. Его тоже направляют в Россию. Он будет в каком то учебном заведении читать лекции по тактике авиации Великой войны. Возможно, что мы и встретимся…

Наш эшелон останавливается на небольшой станции, поломка паровоза. Выясняю у коменданта что будем стоять не меньше двух часов, пока его не починят. Разрешаю ребятам выйти из вагонов и размяться. Сам просто гуляю по станции. Меня привлекает огороженное колючей проволокой пространство, за которым толпятся молчаливые люди. Это переселенцы. Поляков так много, что несмотря на прошедшее с завоевания страны время их по прежнему вывозят на освоение Сибири целыми эшелонами. Подхожу поближе. Тут же возникает хмурый монах из охранных частей, но разглядев мои знаки различия СС молча отдаёт честь и исчезает в темноте. Подхожу почти вплотную: женщины, дети, старики. Мужчин не видно. Они все на стройках. Затягиваюсь сигаретой и неожиданно слышу приятный женский голос, обращающийся ко мне на ломаном русском:

— Не будет ли так любезен пан угостить сигаретой?

Молча лезу в карман кителя и достаю пачку сигарет, протягиваю через проволоку. Тонкие пальчики аккуратно извлекают одну, но я впихиваю всю пачку. Видно, что женщина молода и красива. Она торопливо кивает в знак благодарности. Зажигаю спичку и подношу к её сигарете. Та торопливо прикуривает и затянувшись отрывает свой взгляд от огня. Переводит его на мои эмблемы и вдруг глаза её округляются и она отшатывается в ужасе, разглядев мои молнии на петлицах. Но я успеваю ухватить её за рукав и не отпускаю. Откуда ни возьмись появляется давешний монах.

— Что случилось, геноссе?

— Ничего страшного. Всё нормально.

Он косится на девушку. Осветив её застывшее в ужасе лицо фонариком, затем кивает:

— Ну-ну. Только поосторожнее.

Опять уходит. Я успокаиваю её.

— Я не русский. Танкист. Немец.

Ощущаю, как та немного приходит в себя и выпускаю её рукав. Стоим оба молча и курим. Она жадно, одну за одной, я просто стою и смотрю. Она красива. Очень красива. Никогда не видел такой красоты раньше: огромные глаза, тонкие правильные черты лица. Слышу гудок нашего паровоза и неожиданно сам для себя лезу в полевую сумку, достаю блокнот и пишу свою полевую почту и имя. Протягиваю ей листок и говорю:

— Напиши, когда приедешь.

Она несмело берёт и кивает в знак согласия. Я поворачиваюсь и иду к своему составу, когда сзади доносится: "Меня зовут Ирена, Ирена Ковальска." Киваю головой, в знак того, что я услышал и исчезаю во тьме. Почему я так поступил? Знает только Бог… Мой поезд уже трогается, когда я запрыгиваю на подножку. Неизвестная мне станция. Случайная встреча. Кто знает, увидимся ли мы ещё когда-нибудь? И если увидимся, чем кончится наша встреча? Она недочеловек, я — ариец. Хотя если бы не война, мы могли бы вообще никогда не повстречаться… Поезд рассекает бескрайние просторы России, стучат колёса на стыках. Сон не приходит ко мне…

Прощай, la belle France! Интересно, какой идиот догадался обозвать эти серые унылые скалы и заболоченные поля "прекрасной Францией"? Дивизия СС «Викинг» сформирована, и подготовлена самым лучшим образом, как только можно подготовить новую дивизию за четыре месяца. Конечно, немцев можно было бы надрессировать и лучше, если бы у меня и у других соратников было бы побольше времени. Но с начальством не спорят. "… Немедленно, по получении сего, прибыть в Москву, в распоряжение ГУК Дружинных частей России" — формулировка, не допускающая двусмысленных толкований…

Наш самолет медленно и неторопливо набирает высоту. Танкист спит, удобно устроившись у меня на коленях. Перед посадкой мне говорили, что коты очень плохо переносят воздушные путешествия. Но к Танкисту это не относится: после многокилометровых маршей в душном танке самолет для него — что-то вроде кошачьего рая.

В иллюминатор видно, как синхронно с нами стартуют два здоровенных двухмоторных Ме-110. Это наш конвой. Увы, военное время, и иногда отдельные сорвиголовы с британских островов прилетают чтобы сбить неповоротливый лайнер. После того, как были потеряны два пассажирских борта, Фюрер отдал приказ, чтобы впредь каждый рейсовый самолет сопровождала пара эскортников…

— На Дальнем востоке — то же самое, — делится со мной сосед, скуластый и ширококостный полковник-артиллерист.

— Давно оттуда, соратник? — интересуюсь я.

— Да нет. — Он с уважением смотрит на мою медаль за Гобийский поход. — Ездил вот сюда, помогал «камерадам» береговую артиллерию принимать. А ты, соратник?

У нас завязывается интересная беседа, посвященная, в основном, армиям Антанты и видам их вооружений. Оказывается, нам повезло. У нас был шанс наткнуться на какие-то британские зенитки, калибром целых 94 мм, которые, как утверждает мой сосед еще и посильнее чем немецкие «ахт-ахт». Правда, как добавляет мой словоохотливый сосед, эти пушки можно наводить только централизованно: «хитрые» британцы не оснастили их индивидуальными прицелами. Ну, что ж: чудны дела Твои, Господи.

Затем мы плавно переходим на рассуждение о действиях Союза в Африке, и еще до подлета к Берлину, на голову громим войска Окинлека, одновременно отправляя маршала Бадольо в дом престарелых, а маршала Грациани — под суд. Грациани я помню еще по Испании. Слабенький командир. Весьма. Вообще, из стоящих командиров в Африке сейчас один — генерал-лейтенант Рокоссовский. Хоть и польского происхождения соратник, но генерал — мое почтение!

В Берлине — пересадка. Прощай, тесный «Юнкерс» — здравствуй, просторный «Сикорский»! Прощайте маленькие конфетки, карлсбадская вода и наперсточные рюмочки со шнапсом — здравствуйте, бутерброды с икрой и балыком, полновесные чарки и бадаевский квас. До Москвы добираемся без приключений (и без конвоя).

Из самолета я выхожу слегка пошатываясь, но, несмотря на все усилия соседа артиллериста, не настолько пьяным, чтобы не помнить "… немедленно, по получении сего, прибыть…" Теперь только надо разобраться, где добыть автомобиль…

— Полковник Соколов?

Передо мной стоит есаул из "Корниловской казачей". Вообще-то эти ребята из личной охраны генерала Миллера. И что, его за мной прислали? Ого! Но не козырять же ему? Выбрасываю руку в партийном приветствии:

— Я, соратник. С кем имею?…

— Есаул Щукин. Здравствуйте, соратник. Вам приказано немедленно прибыть к генерал-воеводе. Автомобиль ждет. Ваши вещи и Ваш кот будут доставлены к Вам домой.

Скорым шагом мы идем через летное поле к стоящему длинному лаковому «Руссо-Балту». В салоне машины Щукин протягивает мне какой-то флакончик.

— Что это, соратник?

— Анисовая вода. Прополощите рот. Не стоит являться к генерал-воеводе со следами, — он улыбается, — долгой дороги.

Вот так. Привыкайте, Всеволод Львович — здесь вам не фронт. Здесь вам не тут, там вас научат, как водку пьянствовать и безобразия нарушать. Что ж, стоит прислушаться к совету есаула: вряд ли он проникся ко мне ненавистью вот так, с первого взгляда…

Автомобиль стрелой мчится по московским улицам и, почти не снижая скорости, въезжает в Кремль. У здания Арсенала мы выходим. Проверка документов, широкая лестница, снова проверка документов. В приемной есаул с рук на руки сдает меня адъютанту Миллера, моему давнему знакомцу подполковнику Лемке.

— А поворотись-ка сынку, — Лемке придирчиво осматривает меня, и, видимо удовлетворенный результатом, улыбается, — тебя, Соколов, положительно нельзя отпускать одного: обязательно притащишь какую-нибудь новую висюльку. И ведь сколько раз тебе повторять: нельзя лезть туда, где стреляют! Бо-бо будет.