— R-вирус у меня, любимый, R-вирус. Встретимся после концерта? — последнюю фразу она прокричала с пола, куда ее сбросил испарившийся в облаке дыма искуситель. Пахло не то серой, не то чем попроще. Приятель его исчез тоже.

— Опять гомик попался, — подымаясь, констатировала Долька со вздохом.

— Ты зачем кавалеров распугала? Думаешь, на меня еще кто-нибудь клюнет?

— Пусть попробует! — весело ответила она и убежала на сцену.

«Бергамот» снова взыграл, а я слушала и размышляла на тему неисповедимости господних путей.

Вот назвали группу «Бергамотом», плохого не хотели — слово красивое, понравилось. А оказалось — это груша такая. Груша, как известно, слабит, и музыка у ансамбля ресторанная получается, способствующая пищеварению. Чтоб пища в кишечнике не задерживалась, насквозь пролетала, повышался доход заведения. А говорят еще: что тебе в имени? В нем самая суть и есть.

Ночью, когда мы возвратились после выступления домой, Дольку внезапно стало рвать. Фонтаном.

Она даже до туалета добежать не успела, перевозила шубу, пол и стены в коридоре. Я ткнулась было помочь ей раздеться и вытереться, но она вдруг заорала:

— Пошла вон отсюда, убирайся, не прикасайся ко мне, катись ночевать к Кэт! — и так далее. Потом запал кончился, она опустилась на пол в блевотину и закрыла глаза. Я разделась, сходила в спальню, достала из дорожной сумки перчатки, надела, вернулась в коридор. Долли сидела, бессмысленно раскачиваясь. Сил у нее не было даже чтобы заплакать.

— Долька! — она не пошевелилась. — Открой глаза, фокус покажу.

Открыла. Я помахала у нее перед носом руками в перчатках:

— Так я тебе больше нравлюсь? — и стала ее раздевать. Она не сопротивлялась. Я ее помыла по возможности, положила спать. Почистила вонючей дрянью шубу, протерла пол и стену с хлоринолом.

Совершенно никакая от усталости упала рядом с Долькой на кровать, в момент выключилась и увидела знакомый с детства сон.

Обязательно зима. Дом в деревне. Ночь. Оконным светом режет глаза. Двор. Крыльцо, ступени черные. Дверь не на замке. Но мне не туда. Напротив дома — сарай. Промороженный и темный. Снег.

Луна. Надо идти.

Обхожу сарай. За ним — высокий забор. Над забором — небо. Раздирая пальцы, лезу наверх. Стою на ребре забора, пытаюсь удержать равновесие. Отчаянная судорога проходит через тело. Тяжесть.

Напрягаюсь. Легкие рвутся в клочки. Господи, скорее бы!.. Лечу. Низко-низко, почти задевая землю.

Извиваюсь червяком. Подымаюсь выше. Выше. Выше.

Внизу — город. Обычный ночной город: бездумные надгробья домов и холодные фонари. Уже близко, потерпи.

Крыша. Здесь ждут. Я тут живу. Кто еще? Два нечеловека вроде меня. Мы умеем летать.

Я проснулась. Сопела в ухо привалившаяся к плечу Долька. Мама дорогая, как говорит Катюха, неужели я все это выдержу?

Бомж Никитич разливал по стаканам водку. Хоть он и звался бомжем, но место жительства имел определенное: обширный гулкий подвал заброшенного по ветхости и невозможности сдать в аренду особняка графьев Задунай-Передволжских. Ни графья, ни их потомки после смены режима на руины не воспретендовали, знать, сгорели в топке революции. Такие шикарные апартаменты одному Никитичу были великоваты, и он время от времени пускал жильцов за мзду — бутылочку утешительного. Сейчас у него в постояльцах состояла усердно ширяющаяся компания наркоманов. Молодежь резвилась по своим телам и к старшим не совалась. Никитич поднял стакан:

— За что пьем?

— Как обычно, за дона Педро, — пожал плечами Тролль. Ухнули. Заели принесенной Стасиком лососиной.

— Вот ты, конечно, Тролль, вечное существо, — продолжал старик прерванную беседу, — а многого в современной жизни не знаешь. Думаешь, к примеру, что такое «баян»?

— Кнопочный музыкальный инструмент.

— Не-ет. По-теперешнему, шприц это наркоманский. Я вот от жизни не отстаю, хоть и старик. За молодежью поспеваю.

— Сколько ж тебе лет?

— В июле пятьдесят будет, аккурат через месяц. Совсем старик. Вижу худо, кости от сырости ломит.

Надо бы в Сочи переехать, климат сменить. Там зимы теплые. Да, говорят, турагенства подвалы и теплотрассы в гостиницы переделали. Теперь туда за валюту пускают. А на улице ночевать и в Сочах, поди, несладко.

— Может, у тебя дети есть? К ним бы заселился.

— Есть, поди, и дети, как не быть. Повспоминать — найти можно. Да я один привык. Живу свободно, как блоха на Жучке. Скачу, куда хочу. Что встаешь, торопишься куда?

— Аделина ждет, поздно уже.

— Сожительницей обзавелся? А я думал, мы с тобой одной породы, оба блохи. Давай-ка по последней, за дона Педро. Будет время — заходи. Рыбка у тебя больно вкусная.

Выпили. Попрощались. Тролль подымался наверх, в уличную жизнь, по скользкой лестнице, а сзади тянулись тусклые голосья наркоманов, решивших порадовать квартиродателя искусством вокала:

Песня шелестела, многократно отражаясь от изгибов свода и разнонаправленных плоскостей стен, создавая эффект шуршания крыльев сорвавшейся на ночную охоту стаи нетопырей.

Над городом висели низкие летние звезды, и Аделина, наверное, в пятнадцатый раз подогревала издерганный чайник.

У дверей в квартиру Тролля маялся в ожидании драный котище устрашающей масти.

— Привет, Квас. Не впускают?

— Мау, — пожаловался тот.

Стасик открыл двери. Аделина сидела на коврике в прихожей и читала «Молот ведьм».

— Шлялись, — констатировала она.

— Мау, — честно ответил Квас.

— Ошибки в тексте ищешь? — попытался увильнуть Тролль.

— Память освежаю. Оказывается, у нас в хозяйстве многих предметов недостает.

— Каких? — услужливо подыграл Стасик.

— Дыбы, например. Завтра в мебельном посмотрим. Или в спорттоварах? Такая хорошая растяжка!

А в случае чего и по прямому назначению пригодится. Информацию вытрясать.

— Мау! — струсил кот.

Тролль вдруг расхохотался:

— Нет, не могу больше! Помнишь физиономию герцога Дюренваля?

— Когда мы на дыбе висели, а он с куропаткой в подвал скатился? — Аделина прыснула. — Ладно, с дыбой подождем. Идем на кухню, перед чайником извинишься: полночи пыхтит без передышки. Завтра купишь ему новый свисток с пятью мелодиями и толстую ватную женщину.

— А тебе? Только не дыбу!

— А мне расскажешь, что было дальше с Леной и Долли.

— Прямо сейчас?

— Разве ты опять куда-то торопишься? Будешь пить чай и рассказывать. Квас, в последний раз предупреждаю: уйдешь на неделю без разрешения — сама твою кильку съем, не помилую.

На кухне Квас получил временно помилованную А кильку, Стасик — здоровенную кружку с крепким индийским напитком и полный ассортимент домашних пирожков с чем только не.

— А, в какой стране мы впервые чаю напились? В Египте или Китае?

— Тролль, — сказала А строго, — Долли умрет?

— Да, — грустно ответил он. — Все, как обычно. Она всегда умирает. R-вирус, знаешь ли, неизлечим.

Можно, я расскажу тебе другую сказку?

— Не можно. Я жду.

А стучала ногтем по тельцу пустой чашки. Та зло звенела. Сытый кот спал мордой в миску, из пасти торчал рыбий хвост. Тролль поерзал на удобном стуле, набрал воздуха, и утлый кораблик сказки козликом заскакал по пупырчатой глади беспокойного океана жизни.