– Бонни, – хрипло, в забытьи, произнес мужчина.

Слезы заволокли глаза Консолаты. Она встала с колен, стройная, с черными длинными волосами. Ее хорошенькое личико многих привлекало в кантину. Поставив тазик на пол, она потянулась к пиджаку, висевшему на спинке стула. Консолата знала, что в одном кармане лежит бумажник с испанской и иностранной валютой, но деньги ее не интересовали. Ее волновали бумаги, в которых было написано труднопроизносимое имя американо, а также и тех, кого следовало известить о его болезни.

Она положила бумаги в карман юбки и, откинув со лба мужчины прядь волос, вышла из комнаты, бесшумно ступая.

Кантина была пуста: из—за сиесты посетители появятся позже, когда спадет нестерпимый зной. Улица тоже была безлюдна: все обитатели долины Сьера—Маэстра попрятались от невыносимой жары. Казалось, от зноя горело во рту. Консолата постояла, глядя, как танцуют в бухте солнечные блики. Из-за отвесных скал, выступавших из воды, к Сантьяго де Куба нельзя было подойти с моря, на самой же высокой скале стоял Кастилья дель Морро, мрачный форт, воздвигнутый в XIV веке.

Консолата, прикрыв рукой глаза от солнца, взглянула на укрепления и молча прокляла тех, кто затевает войны.

Горячая пыль обжигала босые ноги. Наконец она перешла дорогу и скользнула в прохладный сумрак церкви. Преклонив колени перед Спасителем и Богородицей, Консолата поднялась и пошла, искать падре.

Падре, как и ее больной, был молодым американо, но свободно владел испанским. Рыжеволосый, с насмешливыми голубыми глазами, он улыбнулся Консолате, хотя она нарушила его полуденный отдых.

– В Канзасе есть сиеста? – простодушно спросила она, оттягивая момент, когда придется открыть ужасную тайну.

Падре, завидев Консолату, снял ноги со стола, кашлянул, затем рассмеялся.

– Нет, дитя мое, в Канзасе ее нет, и в этом все несчастье. Что привело тебя сюда в самый зной?

Консолата, не зная, что ответить, вынула бумаги и протянула священнику. Падре быстро просмотрел бумаги.

– Боже! – воскликнул он. – Консолата, ты знаешь этого человека? Откуда у тебя, его бумаги?

Консолата опустила голову.

– Он пришел в кантину два дня назад. У него лихорадка…

Падре казался встревоженным.

– Где дядя, Консолата?

– Дядя Томас в Гаване. Вернувшись, он очень рассердится.

Священник что—то пробормотал по-английски и решительно поднялся. Поняв, что он хочет увидеть американо, Консолата повела его в кантину. Больной прерывисто дышал.

– Объясни, Бога ради, как ты смогла втащить наверх такого крупного мужчину? – спросил священник, склонившись над больным и положив ладонь на его горячий лоб.

Консолата объяснила, что американо держался на ногах, хотя и плохо, но с ее помощью все же поднялся сюда.

– Тебе надо было сразу прийти ко мне, – мягко упрекнул ее падре, но посмотрел на нее с пониманием. – Положение очень опасное, и не только для синьора Мак Катчена, но и для вас с дядей.

Консолата кивнула.

– Ты никому не говорила о нем?

– Только вам, – ответила Консолата.

– Хорошо. Когда стемнеет, мы с тобой перенесем его в церковь. Я сообщу о нем американским властям и попрошу у них помощи.

С тех пор, как красивый незнакомец оказался в ее комнате, Консолату тревожили непривычные мысли и чувства. Она раздела его, протирала полотенцем и ненавидела женщину, которую он звал в бреду, хотя не знала ее. Она сложила руки и склонила голову.

– Падре, я совершила грех?

Священник из Канзаса ласково погладил ее по голове.

– Нет дитя, доброта – не грех.

Дядя Консолаты рассудил иначе, когда, вернувшись из Гаваны, узнал, что племянница прячет в своей комнате больного американо. В этот вечер, когда в кантине было полно испанских солдат, разъяренный и перепуганный Томас угрожал Консолате, что выдаст ее и больного, который все еще не приходил в сознание. Между тем ни от падре, ни от американских властей не было никаких известий.

Бонни вошла в отцовский магазин и отмахнулась от мухи, назойливо жужжавшей возле уха. В нос ударил запах залежавшихся товаров и гнили. На звон маленького колокольчика никто не ответил.

Преодолевая тошноту, мучившую ее последнее время, Бонни подняла голову и увидела, в какое состояние пришел магазин.

Лестницы, ведущие на второй этаж, были завалены мусором, перила поломаны. Покатые короба, встроенные в стену, оказались открытыми, и, даже не заглядывая в них, Бонни поняла, что здесь поселились не только жучки, мыши частенько делали набеги на муку и сахар. Большая кофемолка на столе покрылась толстым слоем пыли, картофель и лук в корзинах проросли и сгнили. Фотографии в рамках на стенах были засижены мухами.

Зайдя сюда последний раз, она видела чистые окна. Теперь снаружи они были загажены птичьим пометом, а изнутри потускнели от табачного дыма. На полках – пыль, добротный деревянный пол засыпан опилками и чем—то запачкан, чем именно, Бонни предпочла не выяснять. Подойдя к прилавку, Бонни заметила, что бочка для огурцов открыта, но то, что в ней плавало, нимало не походило на огурец. Бонни едва сдержала тошноту и закрыла глаза, поняв, что это размокшая сигара.

Не успела она перевести дыхание, как услышала сзади ворчливый голос:

– Вам помочь, миссис?

Бонни обернулась, прижав руки к груди, и увидела маленькую, неопрятного вида женщину с больными глазами.

– Нет, спасибо. То есть я хотела сказать: да…

– Соберитесь с мыслями, милочка, – прокаркала карга, теребя клок седых волос на подбородке, – вам, что-нибудь надо, или нет?

Бонни вздохнула.

– Видимо, вы работаете у Мак Катченов?

– В общем-то, да, но деньги я получаю от мистера Форбса Даррента. – Старуха подозрительно оглядела нарядную одежду Бонни. – Здесь не часто увидишь леди. Кстати, кто вы такая?

– Можно ли мне повидать мистера Даррента? – спросила Бонни.

– О, вам нужна работа танцовщицы, мне следовало бы догадаться по вашему виду. Мистер Даррент бывает в основном в «Медном Ястребе», здесь он появляется редко.

Вдобавок к тошноте у Бонни разболелась и голова.

– Какая разница, – сказала она, решив уйти. Теперь Она поняла хоть отчасти, почему Джиноа избегала разговоров о магазине.

– Такая милашка, как вы, может неплохо заработать в «Медном Ястребе»! – крикнула ей вдогонку старуха. Звонок тренькнул, когда Бонни захлопнула дверь. Лицо у нее пылало от гнева, ничего не замечая, она почти бежала по улице. Бонни знала, конечно, что Форбс Даррент управляет заводом и шахтами в Нортридже – его заметил, вытащил из Лоскутного городка и обучил всем премудростям сам Джошуа Мак Катчен. Тогда Бонни не сомневалась, что старик сделал правильный выбор. Но теперь, увидев, в какое состояние Форбс привел магазин, она усомнилась в его деловых качествах.

Достигнув подножия холма, Бонни повернула направо, миновала приемную начальника полиции и здание суда, напоминавшее очертаниями средневековую постройку. Она торопливо прошла мимо издательства Вебба Хатчисона, надеясь избежать встречи с ним, она стремилась встретиться с Форбсом поскорее, пока ее гнев не остыл. Она должна серьезно поговорить с ним.

«Медный Ястреб» находился неподалеку от Лоскутного городка. В огромном здании из белого известняка были бар и танцевальный зал. Окна верхнего и нижнего этажей были занавешены тяжелыми шторами из голубого бархата, отделанными кистями и золотой лентой, к массивным входным дверям вела лестница из серого мрамора. На верхней ступеньке красовался ястреб из начищенной меди.

Разгневанная тем, что вся эта роскошь соседствует с лачугами из толя, с отсутствием элементарных удобств и вопиющей нищетой, Бонни взлетела по лестнице и вошла в «Медный Ястреб».

Вестибюль вполне можно было назвать роскошным. Пол покрывал персидский ковер, на второй этаж вела широкая лестница, внизу, сбоку от лестницы стояли массивные часы в деревянном корпусе.

Бонни предпочла не думать о том, какие сцены происходят на верхнем этаже.