Элай был в смятении и раздражении. Он провел несколько часов за закрытыми дверями в «Медном Ястребе», споря с представителями Союза и их верными последователями, но добился очень немногого. Сейчас, зайдя на кухню Джиноа, он проклинал себя, неудивительно, что он ничего не достиг в этих переговорах: его мысли были заняты только Бонни. Она стала для него наваждением.

Джиноа, нагнувшись к открытой дверце духовки, с чем-то возилась. Элай всплеснул руками, и бумаги, которые он принес с собрания, разлетелись по кухне. Это были записи Сэта о ситуации на заводе.

– Боже! – гаркнул Элай, и младенец, лежавший в коробке, испуганно запищал. Элай выхватил коробку с ребенком из духовки. – Джиноа, ты что, рехнулась!?

Серо-голубые глаза Джиноа расширились, потом заискрились смехом.

– Отдай ребенка, Элай, – сказала она серьезно и мягко.

Элай отступил, держа ребенка, и с недоверием уставился на сестру. Та протянула к нему руки.

– Элай, – терпеливо повторила она, – ребенок…

Элай в ужасе смотрел на сестру. Как мог ее рассудок, прежде столь ясный, повредиться до такой степени за несколько лет? Он предположил, что виной всему одиночество. Отступив еще на шаг, Элай налетел на Сэта. Тот, ворча, собирал бумаги, разлетевшиеся по полу.

– Что здесь происходит? – раздраженно спросил Сэт, поблескивая очками и переводя взгляд с Джиноа на Элая.

– Это, – взорвался Элай, крепко держа коробку и расправляя плечи, – именно то, что я хотел бы узнать! Клянусь всеми святыми, Сэт, едва я вошел сюда, как увидел, что моя родная сестра собирается зажарить этого младенца, как молочного поросенка!

Джиноа разразилась смехом, и к ней, на удивление Элая, присоединился Сэт. Он выпрямился, забыв о бумагах, и осторожно забрал коробку из рук Элая.

Джиноа взяла ребенка, ее костлявые плечи все еще тряслись от смеха. Она закутала малыша в полотенце, заменявшее одеяло.

– Сюда, сюда, малыш, – нежно сказала она, ставя коробку в духовку.

Элай, рванулся было вперед, но его удержал Сэт.

– Элай, успокойся…

– Успокоиться?! – взвыл Элай, пытаясь оттолкнуть друга и спасти ребенка.

Сэт схватил Элая за плечи, на удивление крепко.

– Послушай меня, болван! Твоя сестра не собирается жарить младенца. Он родился преждевременно и его надо постоянно держать в тепле.

Элай закрыл глаза, чувствуя себя полным дураком. Воспоминания о той ночи, когда умер сын, вновь нахлынули на него, и он покачнулся, как от удара. Горе, которое, его никогда не покидало, сейчас ослепило его. Он закрыл лицо руками.

– Это Кайли, – тихо объяснил Сэт Джиноа и вышел. Элай напрягся, почувствовав у себя на плече руку Джиноа.

– Я очень огорчена, – мягко сказала сестра.

Элай несколько раз глубоко вздохнул, стараясь унять дрожь.

– Я слишком много думаю о прошлом, – печально сказал он, – прошло уже больше двух лет.

Пальцы Джиноа перебирали мышцы его плеча, заставляя их расслабиться.

– Со смертью единственного ребенка трудно примириться, Элай. Если бы не Розмари, Бонни едва ли смогла бы оправиться.

Элай опустил руки. Он все еще чувствовал, как несправедлива смерть Кайли, хотя боль уже отступила. Он вздрогнул, опасаясь, что боль вернется, такая же невыносимая, как всегда.

Джиноа придвинула к Элаю стул и взяла его руку в свои.

– Я никогда не прощу себе, – тихо сказала она, – что не приехала в Нью-Йорк, когда Сэт известил меня о смерти Кайли. Тогда я была нужна и тебе и Бонни.

– Нам никто не мог помочь, Джиноа, – сказал Элай. – А Бонни оправилась весьма быстро, как я понимаю.

– С Бонни происходило то же, что и с тобой, – возразила Джиноа. – Ее душа надорвана. Когда я вижу, как вы терзаете друг друга, мне становится очень горько.

Элай посмотрел на сестру.

– О чем ты говоришь, – сказал он. – Я не терзаю Бонни.

– Терзаешь, – настаивала Джиноа. – А Бонни терзает тебя. Бога ради, Элай, и ради себя самого, посмотри правде в глаза!

Элай подумал о том, какая пропасть возникла между ним и Бонни в ту страшную ночь, и поморщился. Она пришла к нему, потрясенная потерей ребенка, а он отвернулся от нее.

– В чем же, правда, Джиноа? В том, что мой сын мертв? В том, что я никогда уже не увижу его? – слезы опять выступили у него на глазах. Элай подавил их. – Поверь мне, это проклятье преследует меня, я не знаю ни минуты покоя.

– Твой сын, – Джиноа помедлила, – ведь это и сын Бонни. Ее потеря так же велика, как и твоя, разве это не так?

Казалось, потолок обрушился на Элая, он отшвырнул стул и в ярости вскочил на ноги.

– О, достаточно! – крикнул он и широкими шагами пошел к двери.

Но Джиноа схватила его за руку.

– Иди к Бонни, – умоляла она брата, – скажи ей, что страдаешь и выслушай ее. Это единственный способ покончить с ужасом прошлого. Единственный!

Элай чуть не вышиб дверь, так он стремился уйти.

Боль вернулась, и ему казалось, что она сокрушит его. Он вырвал руку и сквозь зубы сказал:

– Во имя Бога, Джиноа, позволь мне быть…

Джиноа последовала за ним, плача от жалости к нему.

– Не убегай, позволь себе выплакаться, – просила она. – Разве ты не видишь, что растравляешь душу, держа эту боль внутри?

– Там нет боли, – отрезал Элай и бросился к пруду.

– Давно Элай в таком состоянии? – спросила упавшая духом Джиноа, когда Сэт Кэллахан вернулся на кухню и стал собирать бумаги.

– С того самого дня, – мрачно ответил тот. – Элай – человек вулканического темперамента, но, держа всех в напряжении, он никогда не доходит до крайности.

Сэт привел в порядок бумаги и, выравнивая листы, постукивал ими о крышку стола.

– Уверен, Элай боится, что, если он сломается, ему уже не прийти в норму. Проблема, конечно, забирает всю его энергию, но она у него огромная. – Сэт помолчал. – Его задача – не перейти опасную грань. Чем неуступчивее Элай, тем опаснее ситуация.

– А сейчас этот завод…

Сэт вздохнул.

– Да, и Бонни…

Джиноа вынула платок и вытерла глаза.

– Да, Бонни. Чем мы можем помочь им?

Сэт снял очки и потер близорукие глаза.

– Боюсь, что сделать мы можем очень мало. Молю Бога, чтобы Бонни оказалась рядом с Элаем, если он дойдет до точки. Она очень нужна ему.

Джиноа вздрогнула.

– Мне кажется, что все рушится прямо на глазах, мистер Кэллахан. Бонни сильная, очень сильная, но за ее напускной храбростью таится такое же глубокое отчаяние, как и у Элая. Не уверена, что у нее хватит сил ему помочь.

Кэллахан вздохнул и надел очки.

– Возможно, вы правы, дорогая, – сказал он задумчиво. – Да поможет нам Бог!

Вебб и Бонни сидели на одеяле, расстеленном на земле. Розмари мирно посапывала возле них. Удрученная Бонни убрала оставшуюся еду в пакет.

Вебб коснулся пальцем ее подбородка.

– Бонни, – нежно сказал он, – посмотри на меня.

Бонни вздрогнула и подняла глаза на милое и доброе лицо Вебба. Ей так хотелось любить его, но она не могла ничего с собой поделать. Ее душа тянулась к Элаю Мак Катчену тем сильнее, чем больше она этому противилась.

– Ты не любишь меня, – проговорил Вебб.

Бонни смущенно кивнула.

– Не так, как жена должна любить мужа, Вебб.

Они помолчали. Розмари заворочалась во сне, и Вебб, успокаивая, погладил ее по спине.

– Ты все еще любишь Элая, – сказал он.

– Вопреки здравому смыслу, – призналась она. Ее переполняли боль, страх и отчаяние, – Он ненавидит меня, он хочет отнять у меня Розмари.

– Элай сам сказал тебе об этом? – с тревогой спросил Вебб.

– Нет, мне сказала Джиноа. – Бонни поняла, что более не может сдерживаться, слезы потекли по ее лицу. – Я умру без Роз. Она все, что у меня есть.

Роз захныкала, и Вебб погладил ее спутанные волосы.

– Ты не потеряешь ее, Бонни. Я не допущу, чтобы это произошло.

– Ты не сможешь этому помешать, – сказала Бонни, вытирая слезы. – Элай добьется своего: у него деньги, власть, влияние…