— Слушай, Долька, у тебя красный карандаш и бумага есть?

— Зачем? — она слегка удивилась.

— Я так люблю красных слонов, представить не можешь. Нарисуй, пожалуйста, для меня 500 штук.

— Почему не триста?

— Триста мало, доехать не успею.

— Правда приедешь? — спросила она чуть слышно.

— Прилечу. В этой Сибири столько аэропортов понастроили, в какую деревню пальцем ни тыкни — самолеты под кустами прячутся. Что им простаивать?

— Я встречу. В какой аэропорт?

— Не скажу. Не дергайся, сиди дома, рисуй слонов. Адрес помню. Все, побежала. До встречи.

— Ленка!

— Да?

— Побыстрее, ладно?

— Ага.

«Ум-рет», «ум-рет» стучало сердце. Смазались и уплыли назад озадаченные лица родителей, Геничка с блином в зубах, лестничный пролет, вражина-снег под ногами, витиеватый таксист с «извольте пристегнуться, сударыня», пустой аэровокзал. Погода, слава Богу, оказалась летная. Я сидела в «Ту», а перед глазами маячила картина: бледная Долли смертью мчит по Москве в аэропорт, сбивая доверчивые афишные тумбы и расползающихся по норам ночных маньяков. Слоны ее надолго не удержат.

Я ошиблась. Никто не встречал меня у трапа с военным оркестром и корзинками роз. По дороге от Внуково до долькиного дома я маялась, пытаясь закончить фразу: «Если эта зараза во что-нибудь врезалась, то…» Что «то…» никак не придумывалось. По сравнению с R-вирусом четвертование, расстрел через повешение, публичная порка и прочие неприятности казались блошиными укусами.

У подъезда я отпустила взмыленного частника, пешком поднялась на 8-й этаж и застыла у нужной двери. Было страшно. Хотела позвонить, но вдруг просто толкнула дверь. Оказалось, не заперто. Вошла.

Повсюду горел свет. Ярко сверкали люстры, тихо тлели туманные ночники. Великолепная иллюминация детально освещала такой великолепный бардак, какого не возникало в нашем доме даже после набега приятелей Генички. Впрочем, бардак был довольно организованный: ковры аккуратно свернуты и расставлены по углам, снятые со стен картины высокооплачиваемых мазил сложены в кучи, ботинки, туфли, пальто, шляпки высовывались из шкафов и шкафчиков, как пассажиры из окон троллейбуса в часы пик. Кругом валялись пустые тюбики из-под помады и шелуха от источенных карандашей. Повидимому, косметических. Все освобожденное таким решительным образом пространство устилали, усеивали, загромождали, украшали собой силуэты красных слонов. Слоны красными глазками глядели со стен, красными крепкими ножками упирались в паркет, они залезли на потолок и трясли красными ушами сверху, качали красными хоботами с полированных поверхностей шкафов. Один, маленький, но очень красный, являл себя миру с валявшейся под ногами телефонной трубки. На круглом пузике каждого зверика стоял аккуратный номер.

— Ленка! — крикнула Долли из гостиной, — у тебя помада есть?

— Есть!

— Неси сюда!

Прошла в гостиную. Здесь тоже царили беспорядок и слоны. Долли в испачканном белом трико стояла на четвереньках и крупными мазками писала на полу очередной шедевр.

— Давай, — она, не глядя, протянула руку.

Я подала тюбик, мысленно объявила слонам благодарность с занесением в личное дело и отправкой поощрительного письма родителям в Африку, и стала ругаться, попутно избавляясь от верхней одежды:

— Такая-рассякая, ешки-матрешки, гудроном по тромбону! Чего ты, пакость рыжая, двери не запираешь посреди, можно сказать, ночи? Может, это не я вовсе пришла, а Феня Крюгер с мясорезкой, может, у меня погода нелетная, и я грызу с досады чемодан в Сургучевском аэропорту?

— Я же знаю, что это ты. Смотри, какой симпатичный вышел. — Она присела на коленки, привычным движением руки отвела назад волосы. — На, немножко еще осталось. — Долька подала обмылок помады, пальцы наши встретились, она отдернула руку и глянула мне в глаза. — Заразиться не боишься?

— У тебя ведь не чесотка. А насиловать меня ты, надеюсь, не собираешься. Помнишь уговор?

Никакого секса, — умно пошутила я.

— Договоры соблюдаю. Как тебе тут, нравится?

— Ужасно. Спасибо. Кажется, я опоздала на 132 слона, — на пузе последнего зверя алела цифра 632. — Извини?

Я примостилась рядом на свернутый ковер, притянула ее голову, поцеловала в лоб. Долька обняла меня, сказала: «Все, больше не могу» и заплакала. Я гладила ее пушистые волосы, худые вздрагивающие плечи и ненавидела весь мир. Красные слоны на стенах ничем не могли нам помочь. Горло сжало, щеки обожгли слезы. Извини, Долька. Я тоже не могу.

Мы довольно долго ревели, вцепившись друг в друга, потом просто сидели, обнявшись, как памятник сиамским близнецам. Долька тяжело навалилась на меня, спина от напряжения заныла.

— Долька, блины любишь? Правда, в них Геничка глазки проел.

— Попозже, ладно? Ты устала? Хочешь, пойдем на кровать?

Пошли на кровать в будуар. Долли сложилась на меня, закопалась лицом в разрез блузки. Кажется, у нее опять была температура.

— Ты должна поспать, — посетила меня гениальная мысль.

— Как? Пыталась уже.

— Закрываешь глаза — и спишь.

Мудрый совет почему-то помог. Долька послушно закрыла глаза, пощекотав мою шею ресницами, и заснула. От ее волос пахло чем-то родным. Чувствовала я себя кошкой, пропущенной через мясорубку.

Было тошно, и страшно хотелось убить кого-нибудь. Себя, например. В дверь позвонили. Очень кстати!

Потенциальный труп. Осторожно выбралась из-под Долли и пошла открывать.

Деваха какая-то. Крашеная блондинка, волосы сардельками в стороны торчат. Ростом с меня, если с каблуков снять. Одета в соболью шубку до пояса и кожаные штаны. Глазищи зеленые, косые. На-аглые-е.

Значит, из «Бергамота». Примета верная. Очередной талант. Посмотрела сквозь меня. На слонов.

Кажется, пробрало.

— Что это?

— Красные слоны, — ответила я с готовностью.

Она изволила меня заметить.

— А ты кто?

— Вожак стаи.

Девица задумалась. Лицо ее на миг приобрело человеческое выражение.

— Точно, ты — Лена. Долли рассказывала. Она где?

— Спит.

— Пьяная опять. Прибью засранку, — и дернулась было в комнату. Не вышло.

Я положила руки на ее соболиные плечи, резко нажала вниз, и ее пухлый зад хлопнулся о телефонный столик. Богатый опыт общения с Геничкой не прошел даром.

— Сядь и заткнись. У Долли русский вирус.

Заткнулась она надолго. Сидела на столике, частично подмяв под себя телефон, трубка которого так и валялась на полу, и хлопала наклеенными зелеными ресницами.

— Уже можно говорить. Только негромко, — поощрила я.

— Мны?..

Большего добиться не удалось. Лучше бы ее выставить, но девица могла пригодиться. К тому же, убить кого-нибудь все еще очень хотелось. Эту было не жалко. Сходила на кухню, принесла ей водички из-под крана. Подала стаканчик. Она отшатнулась. Я понюхала, пожала плечами, отпила и подала ей снова.

— Спасибо, не нужно.

Заговорила-таки.

— Успокойся, — сказала я довольно злобно, — болеет Долли, а не ты. Ты с ней спала?

— Нет!

— Вот и не трясись. Как тебя зовут?

— Кэт.

— И все?

— Самсонова.

— Умница. Осталось вспомнить фамилию и телефон продюсера. Ты ведь из «Бергамота»?

— Самсонов Илья Тимофеевич.

— Отец?

— Муж.

Какой полезный экземпляр! А я ее чуть было не выставила.

— Что он сейчас делает?

— Суп ест… Гороховый.

— Далеко?

— В соседнем доме.

— Неси его сюда вместе с миской. Поговорить нужно.

— О чем?

— Авторские хочу получить. За «Бедную Лизу». Не придет — в суд подам.

Она оторвала зад от телефона, положила на рычаг трубку, ее передернуло — вспомнила, знать, про заразу, прытко выскочила в раскрытую дверь, неся на весу подвергшиеся опасности растопыренные пальцы и исчезла в направлении мест дезинфекции и, надо надеяться, гнездовья любителя супа.

Довольно скоро опять позвонили. Открыла: два голубочка (второй низенький и лысоватый).