— …и указывают на Вашу искреннюю преданность делу партии и патриотизма. Все беседовавшие с Вами в эти три дня отмечают хорошую наблюдательность, блестящую память, спокойный и уравновешенный характер. Вы хорошо образованы, вовсе не глупы, преподаватели и товарищи по Академии отмечают в Вас живость ума. Так что Вы нам подходите. — Он весело смотрит на меня и усмехается, — Уважая свободу воли, я не буду сообщать о своем предложении Вашей супруге. Так что жду Вашего решения. — Ворошилов на секунду задумывается, — Дня два Вам, думаю, хватит. А пока, — он снова широко улыбается, — сходите в театр. Все-таки очень рекомендую союзников, миланскую оперу…

… Из здания Синода я выхожу в совершеннейшей растерянности. "Как хорошо быть генералом, как хорошо быть генералом…" — так, кажется, поется в старой юнкерской песенке? Быть генералом неплохо. Вот только каким генералом?…

Внезапно я вспоминаю, что сказал обер-прокурор на прощание. А откуда, интересно, он знает, что Любаша спит и видит: как бы оставить меня дома? Что это: простая человеческая логика или… или они, что, следят за всеми нами? За этими мыслями я и не замечаю, как оказываюсь около своего дома.

— Слава Героям!

— России слава!

Кузьмин! Давно не виделись.

— Здравствуй, соратник! Заходи, а то ж ты обещался, а вот видишь, не получилось…

— Может, лучше не к тебе, соратник?

— А куда?

— Да есть тут одно местечко… — он подмигивает, указывая рукой куда-то за себя.

— Добро, веди.

Мы выходим на Знаменку. Ну, и куда ж ты меня, соратник, ведешь? Поворот, еще поворот…

— Пришли, Всеволод Львович.

Мы поднимаемся на второй этаж. Кузьмин ключом открывает дверь, и мы оказываемся в скромной квартирке. Готов поклясться, что здесь никто не живет, но квартальный уверенным шагом подходит к рефрижератору и вынимает из него запотевшую бутылку водки, батман окорока, изрядный кусок сыру и большую селедочницу с селедкой. Выставив все это на стол, он по-хозяйски открывает буфет и к уже имеющимся «деликатесам» добавляются бутылка коньяку, лимон, пара яблок и банка с солеными груздями. Из буфета же вынута и коврига ржаного хлеба. Кузьмин машет рукой на стул:

— Прошу.

— Благодарю.

Мы словно заговорщики в молчании выпиваем по первой. Александр протягивает мне грузди:

— Домашние…

— Спасибо.

Грузди и в самом деле отменные. Но ведь не пьянствовать же он меня сюда привел?

— Соратник, ко мне из Синода приходили, расспрашивали о тебе.

Уже теплее. Промолчу, что еще скажет?

— Очень уж они тобой интересовались. — Кузьмин наливает еще по одной. — Смотри, соратник, между нами — темные они люди.

— Служить меня к ним зовут, — небрежно бросаю я, и внимательно слежу за реакцией. — Сегодня с самим Ворошиловым беседовал.

— А сам-то хочешь с ними служить? — Александр весь напрягается. — Сам, без учета того, что они предложили много всего хорошего?

— Извини, — я опрокидываю в рот стопку водки, но не чувствую вкуса, — извини, а откуда ты знаешь, что они мне что-то предлагают?

— Догадываюсь, — он отправляет в рот кусок селедки, — не в лесу, чай, живу. Так хочешь или нет?

А, да гори оно все огнем! Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут!

— Честно? Нет. Ты верно сказал: темные они люди. Предлагают много.

Кузьмин пытливо смотрит мне в лицо, затем расслабляется:

— Брат у меня там служит, — говорит он, понизив голос, — так вот, поначалу все ничего было, а теперь — везде измену ищет. И находит ведь…

Понятно. Что тут скажешь? Слыхал я про такие дела: словно перерождается человек, машиной делается…

— Ты если отказаться хочешь, сам не вздумай — не простят. Попроси кого из тех, кто чином повыше, чтоб забрали тебя. Причем, чтоб забрали официально: с повесткой, с документами, ну, сам знаешь… Ну, что, еще по одной — за Победу?

— За Победу! Слушай, соратник, а ты не боишься мне вот так?

— Боюсь, — он торопливо сует в рот кусок ветчины, и голос его звучит невнятно, — боюсь. Вот и на квартиру чужую тебя привел. Здесь не подслушают, здесь женщина одна живет… Но ты, вроде, человек хороший, а если и сдашь меня — что ж, значит, хоть на фронт попаду…

Я смеюсь. Хороший он человек, квартальный секретарь Александр Кузьмин.

— Слушай, а зачем ты ко мне хотел тогда зайти?

Он машет рукой.

— А, ерунда. У меня по плану была встреча медицинских курсов с героями фронта. А там очень милые девочки…

Он изумленно смотрит на меня, пытаясь понять: почему я хохочу как идиот. Милый соратник, ты просто никогда не возвращался к жене после полугодовой отлучки, особенно если жена — еще не старая, не ханжа и не страшна как смертный грех…

… Через день я получаю предписание от генерала-воеводы Миллера прервать отпуск и немедленно прибыть в распоряжение генерал-майора Махрова, в формируемую бригаду "Александр Невский"…

Началось. То, чего мы все ждали, и чего так боялись. Война. Наш премьер лорд Черчилль объявил о посылке экспедиционного корпуса в Норвегию для защиты от оккупации. Идиот! Старый жирный идиот!!! И только так. Теперь немцы ВЫНУЖДЕНЫ будут оккупировать Норвегию. Если раньше они могли спокойно получать так необходимую им руду, то естественно англичане этого не позволят. Король Норвегии пляшет под их дудку. Кроме того, контролируя Норвегию, Антанта прерывает и обмен между союзниками: Германией и Россией. А уж эти ребята не станут терпеть ущемления своих прав, особенно после такого образцово-показательного разгрома Польши. Фактически, именно Англия начинает Большую войну. И помоги нам Боже уцелеть…

Моё крыло посылают тоже. Мария рыдает. Я окончательно поругался с товарищами из Коминтерна. Они предлагали мне бросить службу и стать партийным функционером, обещали эвакуацию в Штаты. Но мне одному. Мою семью они спасать не собираются. Подключили даже Григория Ивановича Котовского, но тот оказался правильным товарищем. Настоящим другом. Он не стал меня уговаривать. А просто сказал, что несмотря на уход из Интернационала я остался в его глазах настоящим мужчиной. Поэтому он считает меня своим другом, и гордится знакомством со мной. И это — легендарный команданте Григорио! Впрочем, он тоже не будет бежать, а останется до последнего…

Сейчас все дни заняты с утра до вечера. Каждый день полёты, тренировки, подготовка машин. Словом, свободного времени совсем нет. Пашем как проклятые. Мария приезжает ко мне на аэродром почти каждый день. Иногда вместе с дочерью. Польские пилоты нашей эскадрильи смотрят на меня с завистью и злобой. Что с них взять? Завидуют, потому что со мной семья, а у них — нет. Не все смогли вывезти их. Ненавидят — потому что я мало того, что немец, но ещё и коммунист. Из Партии я не вышел. Партия — это Партия, а уж руководство — это просто функционеры. Да и летаю я намного лучше их. Каждый раз, вспоминая китайский разгром, я стискиваю зубы и выжимаю из самолёта то, чего даже не могли и придумать конструкторы этой машины. Мне ясно самое главное — скорость и натиск, отчаянное маневрирование — вот слагаемые победы над врагом в воздухе. Нам противостоят закалённые и самое главное — опытные пилоты, прошедшие и Польшу, и Китай. Драка будет жуткой…

Завтра мы выезжаем в порт для отправки. Самолёты уже убыли, теперь наша очередь. Вначале хотели отправить нас своим ходом, потом выяснилось, что не все пилоты обладают необходимыми навыками полётов над морем. Да и машинки наши, так скажем, не очень приспособлены к полётам на такие дистанции. Ну, и спокойнее, когда в конвое идём. Всё-таки охрана не в пример лучше, чем у воздушного каравана. Там думы будут только об одном: хватило бы горючего добраться. Кстати, вчера озвучили по радио официальное заявление глав Тройственного Союза: ввод войск Антанты на территорию Норвегии будет означать официальное объявление войны. В свою очередь, державы Союза гарантируют неприкосновенность Королевства. Черчилль в ответ заявил, что ни Британия, ни Франция не потерпят подобной наглости, потому что никто не смеет указывать двум сильнейшим мировым странам, как им следует себя вести. Старик совсем потерял ощущение реальности и забыл уроки истории. В прошлый раз его страну спасло только то, что Россия была на их стороне. В этой войне Антанта проиграет. Я и еду, зная, что наша армия потерпит поражение. Причём, не просто разгром, а сокрушительную бойню. Вряд ли кто из тех, кого сейчас посылают в Осло вернётся назад. Будь на то моя воля, я бы сейчас занимался подготовкой страны к войне, а не выходил с ржавым мечом против танка, сотрясая воздух громкими кличами. Но что поделать, я теперь не свободен в своих решениях. Во — первых, я военный. Во — вторых, семейный. Но всё-таки, надо думать, как спасти семью…