Уорд немедленно сообщил о случившемся заговорщикам. Фокс, спешно направленный в подвал, вернулся и доложил заговорщикам, что мина осталась нетронутой.

3 ноября Уорд через Винтера сообщил своим друзьям, что король, вернувшийся в Лондон, прочел письмо и приказал членам Тайного совета хранить все в строгой тайне.

Гай Фокс отправился в подвал, подготовил фитиль, который вел к мешкам с порохом, и направился наружу. Не успел он выйти, как к нему кинулись поджидавшие в засаде люди во главе с мировым судьей Ниветом, посланным для осмотра подвала.

«Если бы вы меня захватили внутри, – сказал Гай Фокс, – я взорвал бы вас, себя и все здание». По приказанию Нивета бочки с порохом были открыты и обезврежены.

Заговорщики начали поспешно покидать столицу еще до того, как они узнали об аресте Фокса. В доме одного из заговорщиков, Лититона, в графстве Стаффордшир, они сделали короткий привал. Кетсби и несколько его помощников пытались просушить порох, который они подмочили, переплывая реку. При этом искра упала на блюдо, на котором лежал порох. Силой взрыва мешок пороха был выброшен через пробоину в крыше. Грохот раздался на всю округу. Большинство оставшихся невредимыми заговорщиков бежало, остальные вскоре были окружены. В течение последующих недель участники Порохового заговора были схвачены в разных местах.

И все-таки почему же «заговор Гая Фокса»? Он же был там не самым главным.

Приведенный стражей в Уайтхолл и допрошенный лично самим Яковом, этот молодой человек так беспечно шутил со своими стражами и выказал столько дикого презрения к жизни, что Яков едва ли не был им очарован.

«Он так же мало испуган, – писал государственный секретарь, – как если бы его взяли за простой разбой на большой дороге».

Лорды, на следующий день допрашивавшие его, провели бессонную ночь, а он спал безмятежно. Узник открыл судьям то, что касалось лишь его самого: что его имя было Гай, а прозвище Фокс. Он, дескать, поклялся на часослове не выдавать своих товарищей по заговору, а после этой клятвы принял святое причастие. Теперь он сожалеет о своих преступных намерениях, ибо видит, что Бог не захотел допустить такое дело.

Однако ни имена заговорщиков, ни их дальнейшие планы Фокс открывать не собирался. Судья приказал привязать узника на станок для растягивания жил. Не прошло и получаса пытки, как Гай Фокс во всем признался. Он назвал имена, адреса и многие другие подробности.

Заговорщиков судили недолго. Догби, Роберта Кетсби, Гарнета, Гранта и Бетса повесили на площади святого Павла, тогда как Фокс, Кей, Роксвуд и Том Винтер были вздернуты на виселицах и потом выпотрошены на дворцовой площадке.

21 января 1605 года собрался парламент. По предложению нижней палаты были введены дополнительные ограничения в правах для католиков, а 5 ноября – день открытия Порохового заговора – объявлен навечно днем вознесения благодарственной молитвы.

Таково было окончание Порохового заговора.

14 мая 1610 года король Франции Генрих IV отправился в открытом экипаже на прогулку по Парижу. Оставалось всего пять дней до отъезда его на войну. Этот ставший легендой человек, в котором сочетались черты развеселого гуляки, дамского угодника и мудрого государственного деятеля, решил приступить к осуществлению главного дела своей жизни – ликвидации гегемонии в Европе испанских и австрийских Габсбургов, зажавших Францию в клещи.

...На узкой парижской улице, по которой ехала королевская карета, путь ей неожиданно преградили какие-то телеги. Затем к экипажу подбежал рослый рыжий детина и трижды нанес королю удары кинжалом. Раны оказались смертельными.

По приказу жены Генриха, флорентийки Марии Медичи, провозглашенной регентшей при ее малолетнем сыне Людовике XIII, убийца был вскоре предан суду. Он не отрицал своей вины, утверждал, что никто не подстрекал его к покушению на жизнь короля, все содеянное им было совершено по личному усмотрению, без чьего-либо наущения или приказания. Установить личность преступника не составило труда. Это был Жан Франсуа Равальяк, стряпчий из города Ангулема, ярый католик, неудачно пытавшийся вступить в иезуитский орден и не скрывавший недовольства той терпимостью, которой стали пользоваться по приказу Генриха его бывшие единоверцы – гугеноты. Равальяк несколько раз стремился добиться приема у короля, чтобы предостеречь его против такого опасного курса, и, когда ему это не удалось, взялся за кинжал. Убийца даже под пыткой продолжал твердить, что у него не было соучастников.

Казнь Франсуа Равальяка. Гравюра XVII в.

Свидетель обвинения Дюбуа, ночевавший некоторое время в одной комнате с подсудимым, утверждал, что сатана появлялся там в виде «огромного и страшного пса».

В то же время исповедник погибшего короля, иезуит отец Коттон, увещевал убийцу: «Сын мой, не обвиняй добрых людей!» На эшафоте Равальяк, даже когда ему угрожали отказать в отпущении грехов, если он не назовет своих сообщников, снова и снова повторял, что он действовал в одиночку. Равальяк искренне был убежден, что от этих слов, сказанных им за минуту до начала варварской казни, зависело спасение его души. Но соответствовали ли они действительности?

В 1610 году судьи явно не имели особого желания докапываться до истины. Через несколько лет выяснилось, что некая Жаклин д'Эскоман, служившая у маркизы де Верней, фаворитки Генриха, пыталась предупредить Генриха о готовившемся на него новом покушении. В организации покушения, помимо маркизы де Верней, по утверждению д'Эскоман, участвовал также могущественный герцог д'Эпернон, мечтавший о первой роли в государстве.

Жаклин д'Эскоман старалась предупредить обо всем этом короля через его супругу Марию Медичи, но та не успела сообщить об этом мужу – в последний момент уехала из Парижа в Фонтенбло. Отец Коттон, к которому хотела обратиться д'Эскоман, также отбыл в Фонтенбло, а другой иезуит посоветовал ей не вмешиваться не в свои дела.

Почему же Мария Медичи не сообщила королю о встрече с Жаклин д'Эскоман? В случае смерти Генриха Мария Медичи становилась правительницей Франции до совершеннолетия ее сына Людовика XIII, которому тогда было всего девять лет. Фактическая власть в таком случае досталась бы супругам Кончини, которые имели огромное влияние на Марию Медичи (так оно и произошло впоследствии, хотя герцог д'Эпернон в первые дни после смерти Генриха IV также стремился прибрать к своим рукам бразды правления).

В 1611 году слуга Шарлотты дю Тилли (которая была близка к маркизе де Верней и находилась в придворном штате королевы) показал, что не раз встречал Равальяка у своей госпожи. Это подтверждало свидетельство д'Эскоман, также служившей некоторое время у дю Тилли, которой ее рекомендовала маркиза де Верней. Судебное следствие срочно прервали, «учитывая достоинство обвиняемых». Президент суда был заменен ставленником двора. Жаклин д'Эскоман была приговорена к вечному тюремному заключению...

Ее продолжали держать за решеткой и после падения Марии Медичи (1617), так опасались показаний этой «лжесвидетельницы».

Жаклин д'Эскоман утверждала, что заговорщики поддерживали связь с мадридским двором. Об этом же сообщал в своих мемуарах Пьер де Жарден, именовавшийся капитаном Лагардом.

Показания Жаклин д'Эскоман были опубликованы в правление Марии Медичи, когда она боролась с мятежом крупных вельмож и хотела обратить против них народный гнев. Характерно, что эти показания не компрометировали королевы-матери. Мемуары Лагарда были написаны после падения Марии Медичи и явно имели целью очернить королеву и ее союзника, герцога д'Эпернона. Таким образом, оба эти свидетельства могут внушать известные подозрения. Вполне возможно, что Генрих IV пал жертвой «испанского заговора», в котором участвовали какие-то другие лица. В пользу этого предположения говорят слухи об убийстве французского короля, распространившиеся за рубежом еще за несколько дней до 14 мая, когда был убит король, а также то, что из государственных архивов Испании кто-то изъял важные документы, относившиеся к периоду от конца апреля и до 1 июля 1610 года. О том, что французский король пал жертвой заговора, руководимого испанцами, впоследствии говорили такие осведомленные лица, как герцог Сюлли, друг и первый министр Генриха IV, а также кардинал Ришелье.